Петрюс Борель - Шампавер. Безнравственные рассказы

• Название: Шампавер. Безнравственные рассказы
• Автор: Петрюс Борель
• Издательство: Издательство «Наука», Ленинградское отделение
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1971

В XVIII веке было широко распространено название «нравственные рассказы». Оно означало рассказ психологический, интимный, обычно с семейной или любовной тематикой. Но то же слово можно было понять как «добродетельный» или «поучительный». Борель так и понял его. В его «Шампавере» нет никаких поучений, есть только разоблачение современного общества, в котором торжествует зло. В подзаголовке книга Бореля определена как «Безнравственные рассказы». Само название это говорит о непримиримом бунтарстве автора.

Книга является выражением французского романтизма эпохи Июльской монархии. В этой книге критикуются любовь к стяжательству, всеобщая коррупция того времени. Рассказы проникнуты ощущением трагизма современной цивилизации и повествуют о кровавых событиях, прикрытых принятыми приличиями и строго регламентированными нравами.

---

– Но рассчитались ли вы с мадам? Когда проходят через мосты, никто ничего не платит, у женщин напротив – там взимается определенная плата.

– Альбер, это низость!

– Прощайте, моя крошка, я нисколько на вас не сержусь, – сказал виконт покровительственным тоном.

– Прощай, воплощенная невинность! – сказал я в свой черед, – прощай, безгрешная отроковица, ангел искренний и простосердечный; прощай, моя скромница, прощай, моя ночная красавица!

– Потешайся, попирай меня ногами, Альбер! Я очень виновата, но будь великодушен, ты ведь вечером вернешься, правда? Я все тебе расскажу, объясню тебе, почему…

– К черту все!

– Приходи, Альбер, прошу тебя!

– Ангел мой, я приду тогда, когда буду при деньгах; только скажите, сколько вам платят за ночь.

Эстелла упала без чувств. Мы ушли.

И чудесно же я позавтракал с этим любезным господином, я и сейчас еще навеселе, и у меня голова кругом идет от испанского вина.

– Альбер, ты обращаешься к первой встречной, идешь за любовью на улицу и еще жалуешься?

– Нет, нет, я не жалуюсь, дорогой Пасро!

– Меня не удивляет, что ты невысокого мнения о женщинах, если ты обо всех судишь по таким, как эта… Совершенно так, как если бы мы судили о чудесном климате Франции по плаксивому парижскому небу.

– Нет, нет, я сужу о женщинах не по каким-то отдельным впечатлениям, я изучил их на многих примерах, знавал я, как и ты, донельзя добродетельных; я успел уже убедиться, чего стоит эта добродетель, знаю всю ее подноготную с начала и до конца.

– Если бы я поверил, что ты и вправду так думаешь, я бы рассердился! Но это все только одни слова или просто ты лишнего выпил за завтраком. К тому же хороший тон велит корчить из себя повесу; так уж у нас принято – злословить о женщинах, вот и злословят. Карл Девятый[268] люто ненавидел кошек: и вот все – вельможи, слуги и даже самые скромные горожане, – стараясь подражать королю и быть ничем не хуже, начинают содрогаться, увидев где-нибудь кота. Кошки к тому же предатели, изменники, убийцы – все что угодно! Так гласит пословица, ставшая популярной, так же как какой-нибудь капитан Гильери[269] или Мальбрук.[270] Генрих Третий[271] был женоненавистником, ему подавай красавчиков! Немедленно все высокопоставленные лица начинают заводить себе любимцев, даже грузчик, и тот считает нужным в воскресенье показаться на людях со своим любимцем и баб ругать; но Генрих Третий – это старо. Поносить женщин, как и слагать им мадригалы, вышло из моды, стало выглядеть провинциальным. Так ведь?

– Все это бредни! Бедный мой Пасро, ты такой наивный! Дурак ты, и мне просто обидно за тебя. Последняя публичная девка кажется тебе звездой, жемчужиной, розой! Ты возвышаешь ее, видишь в ней святую. Право же, ты очень забавен. Все это иллюзии, иллюзии!

– Если это даже иллюзии, я просил бы тебя не отнимать их у меня, это меня убьет. О боже, чем же станет без этого всего жизнь? Выжатой губкой, голым остовом, томительной пустотой.

– Шутник ты!

– Видишь ли, первые связи, когда ты вступаешь в жизнь, дают направление всем нашим чувствам и мыслям. Ты презираешь женщин потому, что ты знал только достойных презрения или такими они тебе показались. Небу было угодно, чтобы я повсюду на своем пути встречал одни лишь избранные души, добродетельные, окруженные сиянием; о неизвестном я заключаю по известному. Если я ошибаюсь, то так ли уж это плохо? Оставь мне мое заблуждение, только вот, скажи мне откровенно, неужели ты сомневаешься, что моя Филожена невинна и простосердечна, что это преданная подруга и верная любовница? О! Я готов сунуть руку в огонь…

– Нет, нет, Пасро, не суй ничего в огонь! Давно ты знаешь Филожену?

– Около двух месяцев.

– Ладно, даю тебе еще месяц, и ты тогда мне много всего порасскажешь. Обычный срок – три месяца.

– Альбер, ты меня оскорбляешь!

– Прощай, Пасро, до встречи через месяц!..

Разговор этот, слово в слово, происходил в конце улицы Сен-Жак между двумя студентами, не какими-нибудь молокососами из Монтегю,[272] но изящно одетыми веселыми молодыми людьми, выходившими из анатомического театра с толстенными книгами под мышкой.

Первый, благонамеренный Пасро, шел в спокойной задумчивости; он подражал в одежде немецким студентам: развевающиеся волосы, как у Хлодия Длинноволосого,[273] шапочка, отложной воротник, тонкий коротенький черный сюртук, шпоры и нюрнбергская трубка; второй, Альбер Болтун, живой, подвижный, с резкими движениями; серая шляпа набекрень, красный фуляр на шее, черная бархатная разлетайка с металлическими пуговицами, цветок в зубах и походка вразвалку – все это придавало ему изящество, развязность и лихость какого-нибудь андалузского majo.[274]

II Мариэтта

Пасро встречает саламандру. – Мораль саламандры: она доказывает, что женщины губят молодых людей, превращая их в шутов гороховых. – Наперсница Мариэтта. – Пасро с ней заигрывает. – Неуклюжие ученые шутки. – Первые подозрения – Послание полковника Фогтланда – Препирательства с очень взволнованным рассыльным – Другая мораль.

Студенты неожиданно расстались, и вот как: по различным причинам каждый из них в глубине души жалел другого, считая его безумцем; каждый пошел своей дорогой, чуть не плача от того, что друг его так ослеплен; оба были искренни – очень редкое в наше время явление!

На набережной Пасро вскочил в кабриолет.

– Вам куда, сударь?

– На улицу Менильмонтан.

– Далеконько!

– Поближе, чем Сен-Жак-де-Компостель.

– Или чем Нотр-Дам-дю-Пилье.

Тогда, пощелкивая кнутом, кучер затянул два стиха из болеро «Contrabandista»:[275]

Tengo yo un caballo bayo
Que se muere рог la yegua.[276]

Пасро тут же допел два следующих:

Y yo como soy su amo
Me muero рог la mozuela.[277]

Кучер удивился такой находчивости.

– Вы испанец, сеньор?

– Нет.

– Но вы очень похожи на испанца.

– Мне это часто говорят.

У Пасро и впрямь была необычная наружность: он был смуглолиц, как все южане; городская охрана находила даже, что вид его опасен для монархии, и во время гражданских смут его несколько раз арестовывали и сажали в тюрьму за преступные прогулки и нелегальное ношение смуглой головы.

– Но вам, сударь, верно, приходилось жить в Испании, вы болтаете по-кастильски.

– Ни то, ни другое.

– Кто не видел Испании – слеп, кто ее увидел раз – ослеплен. Скажите, сеньор, а вы не испытываете желания туда съездить?

– Горю желанием, мой любезный, да не смею: боюсь растерять там остаток ума, боюсь убить любовь к родине. Я чувствую, что стоит мне побывать в Кордове, Севилье и Гренаде, и я нигде уже не смогу больше жить. Espana! Espana! Espafia![278] Ты как тарантул, от твоего укуса можно сойти с ума!.. Но вы-то, любезный, вы испанец и, однако, уехали из Испании?

– Нет, сеньор, я дон Мартинес, кубинец.

Мартинес был тот самый несгораемый человек, которого одно время показывали в печи в саду Тиволи. Любопытство обывателей быстро утолилось, а жить-то надо: вот бедняга и стал извозчиком.

Пасро почему-то был ужасно поражен тем, что повстречал знаменитую саламандру[279] в столь жалком состоянии.

– Не взыщите за мою нескромность, но, sefior estudiante,[280] вид у вас задумчивый и грустный, как у влюбленного. На лице у вас печать горести более глубокой, чем у caballero desamorado;[281] мне больно на вас глядеть.

– Любовь! Любовь! Me muero рог la mozuela![282]

– Берегитесь, мой милый юноша, берегитесь! Послушайте меня, иной раз есть смысл послушать совет несчастного: не вкладывайте слишком много любви в такое хрупкое, переменчивое и неверное существо, как женщина, не губите себя! Не давайте страсти занять первое место у вас в сердце, не то вы себя погубите! И не стройте счастья на развалинах чужого, не то вы себя погубите. Не поступайтесь ради страсти ничем, что вас пленяет и привязывает к жизни, не то первый же удар свалит вас наповал. Женщины не стоят жертв. Пусть вам любится как поется, как верхом скачется, как играется, как читается, но не больше. Ни в чем прочном, честном и чистом не рассчитывайте на них: слишком горьким будет разочарование. Простите, что я вам все это говорю: я не хотел лишать вас юношеских мечтаний, преждевременно состарить или пресытить вас, но мне хотелось вас уберечь от многих несчастий, многих падений в пропасть. В данном случае стоит послушаться и последовать советам неудачника, особливо потому, что он стал неудачником по в «ине тех, кому вы посвятили всю веру свою и жизнь; каждый сам творит свою судьбу. Как и вы, я поверил, отдался – и погиб. Я был молод и блистателен, как вы. Берегитесь! Из-за женщин я стал изгнанником, фигляром, лакеем.

– О, только не бойтесь, что такое случится со мной, мой дорогой! Когда любовь, единственная цепь, привязывающая меня к берегу, порвется, все кончится, я порешу с собой… Дружище, остановитесь! Остановитесь, а не то мы проедем дом: вот тут, у этих дверей, – воскликнул Пасро, суя экю в руку Несгораемого и выскакивая из кабриолета.