Андрей Десницкий - Андрей Десницкий Статьи о Библии

• Название: Андрей Десницкий Статьи о Библии
• Автор: Андрей Десницкий
• Жанр: Религия

---

Одно из «достижений» новой герменевтики заключается в том, что библейский текст стали анализировать именно так текст, а не как набор цитат, удобных для доказательства собственных положений. Пожалуй, здесь можно будет вспомнить поучительный анекдот о богослове, специалисте по посланиям апостола Павла. Он попал в рай, и удостоился встречи с апостолом. После нескольких часов беседы апостол убежал от него с криком: «Да не имел я в виду такого!», — а богослов его преследовал со словами: «Нет, ты читай, что в Библии написано!»

Всякий текст организован по определенным закономерностям, изучением которых занимаются лингвистика и филология. Разумеется, мало кто сомневается, что можно изучать библейские языки с лингвистической точки зрения (исключение составляют разве что те ортодоксальные иудеи, которые видят в древнееврейском языке изначальный язык, на котором Бог общался с Адамом в раю, и тем самым он выводится из сферы обычного человеческого знания). Однако до тех пор, пока в центре внимания не стоял сам библейский текст, лингвистические и филологические методы, по сути, не применялись: для аллегориста прямое значение текста вообще не имеет особого значения, а для схоластика этот текст— лишь набор цитат, которые понимаются в строго определенном значении, согласным с его собственной богословской схемой. При таком подходе вопрос «а что, собственно, значит это выражение?» просто не стоит.

Своеобразным переворотом здесь стала публикация в 1961 г. работы Дж. Барра[13] «Семантика библейского языка», где провозглашалась очень простая идея: библейские языки функционируют точно так же, как и любые другие человеческие языки, и должны изучаться точно такими же лингвистическими методами, что в то время было просто не принято. Вот простейший пример[14]: в посланиях Павла одним из главных ключевых терминов является слово ‘вера', греч. πίστις. Далее толкователи делают вывод, что на самом деле здесь подразумевается евр. слово אֱמוּנָה, и все дальнейшие рассуждения строят на анализе корня этого слова: אמן. В результате получается, что ‘вера' у Павла— это верность, постоянство, и что слово к тому же относится не к действиям человека, а к качествам Бога. Отсюда делаются далеко идущие богословские выводы: «спасение через веру» у Павла подразумевает, оказывается, не личную веру человека, а безусловную верность Бога Своим обещаниям.

Однако здесь мы видим целый ряд ошибок. Во–первых, непозволительно сходу уравнивать два разных слова из разных языков, которые далеко не во всем совпадают; во–вторых, даже в отношении еврейского слова надо смотреть не на его этимологию, а на его употребление в реальных текстах. Иначе наш анализ лишь поддержит заранее заданный тезис, обращая мало внимание на значение самого текста. С таким же успехом, отмечает Барр, можно было бы взять знаменитое изречение Христа «Я есмь путь и истина и жизнь» (Ин 14:6) и проецировать его на каждый случай употребления слов ‘путь', ‘истина' и ‘жизнь' в Библии, будто бы всегда они указывают только на Христа[15].

Особенно опасно будет полагаться в определении значения слова на этимологию, как, например, делают, когда объясняют слово ὑπερέτης, ‘служитель' из 1 Коринфян 4:1, разлагая греч. на составные части: приставка ὑπο-, ‘под-' и корень глагола ἐρέσσω, ‘грести'. Таким образом, выходит, что служитель— это «младший гребец» или «гребец из нижнего ряда» (на весельном корабле). Однако в классическом греческом языке это слово никогда не используется в таком значении— оно обозначает как раз служителей, помощников[16]. Да и на материале нашего собственного языка мы видим, как легко уходит значение слова от его этимологии: чернила не всегда черные, белье не всегда белое, сосульки сосать вредно, а мух морят вовсе не мухоморами.

Тем более опасно полагаться на этимологию слов, обозначающих абстрактные понятия. Возьмем слово ‘прелесть', его этимологическое значение — «особо сильная лесть, ложь, обман». В церковном языке оно и по сей день может употребляться именно так, но в повседневной речи оно используется только в положительном смысле: «что–то особенно изящное и привлекательное». У А.С. Пушкина мы тоже находим оба значения этого слова: «Чистейшей прелести чистейший образец» в знаменитом стихотворении, и «прелестные письма» (т. е. письма, подстрекающие к бунту) в «Капитанской дочке», где это уже, по–видимому, архаизм.

