Петрюс Борель - Шампавер. Безнравственные рассказы

• Название: Шампавер. Безнравственные рассказы
• Автор: Петрюс Борель
• Издательство: Издательство «Наука», Ленинградское отделение
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1971

В XVIII веке было широко распространено название «нравственные рассказы». Оно означало рассказ психологический, интимный, обычно с семейной или любовной тематикой. Но то же слово можно было понять как «добродетельный» или «поучительный». Борель так и понял его. В его «Шампавере» нет никаких поучений, есть только разоблачение современного общества, в котором торжествует зло. В подзаголовке книга Бореля определена как «Безнравственные рассказы». Само название это говорит о непримиримом бунтарстве автора.

Книга является выражением французского романтизма эпохи Июльской монархии. В этой книге критикуются любовь к стяжательству, всеобщая коррупция того времени. Рассказы проникнуты ощущением трагизма современной цивилизации и повествуют о кровавых событиях, прикрытых принятыми приличиями и строго регламентированными нравами.

---

Да, он запросто мог это сделать, тем более что у тех не было иного выхода, и им непременно пришлось бы схватиться врукопашную с сильнейшим и свирепейшим из людей. Но Джек растерялся, ибо он самому себе предрек, что белый оби возобладает над ним, а по собственному опыту знал, что чары не потеряют в руках Ридера своей силы.

Не говоря ни слова, Джек с ножом в руке бросился в пропасть позади пещеры. Стреляли и Сэм и Ридер; пуля Сэма попала ему в плечо. Ридер, зажав в кулаке нож, не глядя, точно бульдог, кинулся за Джеком; почти отвесный обрыв был около тридцати метров глубиной; ни тот, ни другой, падая, не выпустили из рук ножа.

Место это и стало ареной, на которой начался кровавый поединок двух самых мужественных сердец, какие когда-либо бились в груди человека.

Молодой парень, которому велели держаться позади и не мешать их единоборству, появился над краем пропасти и во время схватки пустил Джеку пулю в живот.

Сэм был хитер, он хладнокровно пошел в обход, чтобы спуститься к самому полю боя; когда он подоспел, Джек и Ридер, вцепившись друг в друга, скатились вместе на дно другой пропасти у края горы; на этот раз при падении оба выронили свои ножи. Сэм, соскользнув туда за ними следом, также потерял тесак среди деревьев и кустарников. Когда он добрался до них, хотя и безоружный, он не остался в стороне; Ридеру повезло; рана Джека была глубокой и серьезной, начиналась жестокая агония.

Сэм явился как раз вовремя, чтобы спасти Ридера: Джек сдавил ему горло своей могучей хваткой; у Ридера была почти отсечена рука, а у Джека кровь хлестала из плеча и из живота; оба были покрыты запекшейся кровью, все в ссадинах и порезах. В таком положении Сэм стал судьей боя и решил исход дела. Он добил Джека обломком скалы. Когда лев был повержен, два тигра размозжили ему голову камнем.

Вскоре после этого и молодой парень отыскал тропку и спустился к ним; у него был тесак, которым они отсекли Джеку голову и руку с тремя пальцами и снесли их в Морантбей; там они сложили свои трофеи в кадку с сахарной водкой и, окруженные огромной толпой негров, которые теперь уже не боялись оби Джека, отнесли их в Снаниш-Таун-Сантьяго де ла Вега, в Кингстаун, чтобы истребовать вознаграждение, обещанное в королевском воззвании колониальной ассамблеей.

VI Blood's reward[191]

Когда Ридер и Сэм проходили мимо, мне как раз случилось гостить в Спаниш-Тауне у двух очень стареньких старушек испанок, почти столетних сестер, родившихся в семье колонистов много лет спустя после 1655 года, когда адмирал Пени с помощью большого числа английских и французских флибустьеров[192] отвоевал остров у испанцев.[193] Это был единственный и сохранившийся в двух ипостасях памятник испанскому владычеству на этих землях; надгробья, принявшие человеческий образ, чтобы напомнить об иберийском прошлом, так же как друидические дольмены,[194] стоят еще и сейчас, чтобы напоминать нам о наших предках-галлах, ныне превратившихся в особый растительный пласт, покрывающий, точно некое удобрение, почву всей Франции. Эти вдовствующие праведницы, несмотря на то что правительство выплачивало им пенсию, ненавидели его черной ненавистью; пройдя нетронутыми сквозь несколько поколений, старушки эти не пожелали усвоить язык победителей и по-прежнему говорили на своем дивном кастильском наречии.

Умиленный поклонник всяческих развалин, я приехал их повидать. Мое посещение наполнило их радостью, омолодило чуть ли не на целый век, разбудило в их душе тысячу нежных и скорбных воспоминаний: они уговорили меня пожить у них несколько дней. Приняв меня как родного, они рассказывали мне о старине, которой, кроме них, никто уже не помнил, извлекая на свет божий, и, разумеется, уже в последний раз, уцелевшие сокровища своей памяти, перелистывая запыленные страницы книги великой радости, которую время тупо гложет как крыса и которой вскоре суждено навсегда закрыться и кануть вместе с ними самими в могилу.

