Лев Славин - За нашу и вашу свободу: Повесть о Ярославе Домбровском

• Название: За нашу и вашу свободу: Повесть о Ярославе Домбровском
• Автор: Лев Славин
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1980

Повесть известного советского прозаика и драматурга Льва Славина «За нашу и вашу свободу!» выходит в серии «Пламенные революционеры» вторым изданием. Первое издание получило широкий отклик читателей и прессы. Эта книга посвящена короткой, но прекрасной жизни Ярослава Домбровского. Перед читателем откроются картины польского восстания 1863 года и борьбы французских коммунистов на баррикадах восставшего Парижа. Автор прослеживает судьбу своего героя с детства до последних дней, когда генерал Парижской коммуны Ярослав Домбровский вместе с французским народом отстаивал святое право человека на свободу.

---

Глава 23

«Земля и воля»

Был серый ненастный денек, когда поезд с польскими «государственными преступниками» двинулся через Питер в Москву. Сильный отряд конвоиров сопровождал их. В одном из вагонов лежал Домбровский, подложив под голову мешочек с бельем и снедью. Он был молчалив. Мысли его перебегали с одного предмета на другой. То он вспоминал свое почти полуторагодовое сидение в каземате. Полтора года! За это время вспыхнуло восстание, которое он готовил собственными руками. Ведь вся его жизнь, считал он, была предуготовлением к этому великому народному делу — и кадетский корпус, и кавказская война, и генеральный штаб, и академия. Да, он выковал из себя боевого офицера, оснащенного опытом ведения современной войны. Он был убежден, что, будь он на свободе, судьбы восстания пошли бы иначе. Он сделал ошибку, всего одну ошибку: он не ушел в свое время в подполье, как это сделал Потебня… Ах, если бы можно было повернуть время назад!..

От мыслей о невозвратном прошлом Домбровский перешел к настоящему. Его беспокоила судьба Пели. Ей не разрешили отправиться с ним в Сибирь, ибо он каторжанин, а не ссыльный поселенец. Ее тоже принудительно отправили куда-то в глушь, на Волгу, в городишко Ардатов. Она едва успела сообщить это при прощании, сунула ему сверток с бельем и — незаметно для стражи — несколько сот рублей…

Но больше всего Домбровский сосредоточивал свои мысли на будущем. Он перебирал в уме десятки вариантов побега. В каждом из них было какое-нибудь непреодолимое препятствие. Он решил, что лучше всего сделать это или в лесу, или в одном из больших городов на этапе. Ведь большой город — тот же лес… Своими планами он ни с кем не делился. Наученный горьким опытом, он боялся предательства.

Больших лесов по пути покуда не попадалось. В Питере из вагонов не выпускали. На маленьких станциях разрешалось покупать еду. Ее подносили к вагонам крестьянки. На одном из таких импровизированных базарчиков Домбровскому пришла в голову неожиданная идея. Покупая у бабы молоко, он тихонько спросил, не продаст ли она ему женское платье. Сделка состоялась. Женщина сбегала домой и вскоре принесла нечто вроде верхней теплой кофты (она это называла: «кожушанка»), цветастую юбку («спидныцю») и большой теплый платок («хустку»). Все это было порядком ношенное. Домбровский, не торгуясь, сунул бабе пачку ассигнаций и быстро запихал барахло в мешок.

Наконец подводы затарахтели по булыжным мостовым Москвы. Никто из прохожих, во множестве сновавших по узким кривым улицам, не обращал внимания на эшелон арестованных. Привыкли… В последние недели сотни польских повстанцев проследовали через Москву на Большую Владимирскую дорогу, которая начинала длинный путь на каторгу в Сибирь.

Партию заключенных, где был Домбровский, отвезли в городскую полицейскую часть. Здесь поместили их вповалку в одной небольшой темнице. Духота была страшная. Крошечные оконца, забранные решетками, не пропускали воздуха. На протесты заключенных им ответили, что помещение это временное. Домбровский не присоединился к тем, кто протестовал. Другие заключенные упрекали его в «смирении». Он отмалчивался. Такое поведение удивляло знавших Домбровского. Оно не было в его характере. Но у него были свои планы. Он хотел быть возможно более незаметным, слиться с серой безликой массой. Он все прикидывал в уме различные способы бегства из заключения. Ни один из них не годился здесь, в полицейской части. Следовало ждать.

Заключенным разрешалась переписка. Домбровский отправил письмо Хшонстовским, прося навестить его. Пришла тетушка пани Дукляна. Она принесла гору продуктов и пару чистого белья.

— Какое горе для всех нас… — сказала она, обливаясь слезами.

— Что кузен? — спросил Домбровский.

Пани Дукляна испуганно оглянулась:

— Тшш! Он тебе кланялся. Но прийти к тебе не может. Ты понимаешь, это повредит ему по службе.

Ярослав молча кивнул головой. Ничего другого он и не ожидал от своего осторожного кузена.

