Виктор Конецкий - Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография

• Название: Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография
• Автор: Виктор Конецкий
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-91181-077-8

Виктор Конецкий — любимый писатель нескольких поколений российских читателей. Он автор романа-странствия в восьми книгах «ЗА ДОБРОЙ НАДЕЖДОЙ», куда вошла путевая проза «Соленый лед», «Ледовые брызги», «Среди мифов и рифов», а также повести «Завтрашние заботы», «Третий лишний» и многое другое. Конецкий — автор книг «Камни под водой», «Кто смотрит на облака», «Эхо».

Конецкий — соавтор блистательных сценариев к ставшим культовыми кинофильмам, и среди них — «Полосатый рейс», «Путь к причалу», «Тридцать три».

В конце жизни Конецкий задумывал подготовить книгу на основе материалов своего архива, но замысел этот так и не был осуществлен.

Настоящая книга — попытка исполнить волю писателя. Попытка создать его посмертную «ненаписанную автобиографию».

Большая часть книги состоит из ранее не публиковавшихся рассказов, отрывков из дневников Конецкого, а также переписки и литературных заметок разных лет.

Вторая часть книги — это монтаж из отзывов писателей, критиков и читателей на прозу и сам «феномен Конецкого».

В приложении впервые публикуется литературный сценарий кинокомедии «Через звезды к терниям».

---

А вообще байки травить умел. От него я впервые услышал знаменитый на флотах эпизод из жизни академика Крылова (сейчас он уже в фольклор превратился).

Еще до Великой Отечественной войны, в год, когда Сталин изобрел Сталинские премии, сразу нашлась группа талантливых прохиндеев — инженеров-кораблестроителей. Ну, тогда гремели челюскинцы, папанинцы — Арктика была в моде. И запроектировали инженерики архиледокол — длиной чуть не в милю, шириной в кабельтов и с парой сотен котлов, чтобы через полюс шляться без всяких-сяких. Назвали, конечно, проект «Иосиф Сталин». Деньги, естественно, нужны громадные. Доложили вождю, чертежи выложили. Ну, все знают, что вождь у нас был мужчина скромный. Посмотрел на все эти чертежи и говорит, что, пардон, но в этих делах не петрю, но вот есть у нас один еще с царских времен недобитый академик, член Английского общества корабельных инженеров со времен еще до революции 1905 года, пускай он изобретение завизирует. И Алексей Николаевич Крылов положил резолюцию: «До сей поры на Руси было два чуда — Царь-пушка, которая никогда не стреляла, и Царь-колокол, который никогда не звонил. Теперь будет третье чудо (уже советское) — ледокол «Иосиф Сталин», который никогда не отойдет от причала». И, как я думаю, группа ведущих изобретателей — претендентов на Сталинскую премию, прокатилась именно туда, куда собиралась отправить свой фантастический ледокол.

Не удержусь, вспомню здесь еще одну байку об Алексее Николаевиче Крылове. Он дружил с Иваном Петровичем Павловым, лауреатом Нобелевской премии, они любили гулять вместе.

Во времена Гражданской войны у Павлова с голодухи почли дохнуть собачки в Колтушах. Павлов отписал Ленину. Тот приказал посадить рефлексирующих собачек на спецпаек. Ну вот, встречаются в очередной раз на прогулке два гения, и Алексей Николаевич говорит: «Иван Петрович, дорогой, возьми меня к себе в собачки!» А Павлов ему: «А вы, глубокоуважаемый, лаять умеете?..»

Вернемся к пацифисту Вадиму Инфантьеву. Он, не любитель военной темы, выдал лихой фронтовой рассказ.

«Блокадная зима. На батарее форта установлены старомодные морские орудия. Они заряжаются снарядом, а за снарядом досылаются в казенник пакеты с порохом. Эти пакеты, конечно, зашиты в специальную, похожую на шелк материю. Так вот, кончились пакеты, а немцы прут. Тогда матросики сообразили: постаскивали с убитых товарищей гимнастерки, штаны, кальсоны. Сами трамбовали порох и зашивали его в тряпье — уже от полного отчаяния, как вы понимаете. Опасались, конечно, что пушки поразрывает или снаряд дальше среза канала ствола не выплюнется. Ан получилось наоборот. Дают залп по долговременным немецким укреплениям. А фрицы привыкли, что когда наши морячки с тяжелых кораблей или фортов бьют, то самое лучшее из-под огня уходить вперед, в атаку. И в тот раз так случилось. Наши в бинокли пялятся и ничего понять не могут: вроде лупят фугасными, а на снежном поле фрицы валятся сотнями — как от осколочных. И как-то странно валятся — будто все вовсе пьяные от своего шнапса: упадет, покрутится, вскакивает, падла, и опять бежит, приплясывает какую-то лезгинку, но уже наяривает обратно к себе в окопы. Короче, оказалось, что снаряды-то рвались там, где положено, а вот пуговицы, пряжки, якорьки всякие с одежек покойников-матросиков в полете от снарядов, ясное дело, отставали и били по живой силе. Немцы ничего понять не могут — с небес со страшной силой летит на них град всякой галантереи и весьма даже больно кусается».

Вот такую «Пуговицу» написал Вадим Инфантьев. Добротный рассказик — во всяком случае, из пальца не высосешь! И получил вторую премию. А вторую только потому, что чуть время сдачи опуса просрочил. Я разделил первое место с Голявкиным. И получил в вечное владение «Испанский дневник» Михаила Кольцова. Наступили те времена, которые вошли в историю под названием «оттепель»: впервые напечатан расстрелянный Михаил Кольцов — друг автора «Оттепели» Ильи Эренбурга.