Мы сидели у окна и мирно беседовали, когда вдруг послышался какой-то отдаленный гул и выстрелы из мушкетов. Мы поднялись и, высунувшись из окна, увидали наших героев, Ридера и Сэма, торжественно шествовавших, неся на острие пики голову и руку несчастного Джека. За ними следовала целая толпа; в большинстве своем это были кудхосы, из maroon towna, разбойничьего городишка, одетые в грубые холщовые штаны и куртки, которые государство им выдавало раз в год, а раз в пять лет – ружья в уплату за услуги, оказанные колонии. Эти молодчики были на острове чем-то вроде полиции или конной стражи; они задерживали и водворяли назад беглых негров, бродяг, прятавшихся в горах, и военнопленных, бежавших из Пор-Рояля. Это было пестрое сборище людей всякого рода, сущие клефты,[195] с которыми англичанам приходилось считаться и выполнять их требования, ибо приручить их они не смогли. Кличка кудхос произошла от имени одного из их отчаянных главарей. Лишившись возможности воевать, они стали дрессировать зверей, которых потом продавали на местном рынке. По большей части эти горцы отличались стройностью, высоким ростом, силой и ловкостью. Неподалеку от дома моих старушек молодая негритянка, раненная должно быть в ногу, сидела на камне, задумчиво опустив голову. Внезапно встрепенувшись от выстрелов, которыми туземцы обычно выражают свою радость, она обратила лицо в сторону, откуда был слышен шум, и осталась недвижимой, точно львица, почуявшая добычу. Когда Ридер проходил мимо, она несколько раз окликнула его:

– Куошер! Куошер!..

Но Ридер, заметивший ее еще издали, зазнавшись, отворотил голову.

– Куошер! Куошер! Ты уже забыл Авигею?…

Ридер ничего не ответил и, казалось, ускорил шаги.

Негритянка снова присела на камень, повернувшись спиной к дороге, и просидела так весь вечер. Выйдя перед сном подышать свежим воздухом и прогуливаясь вокруг дома при свете луны, я вдруг увидел, что кто-то лежит, растянувшись на земле, прислонившись головой к придорожному камню, я подошел поближе – женщина спала.

На заре следующего дня я был разбужен грохотом, подобным тому, что был накануне; из любопытства я вышел: это были те же Ридер и Сэм, которые, получив обещанную королевским воззванием и колониальной ассамблеей награду, снова проходили мимо со своими земляками.

Вся свора горланила «ура», ревела, как дикие звери, распевала хором песни, слова которых были мне незнакомы, плясала под звуки балафо[196] и еще каких-то инструментов, названия которых я уже не припомню, довольно распространенных у негров, – это лошадиные челюсти, бренчащие, когда водят палочкой по зубам. Горцы эти все почти были пьяны и отвратительно неряшливы. Они, как видно, провели ночь в попойках и приволокли с собой из города несколько распутных женщин, соблазненных запахом денег.

Впереди четверо негров несли в корзинах, подвешенных на палку, плату за кровь, уже изрядно пощипанную ночным разгулом. Ридер шел впереди, мертвецки пьяный, под руку с такой же пьяной девкой.

Как только они дошли до нашего дома, молодая негритянка, лежавшая возле камня, завидев Ридера, внезапно вскочила, бросилась на него, как тигрица, и с криком: «Куошер, ты трус и предатель!» – вонзила ему нож в грудь.

На крик Ридера сбежались негры и окружили Авигею, но та размахивала над головой ножом, с которого капала кровь, и талисманом, тем самым оби, которым ее снабдил Джек, и нагнала на них страху, так что они пали перед ней ниц; пройдя по их телам, она убежала в горы.

Когда я говорил, что был в Спаниш-Тауне в то время, когда Сэм и Ридер проходили, я сказал неправду, я солгал, клянусь головой!..

Но пусть не винят меня в том, что я увлекся ужасами, это – сама правда! Беру в свидетели доктора Мозли и его «Treatise of Sugar». Это сама история![197] И я не посмел ее подчистить, как отец Жуванси[198] подчищал классиков ad usum scholarum.[199]

В то время как я писал это, 6 января 1832 года, черное население Ямайки, вообразив, что король подписал указ об освобождении рабов, взбунтовалось в приходах Сен-Джеймс и Трелоне;[200] в первом селении было уничтожено пятнадцать дворов.

В Вестморленде, в Монтегю-Бэй сэром Уилобай-Котоном было объявлено военное положение.

Трех анабаптистских миссионеров заковали в кандалы как виновников и подстрекателей восстания.

В Монтегю-Бэй утвержден военный трибунал и назначены награды за поимку нескольких вожаков.

И сейчас вот, без сомнения, некоторым из этих африканских удальцов отсекли головы на плахе, и во имя христианского равенства английский топор вновь купается в крови рабов.

Дина, красавица-еврейка Лион

Читатель мой, пойми, я не преувеличил

Сей дивной красоты, сих строгих черт величья.

Была ль она такой иль чудилась глазам?

Не все ли мне равно, обман ли просветленный

Иль истина любовь как алгебры законы

И доказательства, – коль ощущаешь сам,

Что счастлив, счастлив, веря…