Алексей Медведев - Разговор с молодым другом

• Название: Разговор с молодым другом
• Автор: Алексей Медведев
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1961

Автобиографическая книга штангиста-тяжеловеса, чемпиона мира 1957 года Алексея Медведева.

---

Глава 4. Раздумье

(Цена одной ошибки. Флаги над Берлином… Соперники есть всегда.)

— Не повезло, Алеша! — этими словами встретили меня в Москве товарищи.

Но я понимал, что дело не в невезении. Не мог я объяснить свой провал и тем, что тренер проявил нерешительность и перед самым выходом на помост предложил изменить тактику. Дело казалось мне гораздо сложней. Но в чем крылась ошибка? — на этот вопрос ни я, ни Роман Павлович ответить пока не могли. Продолжались тренировки. Обновился состав секции. В нее влилось много молодежи. Иногда тренер поручал мне проводить с ними занятия. Я охотно соглашался. Часто в перерывах мы беседовали в раздевалке. Я рассказывал своим новым товарищам о поездках в Венгрию и Финляндию, о том, как прошел путь от новичка до мастера спорта.

Не терял я связи и с теми, кто ушел из секции. Однажды почтальон принес письмо из далекого Норильска. Я с нетерпением вскрыл конверт — ведь — туда уехал мой друг, выпускник Московского государственного университета Александр Сумный. «Неужели это он черкнул? — забилось сердце. — Не забыл, значит».

И действительно, это писал Саша. Далекий город с суровым климатом встретил его приветливо. «Здесь чудесный, трудолюбивый народ. Много любителей спорта, особенно бокса и штанги. Очень жалею, что в свое время не изучал методику преподавания. Мне сейчас поручили руководить секцией штангистов, а теоретические знания очень слабы», — сообщал Сумный.

Прочитав письмо, я поехал к Роману Павловичу.

— Нужно помочь Саше!

— Правильно, нужно, — сказал он, прочитав письмо. — Но как?

— Давайте посылать ему методические разработки.

— Но ведь переписывать их очень кропотливое дело.

— Ничего, это я беру на себя.

— Что ж, давай…

С тех пор у нас с Сашей началась регулярная переписка. Мы с Романом Павловичем посылали ему методические планы, конспекты занятий, различную литературу. А в ответ получали рапорты: «Секция прибавилась на восемь человек; появилось два перворазрядника; проведены массовые соревнования силачей».

Уехал из Москвы и Сергей Николаевич Шелешнев, кандидат технических наук. Он перебрался в Новосибирск. Сергею Николаевичу уже сорок лет, но совсем недавно он еще участвовал в розыгрыше первенства города и занял третье место. «Дело, конечно, не в этом, — писал он мне после состязаний, — занятия спортом помогают оставаться бодрым и молодым».

В июне 1951 года, сдав экзамены в техникуме, я отправился в Выборг. Этот красивый древний город стал на время огромной спортивной базой, где сборные команды страны проводили тренировки, готовились к Олимпийским играм, до которых оставался один год. Напряженно шли тренировки. Закончив свои занятия, я наблюдал за работой более опытных штангистов. Мне хотелось лучше разобраться в том, что общего в технике рывка у лучших спортсменов, а что разделяет их. Привитая тренером привычка — думать, творчески осмысливать все — принесла мне тогда особенно большую пользу. Эти дни были днями глубоких раздумий. Я понимал, что спортсмен должен уметь в любое время объяснить свои действия, следить за соперниками, учиться у победителей и у побежденных… Здесь, в Выборге, я сопоставлял свои прежние выступления с настоящими, беседовал с ветеранами тяжелой атлетики. Постепенно мной все больше и больше овладевала одна мысль, одна догадка. И вот, наконец, однажды я пошел на почту и отправил Роману Павловичу (он оставался по служебным делам в Москве) телеграмму: «Немедленно вышлите кинограммы рывка, начиная самых первых. Жду нетерпением. Алексей».

Посылка пришла на шестой день. Я нес ее домой, как драгоценность. Маленькие, пожелтевшие от времени фотографии и сравнительно свежие кадры, сопоставленные друг с другом, должны были ответить, прав я или не прав. Должны были или помочь избавиться от ошибки, или сделать тайну рывка еще более загадочной и непонятной.

Засев в уютном номере гостиницы, я разложил кинограммы многих лет, начиная от первых своих шагов в спорте и кончая сделанными уже в Выборге. Кинограммы говорили о многом. Они наглядно показывали, что в моей технике выполнения рывка произошли серьезные изменения. Первое время я брал очень высокий старт, применял широкую, по сравнению с другими атлетами, расстановку ног. Может быть, все это было не очень красиво со стороны и не совсем похоже на классические приемы, но мне так работать было удобнее. И результаты росли.

