Норман Дуглас - Южный ветер

• Название: Южный ветер
• Автор: Норман Дуглас
• Издательство: И.Т.Д. «Б.С.Г.-ПРЕСС»
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-93381-147-5

«Южный ветер» (1917) — самая знаменитая книга английского писателя Нормана Дугласа (1868–1952), выдержавшая более двух десятков переизданий у себя на родине и переведенная на многие языки, впервые издается в России. Действие романа происходит на вымышленном острове Непенте, название которого означает лекарство, избавляющее от боли и страданий или «блаженство», однако именно здесь героев ждут непростые испытания…

…У Дугласа настолько оригинальный склад мысли, что, читая «Южный ветер», ты нет-нет да похвалишь автора за точно найденную форму выражения вещей весьма тонких, едва уловимых.

…Ведь на самом деле лишь ничтожнейшая часть того, что мы называем «сутью вещей», попадает на страницы романов, а главное обычно остается «за кадром». Именно в этом я нахожу достоинство «Южного ветра»: в нем схвачено многое из потаенного, невысказанного, и это лишний раз доказывает, в каких жестких тисках литературных условностей находится обычно писатель, а вместе с ним и мы, читатели.

Вирджиния Вулф

Позволю себе расслабиться и немного побрюзжать. Мне семьдесят пять. За свои годы я прочел столько романов, что их хватило бы на все семьсот пятьдесят. Более двадцати лет я, профессор английской литературы Эдинбургского университета, занимался тем, что рецензировал книги — десятки и сотни французских и английских книг. Следующие двадцать лет — уже в начале так называемого нового столетия — ушли на поиски действительно «нового» романа, который было бы не стыдно порекомендовать почитать другу. И вот итог: две книги. Вторая по очередности, но не по значимости принадлежит Норману Дугласу — это его «Южный ветер».

Джордж Сейнтсбери

Я согласен, что ваш шедевр — это «Южный ветер», а самое внушительное произведение — «Старая Калабрия»… В самом деле, не перестаешь поражаться бесконечной игре фантазии, притом, что общее впечатление — донельзя емкое и целостное. Большая редкость, скажу я вам, в наше-то худосочное время встретить эдакие молочные реки. У вас всего через край: энциклопедической учености, юмора, художественности, философской глубины, и что поразительно — понимаешь, что все это — лишь верхушка айсберга…

Литтон Стречи

---

Неожиданно епископ спросил:

— Если кто-то из ваших знакомых совершит преступление, что вы скажете? Кто-то, кого вы по-настоящему уважаете, — человек вроде миссис Мидоуз.

— Ваша кузина? Я скажу, что всё, сделанное миссис Мидоуз, сделано хорошо.

— Вы отнесётесь к её поступку с одобрением?

— Конечно. Люди, подобные ей, обречены на правоту.

— Вот как…?

Фейерверк удался на славу; вообще день Святой Евлалии прошёл замечательно. Единственным, что омрачило праздник, было неподобающее поведение мисс Уилберфорс, воспользовавшейся случаем, чтобы устроить собственный фейерверк или во всяком случае спустить пар.

И тоже среди бела дня.

Это было нечто новое и довольно зловещее.

Милейшая женщина становилась настоящей проблемой.

ГЛАВА XLVIII

Этим вечером люди, глядя с рыночной площади, видели многокрасочную толпу, прогуливающуюся по столь неудачно устроенному мысу госпожи Стейнлин. Весь её дом и широкую, нависающую над морем террасу наполнили гости. Приёмы госпожи Стейнлин отличались от званных вечеров Герцогини. Менее официальные, они отзывались загородным домом, напоминая скорее пикник. Хозяйка сделала всё возможное, чтобы преобразовать принадлежащий ей клочок земли, этот неподатливый трахитовый мыс в подобие сада. Среди камней были пробиты дорожки, в подкрепление нескольким разрозненным оливам, аборигенам этих мест, были высажены цветы и деревья с густыми кронами, рачительно поливаемые, дабы помочь корням укрепиться в пересушенной почве. Но сад всё равно просматривался насквозь.

В последние дни на Непенте появилось множество новых людей, которым хозяйка с присущей ей сердечной широтой также разослала приглашения. Здесь был знаменитый Р.А. со своей безвкусно одетой женой; группа американских политиков, предположительно составлявших доклад на экономические темы, а на деле тративших деньги правительства, бражничая по всей Европе; мадам Альбер, женщина-врач из Лиона, с помощью неповторимого сочетания магии и массажа (семейный секрет) вернувшая к жизни угасавшего Принца Филиппопольского; итальянский сенатор с двумя хорошенькими дочерьми; шумно-весёлый шотландский мошенник, мистер Джеймсон, отсидевший, если правду сказать, семь лет за подлог, но не любивший напоминаний об этом; некоторое количество монастырских милосердных сестёр; седой морской капитан, тайком наводящий справки о наиболее надёжном в рассуждении кораблекрушения месте (судовладельцы пообещали ему двадцать процентов от суммы страховки); ветхий виконт со своей soi-disant[73] племянницей; две подвыпивших дамы из Дании, всегда путешествующие вместе и всегда улыбающиеся, правда, та что помоложе улыбалась с такой жутковатой умудрённостью, что всякий невольно проникался к ней неприязнью; миссис Роджер Рамболд, обратившаяся к собравшимся с речью, в которой отстаивалось право широких народных масс на аборт; мистер Бернард, член Энтомологического общества, автор книги «Ухаживание у тараканов»; ещё один молодой человек приятной наружности, которого считали архитектором по той причине, что брат его работал в известной строительной фирме — и многие другие.

Как и всегда, отсутствовал привередливый мистер Эймз. Он сидел дома, размышляя о том, что ещё немного и синьор Малипиццо засадил бы его в тюрьму в связи с исчезновением Мулена. За всю свою жизнь он не попадал в такой переплёт! Это показывает, насколько прав был Кит, призывавший его не поддаваться наущениям «чистой совести», а постараться поддерживать добрые отношения с законом — то есть с Судьёй. Не было и Герцогини, приславшей записку с извинениями. Из-за памфлета Герцогиня пребывала в таком расстройстве, что дон Франческо не решался надолго её покидать. Так что и он тоже отсутствовал, заодно с осиротевшим Консулом. Миссис Мидоуз давно уехала домой. Ван Коппен собирался сниматься с якоря — назавтра, с утра пораньше. Епископ с Денисом тоже уезжали на следующий день. Скоро всем предстояло расстаться.

Один только мистер Кит отказывался трогаться с места. Он дожидался первой цикады, чей скрипучий зов прозвучит, как он уверял, через неделю. До той поры он намеревался сидеть на Непенте.

— Дожидаться насекомого — это занятно, — сказал его друг, ван Коппен. — Сдаётся мне, Кит, что в вас скрыта сентиментальная жилка.

— Я борюсь с нею всю мою жизнь. Человек должен управлять своими рефлексами. Но если насекомое умеет хорошо показывать время, — то почему бы и нет?

Он пребывал в элегическом настроении, хоть впрочем и собирался попозже вечером изгнать все свои тревоги, прибегнув к «Фалернской системе». В воздухе пахло всеобщим исходом. Ещё одна весна подходит к концу — все разъезжаются! Помимо того, Кита наполняла задумчивая грусть, которая часто одолевает сложных людей, только что сделавших доброе дело. Он словно бы обессилел.

Кит сотворил чудо.

