Василий Алферов - Утро года

• Название: Утро года
• Автор: Василий Алферов
• Издательство: Куйбышевское книжное издательство
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1987

Произведения старейшего куйбышевского прозаика и поэта Василия Григорьевича Алферова, которые вошли в настоящий сборник, в основном хорошо известны юному читателю. Автор дает в них широкую панораму жизни нашего народа — здесь и дореволюционная деревня, и гражданская война в Поволжье, и будни становления и утверждения социализма. Не нарушают целостности этой панорамы и этюды о природе родной волжской земли, которую Василий Алферов хорошо знает и глубоко и преданно любит.

---

Иначе ко всему относилась Филатова бабка Арина. Она смотрела на все происходившее как на богохульство. И, желая с кем-нибудь отвести душу, озабоченно искала в толпе собеседника. Не найдя никого, она взглянула на колокольню и на весело пляшущих мальчишек, жалостливо простонала:

— Антихристы!..

А в то время у кулака Лариона Дериглазова сидел бывший церковный староста Семиперстов и странник, «божий человек», лет около пятидесяти, здоровенный дядя, с длинными путаными волосами. Компания сидела за чаем и вела затаенный разговор…

— Так вот и сделаешь, мил человек, — опрокидывая набок допитый стакан, проговорил Дериглазов, обращаясь к «божьему человеку». — Вот тебе пока пять целковых, а ежели дело выгорит, озолочу! Понял? А теперь на-ка вот, выпей на дорожку для храбрости стакашек, оно развяжет язык-то лучше. Пей, добрый человек, пей. Все мы не без греха, — увивался Дериглазов.

«Божий человек», не поморщившись, осушил чайный стакан водки и, закусив моченым яблоком, стал одеваться.

Когда странник оделся и, закинув за плечи холщовую замасленную котомку, взял в руки свой посох, Дериглазов сделал последнее напутствие:

— Иди, «божий человек», в задние ворота, через огород, а там гумнами да амбарьями выйдешь на большую дорогу и так незаметно повернешь к церкви, будто бы из другого села. Понял? Ну вот, станешь подходить, раскланяйся всем низко, а потом постепенно переходи к нужному разговору. Ну, ступай с богом. Мы с Семиперстовым тоже придем немного погодя.

«Божий человек» низко поклонился и, попрощавшись, вышел.

Только что ушел странник из дому, хозяйка, Степанида Гордеевна, пухлая, неповоротливая баба, поджавши щеку тыльной стороной ладони, проговорила нараспев:

— Зря это все ты, Ларион Митрич, канитель заводишь, пра, зря. Может ли что остановить теперь, когда уже всем селом постановили… В расход себя только понапрасну вводишь.

— Расход тут не ахти какой, — барабаня волосатыми пальцами по столу, сказал Дериглазов. — За такие дела сотню не жалко…

— Если бы толк был виден, — вставила Степанида Гордеевна.

— Тебе бы все — толк!.. — огрызнулся Ларион Митрич. — Выйдет не выйдет, а попробовать не мешает. Чем черт не шутит, как говорится. Можа, и на самом деле выгорит?

Семиперстов встал со стула:

— Пойдем, Митрич… Посмотрим.

Ларион Митрич спохватился.

— Пойдем, Кузьмич, сходим. — И начал торопливо одеваться.

Странник стоял около церкви, окруженный плотным кольцом толпы, и красноречиво, «апостольски», говорил не сбиваясь:

— Православные христиане! Настают страшные дни, сбывается писание Христово: «И будет гонение на церковь божию, и пастырей ея. Народ подвергнется диявольскому искушению, и будет неведомо что творить. Каждый хозяин не будет иметь права над своим добром. И придет время, будут у каждого кучи денег, станет серебро и злато валяться под ногами, а купить на него будет нечего. Народ будет умирать от голода, яко насекомые в предзимье. И напрасны будут тогда наши мольбы ко всевышнему о ниспослании благодати на землю, и о прощении грехов наших». Господь, наш царь небесный, долготерпелив и многомилостив. Но всему бывает предел. Еще не поздно, православные, покаяться во грехах своих… Смилуется бог и простит всякие беззакония, как вольные, так и невольные.

Толпа слушала внимательно. Мужики топтались на одном месте, тяжело переступая огромными ступнями валенок; кряхтели и украдкой посматривали друг на дружку, не решаясь что-либо возразить. Некоторые из баб утирали глаза, затаенно шептали молитвы.

Филатова бабка Арина, стоявшая почти рядом с «божьим человеком», выдвинулась на середину круга и, широко размахивая перстом, перекрестилась на церковь:

— Помяни мя господи во царствии твоем!

Толпа притихла. Дериглазов ткнул тихонько приятеля в бок:

— Действует…

«Божий человек» продолжал свою беседу.

— А вот, православные, вам живой фактик… В одном селении эдак же вот снимали колокола… И что же? Жестоко наказал господь тех, которые прикасались к колоколам божьим. Через три дня у кого руки отнялись, у кого — ноги, а кто зрения лишился…

Толпа завздыхала.

С колокольни неожиданно и резко крикнул Тимошка Пузан:

— Минька!.. Игнашка!.. Куды вы там провалились… Тут дело, а они, шут их дери, дурака валяют.