Но старшие товарищи, Роман Павлович и тренеры сборной, настойчиво советовали мне, как они выражались, «забыть самого себя» и освоить классические образцы, то есть принимать более низкий старт, выпрямить спину, изменить расположение рук на грифе штанги. Сравнивая кинограммы, мы увидели с Воробьевым, что все эти пожелания тренеров были выполнены мной.

— Понимаешь, Аркадий, — говорил я Воробьеву, — сейчас я все больше думаю о том, что зря согласился на перестройку. Не по нутру она была мне с самого начала…

— Да, с привычками надо считаться, — согласился Аркадий. — Тем более, что дело здесь, может быть, не только в привычке, а в каких-то особенностях организма… Но единолично не советую решать. Приедешь в Москву, побеседуй обстоятельно с тренером.

Но ждать мне не хотелось, и я решил тут же написать письмо Роману Павловичу. «Дорогой Роман Павлович, — писал я ему, — вы всегда учили меня вдумчиво относиться к своим спортивным занятиям. Неудача в Каунасе заставила меня искать ее причину. И вот сейчас, еще раз изучив кинограммы, я думаю, что нами допущена ошибка. Не следует ли вернуться к старому? К тому, что больше подходило и — я уверен — подходит мне. Я за это. Но ничего не хочу предпринимать без вашего „благословения“.»

Ответ пришел очень скоро. «Алексей, — писал мне Роман Павлович, — письмо заставило меня серьезно задуматься. Я сам не раз говорил, что спортсмен и тренер должны творчески подходить к решению всех вопросов. Говорил, а на деле забыл об этом. Правым, как видно, оказался ты. Что ж, начнем все сначала. Когда? Как только ты вернешься».

Нужно ли говорить о том, как обрадовало меня это письмо. Хотя я понимал, что предстояло еще самое трудное — на деле доказать свою правоту. Начались дни упорной работы. Почти месяц тренировался у зеркала с металлическими палками, возвращая себе прежние навыки. Затем перешел на облегченную штангу. В конце июля меня вызвали в Комитет по делам физкультуры и спорта.

— Поедешь в Берлин на фестиваль, — радостно улыбаясь, сказал мне Николай Иванович Шатов.

— Но ведь я…

— Что ты? Поедешь — и все. А про неудачи забудь.

От радости я почти бежал до площади Пушкина. Здесь только остановился и позвонил Роману Павловичу.

— Очень рад, — раздался в трубке знакомый голос. — Эта поездка будет для нас экзаменом.

В последний день июля 1951 года мы собрались на Белорусском вокзале. В нашу команду, которую возглавлял Николай Иванович Шатов, вошли Багир Фархутдинов, Рафаель Чимишкян, Иван Соломахо, Александр Мозжерин, Аркадий Воробьев и Трофим Ломакин.

Провожать нас пришли тысячи москвичей. Повсюду улыбки, радостные возгласы, песни, напутственные слова. Кто-то кричит звонким голосом:

— Высоко держите спортивную честь нашей Родины!

Мы понимали, какая ответственность ложится на нас.

Идут последние минуты прощания. Гремит оркестр. Поезд, если посмотреть на него со стороны, похож на оранжерею: он весь в гирляндах цветов. Когда состав трогается, лес рук взмывает вверх. Все быстрей и быстрей ход. Отдельных лиц уже не видно, а руки кажутся чудесными сказочными птицами — они то взмывают вверх, то опускаются. На каждой станции нас встречали и провожали песнями, цветами, добрыми напутствиями тысячи незнакомых друзей. В Берлин приехали под вечер. На перроне собралась молодежь самых различных стран. На привокзальной площади творилось что-то невероятное: море, настоящее людское море простиралось от края до края. И вдруг где-то в глубине родилась песня. Это была родная, наша русская песня, которую слышал и сам пел сотни раз. Но я, признаться, никогда не думал, что вдали от Родины она может так взволновать. Повторяемая на десятках языков, сливающихся в единый тысячеголосый хор, она уже звучала как гимн борьбы за счастье нашего поколения, как клятва в том, что мы посвятим свою жизнь борьбе за мир, за счастье и дружбу. Десятки прожекторов впились в небо. Факелы освещали счастливые лица. И над волнующейся, охваченной единым порывом толпой плыли торжественные слова:

Дети разных народов,
Мы мечтою о мире живем.
В эти грозные годы
Мы за счастье бороться идем.

Никто не мог оставаться равнодушным. Руки с флажками, букетами цветов, разноцветными платками взметнулись вверх, людское море двигалось, переливалось, точно по нему пробегали волны. Вместе со всеми, волнуясь, пели и мы: