Сергей Максимов - Цепь грифона

• Название: Цепь грифона
• Автор: Сергей Максимов
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-17-077881-2

Сергей Максимов – писатель, поэт, режиссер, преподаватель Томского государственного университета. Член Союза писателей России, многократный лауреат фестивалей авторской песни.

История жизни офицера русской императорской армии, одного из генералов нашей Победы, хранителя тайны «золота Колчака».

Честь, верность долгу, преданность и любовь вопреки жестоким обстоятельствам и тяжким испытаниям. Смертельное противостояние «красных» и «белых», страшные годы репрессий, операции советской разведки, фронт и тыл.

Яркие, живые и запоминающиеся характеры, написанные в лучших традициях отечественной литературы.

Судьба страны – в судьбах нескольких героев…

---

– Вы не ранены? – вполголоса спросил Батюшин.

– Никак нет. Как вы?

– Цел. Вот только фото разбил, – ответил генерал, освобождая от разбитого стекла рамочку на дорогой фотографии. – Хороши мы с вами, однако. Вдвоём у раскрытого окна. Ещё и свечами себя подсветили. Тир, да и только. Интересно, в вас стреляли или в меня?

Суровцев не ответил. Он прислушивался к шуму на лестнице, ведущей с первого этажа. Батюшин положил на стол фотографию. Спокойно сходил к своей кровати. Тоже вооружился наганом. В дверь громко и тревожно постучали.

– Ваше превосходительство! Ваши превосходительства! – донёсся из-за двери знакомый голос одного из морских офицеров. – Вы живы?

– Вот и наши моряки, – сказал Суровцев Батюшину и отправился к двери. – Живы, – подтвердил он и, открыв дверь, чуть отошёл в сторону.

– Слава тебе, Господи, – ответили, прежде чем дверь распахнулась.

– Кажется, вы ранили стрелявшего в вас человека, – с порога объявил офицер-моряк, с которым Суровцев разговаривал вчера в Ливадии. – Здравия желаю, – запоздало и несуразно поздоровался он.

– Стрелявший был один? – спросил Батюшин.

– Кажется, один. Мичман бросился за ним, а я к вам, – пояснил офицер.

– Помогите вашему товарищу. А мы пойдем посмотрим место, откуда стреляли, – распорядился Николай Степанович.

– Слушаюсь, – ответил офицер.

Моряк обернулся и в какие-то секунды сбежал, как слетел, вниз по лестнице.

– Что значит – боевой офицер, – произнёс Батюшин, глядя на Суровцева. – Генерал, – поправился он. – Я бы так быстро не среагировал. Признаюсь, я даже не понял сразу, в чём дело. Скорее, удивился.

«Чему удивляться, – думал про себя Суровцев, – всё прошедшее лето только то и делал, что стрелял и рубил. Рубил и стрелял». Как от боли, сморщился и вздрогнул при воспоминании о кровавой стычке с польским разъездом.

Из морской контрразведки возвращались пешком. Два переодетых офицера-моряка следовали сзади. Теперь не следили – охраняли. Казалось, город сошёл с ума. По освещённой набережной прогуливалась разношёрстная толпа. На кораблях в бухте горели гирлянды из лампочек, как в довоенные и дореволюционные времена во время больших праздников. Звеня шпорами, двигались офицеры. Бесшумно скользили молодые женщины. В окружении шумных компаний дефилировали спекулянты. Везде весёлый, беззаботный смех. И звуки музыки, доносящиеся из кафе и ресторанчиков. Никогда не выходивший вечером в город Батюшин был ошеломлён картиной всеобщего неоправданного веселья, благодушия и легкомыслия.

– Это неминуемо рухнет. С громом и треском рухнет и погребёт под собой всё живое, – ошарашенно произнёс генерал.

– Не рухнет. Грязевым потоком сползёт в море, – высказал своё мнение и Мирк-Суровцев.

– Да-да, – согласился Батюшин, – именно сползёт, и останется только муть на волнах.

Дошли до гостиницы Киста с рестораном на первом этаже. Остановились, наблюдая странную картину: человек шесть изрядно пьяных офицеров втаскивали в двери ресторана пианино.

– Не одни мы с вами музыку любим, голубчик, – прокомментировал Батюшин.

– Скажите, что здесь происходит? – обратился Суровцев к матросу, стоявшему рядом.

Это был знаменитый матрос Фёдор Баткин – выдвиженец ещё Керенского. «Человек из народа», выращенный и выпестованный для выступления на революционных митингах. После февраля семнадцатого года, подобно отколовшейся от бревна щепке, этот матрос плыл сам по себе по волнам русской смуты. То пропадая, то вновь появляясь в мутных потоках гражданской войны. Теперь его крутил трагический, крымский, водоворот событий.

– Их превосходительство генерал Слащов-Крымский гулять изволят, – ответил Баткин и опасливо покосился на переодетых офицеров-моряков.

– А фортепьяно откуда? Зачем? – ничего не понимал Батюшин.