На окрик Тимошки никто не откликнулся. Тогда Пузан бросил сердито на пол молоток и быстро направился вниз.

— Какое здесь такое собранье, хрен вам в бороды?!. А это что за святой монах в дырявых штанах? Что ему здесь надо?..

— Цыц ты, аспид! — Погрозилась палкой на Тимошку бабка Арина. — Ай не видишь, что странник божий.

— Ну ты, бабка, короче! Знаем мы этих «божьих странников».

Пузан решил действовать сразу. Подойдя вплотную к страннику, он строго стал задавать ему вопрос за вопросом:

— В Телегино к нам вчера вечером пришел?

— Сегодня, сын мой, сегодня.

— Не ври! Видел я… У кулака Дериглазова ночевал?

— Не-не знаю… У доброго человека ночевал я…

— Э, да от него «мерзавкой» прет!.. Здорово его Дериглазов-то угостил, — кричал в толпу Тимошка. И тут же начал опять «исповедовать» странника: — Говори, за сколько тебя нанял наш кулак провокацию распущать, а? Говори, что молчишь?

— Признаюсь, православные… Соблазнился, — изрыгал пьяным заплетающимся языком «божий человек». — Никогда в жизни не врал, а это и не знай как поддался искушению такому… И всего за пятерку только…

— За пятерку? Маловато, друг! — шутливо заметил Пузан, и тут же к толпе: — Слыхали, мужики, что наш Дериглазов придумал? На всякие хитрости, стерва, пускается… Все хочет как-нибудь помешать нам во всяком деле. Но нет! Трудно поймать нас на такие штуки. Мы, чай, тоже не лыком шиты, понимаем что и как. Верно, что ли, «божий человек», я говорю?.. Ты, отец, держись бодрее. Не в тебе самая-то соль. Знаем мы… Но за провинность и тебя не мешает немножко того… Эй, Миколька! Принеси самую что ни на есть здоровую хворостину…

Дериглазов с Семиперстовым, закрывшись овчинными воротниками и нахлобучив на глаза шапки, незаметно выбрались из толпы.

Миколька, спотыкаясь, притащил хворостину и положил около Пузана. Толпа в недоумении следила за Тимошкой и за его действиями, теряясь в догадках: А что же именно он хочет сделать со странником?» Пузан поднял хворостину:

— Ну вот что, брат… Христа распяли на кресте, а мы тебя на хворостине… Вот тебе деревянный конь, а вот погонялка. Садись верхом на хворостину и галопом шпарь по главной улице, взад и вперед. Понял? Только не молчком, а чтобы у меня кричать по-жеребячьему! И больше с тебя ничего.

Странник вылупил на Тимошку пьяные покрасневшие глаза и отрицательно закачал головой.

— Как, не хочешь? Тогда вот вздыбим тебя по блоку на колокольню и будешь там болтаться заместо колокола, слышишь, я с тобой не шучу!

Странник поддернул штаны и, просунув промежду ног длинную хворостину, тронулся с места. Ребятишки табуном, с гиком и визгом прыснули вдогонку, сшибая друг дружку с ног.

Толпа от неожиданности, поджав животы, хохотала надрывно и дружно. А «божий человек», свернув на главную улицу, пустился во всю прыть по наезженной дороге и на все село заорал нечеловеческим голосом:

— Го-го-го-о-о-о!..

1929 г.

Однажды весной…

Мимо колхозного клуба, через площадь, во всю прыть бежал беловолосый мальчик лет двенадцати. Было заметно, что он сильно устал: ноги заплетались, капельки пота стекали с висков и скатывались за воротник. Мальчик бежал, часто утирая лицо суконной кепкой, которую все время держал в руках.

Добежав до правления колхоза, он взобрался по крутым ступенькам на крыльцо и направился прямо к председателю.

Председатель колхоза сидел за столом и рассматривал какие-то списки. Мальчик подошел к двери, взглянул на председателя, передохнул — и к столу.

— Иван Сергеич! — торопливо проговорил он. — Грачи… Уйма грачей летит!

— Ну и что же, — не отрываясь от списков, спокойно отозвался председатель. — На то у них и крылья, чтобы летать.

Мальчик забеспокоился еще больше и заговорил внушительно:

— А ты, Иван Сергеич, слушай хорошенько. Брось свои бумаги. Гляди сюда.

Председатель оторвался от списков и внимательно посмотрел на собеседника.

— Ты, парень, чей? — спросил он мальчика.

— Кривцов, — быстро ответил тот.

— Которого Кривцова — Ивана или Кузьмы?

— Ивана.

— То-то я смотрю — вострый больно. Как звать-то?

— Михаил.

— Ну, слушаю, Михаил Иваныч. Да что это у тебя, брат, губы-то как трясутся? — вглядываясь в лицо мальчика, улыбался Иван Сергеевич и лез в карман за табаком.

— А ты не смейся, Иван Сергеич. Тут не до смеху, — утирая лицо кепкой, сказал Миша. — Грачи на посевы к нам летят. Ту-учи их! Прямо несметное число. Они проросшие зерна пшеницы выдергивают. Я пугал, пугал их, а они отлетят немножко и опять на посевы садятся. И все летят, летят, как из прорвы.