О чуде свидетельствовали и увлажнённые глаза хозяйки, и её наряд из розового муслина, гармонировавший с её настроением, но не с цветом кожи. Пётр Великий вышел из тюрьмы. И не он один, свободу получили все русские, включая даже Мессию, которого после некоторых услуг со стороны городского врача уложили, ровно малое дитя, в кроватку. Остальные русские бродили в ярких одеждах по опрятным дорожкам сада, наполняя воздух заразительным смехом, поглощая в огромных количествах вина и закуски, теснившиеся на покрякивавших под тяжестью снеди столах. Госпоже Стейнлин можно было бы доверить любое интендантство. Она знала, как удоволить душу человека. В частности, душа Петра Великого удоволилась настолько, что к радости гостей он вскоре ударился в пляс — a pas seul.[74] Весёлая интерлюдия завершилась печально — грубая каменная терраса обманула его ожидания, и вскоре он навзничь грохнулся на неё. Да так и остался лежать, хохоча, — словно подвыпивший молодой великан.

— Не знаю, как вы это сделали, мистер Кит, — сказала она, — и даже спрашивать не хочу. Но я никогда не забуду вашей доброты.

— Да разве вы не сделали бы для меня того же? Говоря между нами, Судья, насколько я понимаю, переволновался из-за процесса и вмешательства дона Джустино. Быть может, даже потерял голову. Это со всяким из нас случается, разве нет? Человек он нервный, но вполне приличный, если поддерживать с ним добрые отношения. С людьми так легко их поддерживать. Я нередко дивлюсь, госпожа Стейнлин, почему люди питают друг к другу такую злость? Это одна из загадок, которой мне никогда не разгадать. Другая — это музыка! Вы поможете мне проникнуться удовольствием, которое вы, судя по всему, от неё получаете? Гельмгольц{163} ничего мне толком не дал. Он объясняет, почему некоторые звуки неизбежно кажутся неприятными…

— Ах, мистер Кит! Вам бы лучше обратиться к какому-нибудь профессору. Боюсь, вы просто не очень музыкальны. Вас когда-либо охватывало желание заплакать?

— Охватывало. Но не на концерте.

— А в театре?

— Ни разу, — ответил он, — хотя я и испытывал грусть, глядя на взрослых мужчин и женщин, путающихся в смешных одеждах и притворяющихся королями и королевами. Когда я смотрю «Гамлета» или «Отелло», я говорю себе: «Эта штука неплохо составлена. Но, во-первых, тут всё неправда. А во-вторых, не имеет ко мне отношения. Так чего же я стану плакать?»

— Послушать вас, получается, что вы бессердечный, лишённый воображения человек. А в вас столько сострадания к людям! Я вас совсем не понимаю. Впрочем, и себя тоже. Всю жизнь мы наощупь продвигаемся в темноте, правда? Всю жизнь пытаемся разобраться в наших проблемах вместо того, чтобы помогать людям решать их собственные. Возможно, человеку не стоит слишком задумываться о себе, хотя это, конечно, интересная тема для размышлений. Но скажите, если музыка ничего вам не говорит, почему вы не оставите её в покое?

— Потому что хочу иметь возможность получать от неё такое же удовольствие, какое получаете вы. Вот что подстёгивает моё любопытство. Я должен понять что-то, чтобы затем наслаждаться им. С моей точки зрения, знание обостряет наслаждение. В этом и состоит моя главная цель. Что такое все прочие радости — те, которыми тешатся люди неразвитые и нелюбознательные? Эти радости сродни упоению, с которым собака, разлегшись на солнцепёке, вычёсывает блох. Конечно, и к ним не следует относиться с полным пренебрежением…

— Какое ужасное уподобление!

— Зато точное.

— А вам нравится быть точным?

— Это вина моей матери. Уж больно старательно она меня воспитывала.

— Я думаю, об этом стоит лишь пожалеть, мистер Кит. Если бы у меня были дети, я бы дала им полную волю. Люди нашего времени все какие-то присмирелые. Оттого столь немногим из них свойственно обаяние. Эти бедные русские — их никто не хочет понять. Почему мы все так похожи друг на друга? Потому что никогда не следуем зову наших чувств. А есть ли на свете лучший наставник, чем сердце? Мы же живём, словно бы в мире отзвуков.