Приз я хранил свято. Он и сейчас на заветной полке:

«Виктору Викторовичу Конецкому, победителю литературного турнира, который состоялся 31 мая 1957 года на семинаре литобъединения при издательстве «Советский писатель».

Ст. редактор издательства М. Довлатова, Л. Рахманов».

Чуть-чуть о Вере Федоровне Пановой

Основоположница «нового французского романа» Натали Саррот вспоминала:

— Когда один раз я была в Ленинграде, то спросила Ахматову, могу ли к ней приехать. В Комарово меня повез такой молодой красивый писатель, она его очень любила, Борис Борисович Бахтин, его, к сожалению, нет в живых…

ПЕСНЯ О ДЫМЕ, ЛЮБВИ И КОНЕЦКОМ

Черный дым улетает колечками
В распростертые облака.
Я на мостике вижу Конецкого,
И дорога его нелегка.
Улетают мысли бездонные
К горизонту Южных морей.
Хоть для Бога мы неугодные,
Но любимые для матерей.
Улетают силы сердечные
Каждой новой любви вослед.
Ах, Конецкий, ведь мы, конечно же,
Не найдем того, чего нет.
Пьяной нежности бесконечностью
Нам сродни голубой океан.
Так не сменим, Конецкий, вечности
На случайной любви обман.
Черный дым улетает колечками
К недостигнутым материкам.
Мы в рассоле морей излечимся
От всего, что несвойственно нам…

Это в сентябре 1970-го в Ялте сочиняет Борис Бахтин, разыгрывая очередной роман. Кажется, с дочкой Фадеева. Думаю, что «улетали силы сердечные каждой новой любви вослед» — это больше сына Веры Федоровны Пановой касалось. Ну а то, что вечность мы с ним, при всем желании, не обменяли на случайной «любви обман», — это факт.

Борис был сыном Веры Федоровны Пановой, высокого роста (не в маму), великий умница (тут в нее). По узкой специальности — выдающийся китаист. По призванию — писатель и шахматист.

Как-то взял меня к Корчному. Он с чемпионом играл пятиминутки. Тот давал ему фору: себе брал три минуты, а Боре давал пять.

В кабинете Корчного меня поразил огромный гипсовый бюст Владимира Ильича Ленина на комоде, набитом хрусталем, — вероятно, приз за какую-нибудь очередную победу. Еще поразило в квартире гения эндшпилей полное отсутствие чего-либо похожего на домашнюю библиотеку.

При шахматных баталиях Борис и маэстро, сидя под бюстом вождя, который, как говорят, не чурался шахмат, не чурались коньячка. Во всяком случае, после десяти партий коньячная бутылка была пустой.

Из рецензии Веры Пановой на вторую в жизни мою книжонку:

«Рассказ «Путь к причалу» читатель прочтет с большим интересом. Там отлично написано море, шаланда, мужество команды, суровая северная природа. Поправки, внесенные автором в этот рассказ (я читала и предыдущий вариант), на мой взгляд, дельны и правильны. Советую автору сделать несколько тоньше и тактичнее размышления Росомахи о героизме, свойственном советским людям, и о своем ордене. Оставить эти мысли следует, но выразить их надо не так в лоб.

Открывать книгу этим рассказом автору не советую.

12 сентября 1958 г.

В. Панова».

ПАНОВОЙ В. Ф.

«22 июля 1958

Дорогая Вера Федоровна!

Рассказ В. Конецкого прочел. Спору нет, это человек способный, и рассказ вполне грамотный литературно, более того, он обладает известным запасом занимательности, способной удерживать некоторое время внимание читателя. Но рассказ этот не для «Нового мира», скорее для «Юности», «Огонька», «Вокруг света» и т. п. Дело в том, что это не более как чтение, — то, что рассказ написан, не забываешь ни на одну минуту. И написан он от чтения подобных историй на море и на суше, а не от иных побудительных причин. Ни одним краем он не смыкается, не соприкасается с подлинной жизнью, он скорее уводит от нее, от скучной и обыденной жизни в область занятного, сладостно-страшного, взятого издалека, без непосредственного риска для читателя самому соприкоснуться с испытаниями, выпавшими на долю отважной четверки, погибающей вместе со своей «посудиной» в штормовом северном море. Мне невольно пришла на память история гибели «Руслана», рассказанная Соколовым-Микитовым в очерке о спасении «Малыгина». Там я не мог читать без слез, и дело не только в фактической подлинности страданий и гибели тех людей примерно в этих же северных водах. А в том, что писатель попросту заставил меня предварительно полюбить их, привыкнуть к ним житейски. А тут, по совести, мне никого не жаль из гибнущих, они для меня не люди, а герои рассказа, предназначенного взволновать меня, читателя, крайней остротой ситуации, жертвенной лихостью боцмана Росомахи, обрубающего трос, связывавший до сих пор его посудину с буксиром и дававший еще надежду на спасение. И автор знает, что мне их не жаль, он, например, озаботился тем, чтобы придумать боцману Росомахе сентиментально-пошловатую историю сближения с некой условной Машей, которая теперь ждет его на берегу. Но Маша, как и некая Галка для другого члена экипажа погибающей «Даго», — она мне тоже не близка и не дорога, ибо ее нет на самом деле, она освобождена от примет живого лица, каким может и должно быть лицо вымышленное. Так что они гибнут, а я буду чай пить, и я прав: не по кому мне здесь плакать.