Тетушка Дукляна продолжала полушепотом, хотя к их разговору никто не прислушивался:

— Как жаль, Ярек коханый, что ты в свое время не послушался доброго совета, который тебе давал мой Юзеф.

Ярослав удивленно приподнял брови:

— Что-то я не припомню добрых советов кузена.

— Ну как же! Забыл? Юзеф хотел тебе дать рекомендательное письмо к пану Иосафату Огрызко, редактору польской газеты «Слово» в Петербурге. Вот ты идешь на каторгу, и один бог знает, что с тобой будет. А пан Огрызко…

Домбровский нетерпеливо перебил ее:

— Ничего вы, тетушка, не знаете. Пан Огрызко вовремя понял свои заблуждения. Да, да! Он порвал со своим конформистским прошлым, он отказался от своего альянса с царизмом и стал нашим уполномоченным в Петербурге. Да, он стал революционером, как все честные поляки! Какой-то мерзавец выдал Иосафата. Его арестовали. А вы не знали? Муравьев добивался, чтобы его повесили, так же как и меня. Вот как обстоит дело с паном Огрызко. Так и передайте моему добродетельному кузену…

Через несколько дней арестантов перевели в пересыльную тюрьму. Она помещалась на Колымажном дворе, что на Пречистенке, между переулками Антипьевским и Голицынским. Здесь уже были прежде арестованные поляки. Новых присоединили к ним. Составилась партия в сто тридцать человек. Ее покуда еще не гнали в Сибирь. Ждали «пополнения» из Варшавы.

Всех сто тридцать загнали в одну камеру. Здесь было не лучше, чем в полицейской части. Но днем допускались некоторые облегчения. Позволяли в определенные часы погулять во дворе. Можно было заказать обед в кухмистерской или купить съестные припасы у баб, которых впускали во двор.

Утром тринадцатого декабря полякам приказано было взять белье и собираться в баню. Она помещалась тут же, при тюрьме. Однако пошли не все, было много больных и с незалеченными ранами. Набралось в баню девяносто девять человек. Среди них был и Домбровский со своим мешочком под мышкой. Когда после бани возвратились в тюрьму, старший конвоир, как водится, пересчитал вернувшихся. Одного не хватало. Сделали поименную перекличку: отсутствующим оказался Ярослав Домбровский.

Среди тюремного начальства — переполох. Взялись за часового у ворот. Он клялся, что никто не выходил, за исключением офицера в шинели и с белокурыми усами. «Это он!» — решили. Но потом спохватились, что Домбровский в последнее время брил усы. Да и шинель-то у него откуда?.. Но ведь больше из ворот никто не выходил, вот только этот офицер да еще бабы с хлебом и горячим сбитнем.

И почему-то никому не пришло в голову, что одной из этих баб был Домбровский.

Слух о побеге Домбровского быстро распространился. Мракобесный редактор «Московских ведомостей» Михаил Катков опубликовал яростную статью, обвиняя тюремное начальство, прохлопавшее опасного преступника. Но тут же Катков выражал полную уверенность, что долго Домбровский на воле не погуляет, что Москва — это, слава богу, не Польша, а Россия, и никто здесь разбойнику Домбровскому не даст убежища, а наоборот, русские люди незамедлительно притащат означенного злодея обратно в тюрьму.

Фельдмаршал Берг в Варшаве рвал на себе остатки волос. А генерал-губернатор Муравьев-Вешатель прислал из Вильно в помощь московским сыщикам семь своих отборных шпионов.

Где же был в это время Домбровский? Куда девался он с того момента, когда в толпе баб, искусно подражая их походке и повадкам, вышел за ворота тюрьмы и бесследно потонул в необъятной Москве? Или, может быть, он покинул ее? Нет. Он остался здесь. Его укрыли от преследователей и окружили заботами те самые русские люди, которые, по предположениям Каткова, должны были непременно выдать его.

Вот как это было.

Выйдя за ворота, Домбровский, все еще не ускоряя шага, углубился в паутину переулков, между Пречистенкой и Арбатом. Он прошел неподалеку от дома своей тетушки пани Дукляны Хшонстовской, но, конечно, и не подумал зайти туда, зная, что первым делом кинутся искать его у родственников. Потом он выбрался на Никитский бульвар и побрел вверх по Бульварному кольцу. Он ходил, не останавливаясь, не присаживаясь на скамейки, ходил до изнеможения. Рано наступившие зимние сумерки Домбровский приветствовал, как друга. Однако надо было решить самую трудную проблему: куда деваться дальше? Вдруг ему померещилось, что городовой на перекрестке смотрит на него. Домбровский остановил проезжавшего извозчика и влез в его низкие сани.

— К Красным воротам, да поскорей! — сказал Ярослав тонким женским голосом.

Извозчик ударил лошаденку. Когда они проезжали мимо университета, у Домбровского мелькнула отчаянная мысль. Он вспомнил, как Потебня сказал Оксинскому, искавшему связи с повстанцами: «Зайди к любому русскому офицеру, узнаешь у него. Все они люди порядочные, и ни один не унизится до доноса на тебя…»