– С гостиницы, известное дело, – пояснил словоохотливый матрос, – артисты вверху живут. Там и Собинов, и Плевицкая, и Барановская. И Вертинский, – демонстрировал свой культурный уровень матрос. – Слащов Вертинского обожает. Для него и пианино потащили.

– Вам, пожалуй, следует зайти, – произнёс Батюшин.

– А вы?

– Я к себе. Вы тоже подъезжайте. Спать не буду. Дождусь вас.

Зал ресторана дохнул в лицо застоявшимся тяжёлым винным перегаром и табачным смрадом. От разговоров стоял непрерывающийся ровный гул. Из-за стола в центре зала Суровцеву махал рукой Новотроицын. Пока Сергей Георгиевич шёл к столу, во главе которого сидел Слащов, Новотроицын освобождал место рядом с собой. Он, пьяно жестикулируя, что-то говорил на ухо какому-то господину. Господин встал и, растерянно оглядев зал, отправился к выходу.

– К нам! К нам, Серёжа! – кричал Слащов. – Вот изволь видеть – сбежал он от меня. Сбежал, как от чумного. Пятки смазал Пётр Николаевич Врангель. Я в Севастополь – он от меня. Кошки-мышки у нас с главнокомандующим. Казаки-разбойники… Лапта… Я что ни брошу, он отбивает куда подальше…

– Добрый вечер, – вежливо поздоровался генерал Киленин – наверное, единственный во всём ресторане трезвый человек.

– Сейчас, сейчас, – продолжал Слащов, – Вертинского сейчас послушаем.

В дверях в сопровождении двух офицеров, точно под конвоем, появился Александр Вертинский. Артист был бледен. Выглядел устало и потерянно. Всё остальное было в нём безукоризненно – аккуратно причёсанные волосы, белоснежная сорочка с бабочкой и отутюженный фрак.

– Господа, тихо! Тихо, господа! – раздались призывы к тишине в разных концах зала.

Господа молчать не желали. Тогда Новотроицын вынул из кобуры револьвер и выстрелил в потолок. Когда почти год назад, в Томске, Суровцев хотел стрелять во время военного совета, то это восприняли с возмущением. Здесь же это оказалось привычным и обыденным призывом к тишине. Потолок ресторана был буквально изрешечён пулями.

– Милый Вертинский, – громко говорил Слащов, – спойте нам. Спойте нам про мальчиков.

– Ваше превосходительство, Яков Александрович, – подойдя к пианино и обращаясь к Слащову, сказал Вертинский, – у меня куда-то пропал пианист. Я, право, не знаю, – пожимал он плечами.

– Серёжа, я знаю, ты сможешь, – обращался Слащов уже к Мирку-Суровцеву, – помоги Александру Николаевичу.

Сергей Георгиевич отчётливо видел и понимал всю неуместность присутствия здесь известного артиста. Но он понимал и другое – не тот человек генерал-лейтенант Слащов, чтобы так просто отступиться от задуманного. Когда Суровцев подошёл к инструменту, кто-то из сидевших за столом офицеров уступил ему стул. Сергей Георгиевич приставил этот стул к фортепиано. Второй раз за сегодняшний день прикоснулся к музыкальным клавишам.

– Не бог весть как, но строй держит, – точно извиняясь, сказал он. – Ваша тональность? – обратился он к Александру Николаевичу.

– До минор, будьте любезны, – ответил Вертинский.

Без всякого напряжения Суровцев сыграл проигрыш. По взгляду артиста понял, что тот оценил его умение и уверенность. Не сделав никакой разницы между концертной публикой и публикой ресторанной, Вертинский проникновенно и сильно запел:

Я не знаю, зачем и кому это нужно…
Кто послал их на смерть не дрожавшей рукой,
Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опустили их в Вечный Покой!

Куплет следовал за куплетом. В целом публика слушала внимательно. Были отдельные приглушённые голоса, но они не влияли на благожелательную атмосферу зала.

Осторожные зрители молча кутались в шубы,
И какая-то женщина с искажённым лицом
Целовала покойника в посиневшие губы
И швырнула в священника обручальным кольцом.

Сергей Георгиевич играл легко и уверенно. Незатейливая мелодия с первых нот стала его собственной. Не раздражала даже характерная картавость артиста.

Закидали их ёлками, замесили их грязью
И пошли по домам – под шумок толковать,
Что пора положить бы уж конец безобразью,
Что и так уже скоро, мол, мы начнём голодать.

На глазах у многих присутствующих появились слёзы.

И никто не додумался просто стать на колени
И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
Даже светлые подвиги – это только ступени
В бесконечные пропасти – к недоступной Весне!

Ресторан взорвался аплодисментами, на какое-то мгновение превратившись в концертный зал.

– Браво! Браво, Вертинский, – слышалось из разных концов зала.

– Спасибо тебе, милый Вертинский. Выпей с нами водки, – предложил Слащов.

– Благодарю вас, – отвечал артист, – не хочу. Я неважно себя чувствую, ваше превосходительство…

– Может быть, кокаину?.. Нет? Ну как знаете…