Впрочем, это касается не только отдельных слов, но и грамматических форм, и синтаксических конструкций, которым тоже зачастую приписывается строго определенное значение. Например, аорист обычно означает в греческом однократное законченное действие, но не стоит торопиться с утверждением, что аорист ἥμαρτον в Рим 5:12 («все согрешили») обязательно означает лишь однократное грехопадение праотца Адама и более ничье, или что μετανόησον в Откр 3:19 («покайся») позволяет лишь однократное покаяние на протяжении всей жизни. Употребление этих грамматических форм еще ничего не доказывает, и можно привести множество контрпримеров[17]. Мы знаем это на примере русского языка, где есть довольно близкая аналогия: совершенный и несовершенный вид. Можно сказать «я читал эту книгу», и это будет означать однократное законченное действие (хотя употреблен несовершенный вид), а можно сказать «я пошел домой», и это будет означать начало действия с неопределенным концом (хотя вид употреблен совершенный).

Итак, лингвистика требует от исследователя системного подхода, анализа не отдельных слов и конструкций, а структуры языка. Собственно, подобный подход может быть применен и к целым текстам. Этот взгляд, выраженный в середине XX в. в работах Р.О. Якобсона, К. Леви–Строса, Р. Барта и других, получил название структурализма. Трудно назвать это каким–то особым экзегетическим методом, однако идеи структуралистов могут проявляться в самых разных областях филологического анализа. Иногда они могут быть излишне формалистичными, особенно когда поиск той структуры становится самоценным занятием, но многое они могут высветить в тексте.

Например, если мы посмотрим на 1–ю главу Бытия, то увидим, что шесть дней творения делятся на две части по три дня: первые три дня посвящены созданию неживой природы и растений, а другие три дня— созданию светил (которые понимались древними скорее как «воинство Божие», чем как неодушевленные небесные тела) и живых существ. Обе части начинаются с космогонии: небо и земля, солнце и луна. Из этого можно заключить, что автор стремился не столько к хронологической точности, сколько к литературной стройности своего рассказа. Но, конечно, сами эти наблюдения еще ничего не открывают нам о сути творения.[18]

Структуралистские методы широко применяются сегодня в различных областях литературного анализа, их можно считать весьма плодотворными, когда они уместны и не претендуют на исчерпывающее и единственно правильное объяснение смысла текста.

4.Текст как отражение жизни общины

Впрочем, тексты не существуют сами по себе— согласно новой герменевтике, у каждого текста есть свой автор и свой читатель/слушатель, свой контекст и код, и каждому тексту соответствует определенная читательская/слушательская реакция. Коммуникация возможна только как сочетание всех этих элементов, и если хотя бы один из них выпадает, то коммуникации не происходит (например, когда текст написан на неизвестном читателю языке).

Традиционная библейская критика сосредотачивалась на отношениях автора и текста: когда и как текст был написан, в каком контексте это произошло, что предшествовало тексту, как он изменялся и т. д. Но ведь мы часто не знаем точно имени автора, лишь отчасти можем реконструировать историю текста, зато сегодняшние читатели этого текста перед нами, и мы вполне можем проследить за восприятием этого текста этими читателями.

Такой подход в каком–то смысле возвращает нас к до–критическому подходу, когда богословов и проповедников интересовало прежде всего применение Писания к их современности, когда они искали в нем не историю давно ушедших веков, а ответы на насущные вопросы современности. Однако сходство это очень ограничено, поскольку для традиционных толкователей замысел его автора (или, точнее, Автора) оставался высшим авторитетом. Для постмодернистов это вовсе не так: важно не то, что хотел нам сказать автор, живший много веков назад, но то, что возникает в нашем сознании сегодня, когда мы читаем этот текст. Как провозглашает один из наиболее радикальных сторонников этого подхода, Р. Барт (не путать с К. Бартом!), «стоит удалить автора, и задача расшифровки текста становится совершенно бесполезной… Рождение читателя происходит ценой смерти автора»[19]. Читатель для Барта совершенно не похож на потребителя, который открывает банку и поглощает продукт, а скорее на полного собственных задумок режиссера, который ставит написанный текст на сцене собственного воображения.