Льюис Синклер - Энн Виккерс

• Название: Энн Виккерс
• Автор: Льюис Синклер
• Издательство: Правда
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1965

В пятый том Собрания сочинений вошел роман "Энн Виккерс" в переводе М. Беккер, Н. Рахмановой и И. Комаровой.

---

— Вот так! Все уже позади! Все превосходно! — прощебетала доктор.

Все позади! Перед нею снова открывается жизнь. И если то, что произошло здесь, — преступление, заклейменное всеми респектабельными государствами, которые как раз в этот момент демонстрировали свою респектабельность и отвращение к преступлениям, прибегая к помощи танков, ядовитых газов и огнеметов, — то в таком случае она отказывается понять, что же такое преступление и кто такие преступники.

В тэффордской окружной тюрьме Энн сделала первый шаг, а теперь второй по тому пути, который привел ее во мрак тюрем, куда благоразумные люди прячут подальше от себя страдания и тоску тех, кого они называют преступниками. К Джину Дебсу в тюрьме,[97] Иисусу на кресте, и Савонароле[98] на костре Энн теперь добавила еще одного злодея — доктора Мальвину Уормсер. Некоторое время спустя этот список пополнили Том Муни,[99] Сакко и Ванцетти,[100] Индустриальные Рабочие Мира в Центральной тюрьме и восемь негритянских юношей из Скоттсборо (штат Алабама).[101] Но пока она этого еще не знала и видела в Америке единственного Галахеда среди других государств, облеченного в доспехи из лучшей нержавеющей стали, целиком поглощенного поисками Святого Грааля[102] международного мира и благости.

Доктор Уормсер уехала. И пока мисс Уогет бесшумно готовила гоголи-моголи и гренки, Энн целыми днями в продолжение недели нежилась на веранде в шезлонге, укутанная в чрезвычайно женственные, уютные, розовые стеганые одеяла. От операции она, собственно, оправилась в два дня и могла бы вернуться домой. Но теперь она медленно поправлялась от раны, нанесенной ей бессмысленностью случившегося. Она не замечала бурунов-они были слишком однообразны, эти волны, такие же безликие и шумные, как вереница политических деятелей. Но и не глядя на океан, она всем своим существом чувствовала его. У нее был досуг, чтобы забыть про свои мелкие дела и стать частью великого целого — всей Земли.

Она целыми днями размышляла над своим неромантически завершившимся романом. Она совсем не чувствовала себя «погубленной», не удавалось ей возбудить в себе и приятного негодования против своего «соблазнителя», против мужчин вообще или против общества. Она скорее жалела о том, что, вероятно, никогда не испытает мелодраматических ощущений «погубленной». Родитель не будет взывать к Господу, чтобы тот покарал ее, не выгонит из дому в бурю с ребенком на руках, закутанным в изношенную шаль. Благочестивый хозяин не будет показывать на нее пальцем как на дурной пример. Грядущее не сулит ей болезней и голода на чердаке, где воет зимний ветер, врываясь в разбитые окна, и где она усердно жертвует собой ради Дитяти Позора.

По мнению Энн, это было бы куда более увлекательно, чем сидеть за столом в народном доме, разрабатывая программу для класса коммерческой арифметики.

Она раздумывала над тем, какие еще традиционно — трагические ситуации утратили бы свое страшное величие в холодном свете действительности… И кого больше ненавидят фронтовые герои — своих гнусных врагов или солонину и придирчивых офицеров? И когда они умирают в слякоти, действительно ли они счастливы отдать жизнь за соответствующего короля или за республику? И насколько вообще реальны традиции? Всегда ли судьи считают свои обязанности священными, или же, подобно школьному учителю, ударяющему несносного ученика, они порой поддаются личной злобе? Всегда ли американцы великодушны и гостеприимны, немцы деловиты, англичане благородны, а французы логичны?

Нельзя сказать, чтобы эти сомнения нарушали ее душевный покой. С 1890 по 1926 год от всех интеллигентных молодых людей и молодых женщин требовалось, чтобы они занимались либеральной критикой социальных отношений, критикой «резкой, но здравой», то есть не переходящей в действие. В этот период буржуазное общество весьма благожелательно смотрело на словесный бунт, который стал уже вполне корректным в дни молодости Бернарда Шоу. В этот период сыновья сенаторов и внуки епископов блаженно предвкушали наступление в довольно отдаленном будущем тысячелетнего царства Христа, когда «последний король будет повешен на кишках последнего священника». Подобно тому как представители средиевикториаиской эпохи пребывали в безмятежной уверенности, что все деревенские священники чисты душой и даже иногда умны, что у всех принцев крови прекрасные манеры, что надо покрывать полы красными брюссельскими коврами, так два поколения спустя для «интеллигенции» настолько не существовало сложных проблем, что она с трогательной наивностью считала, будто все банкиры не спят по ночам, замышляя, как бы сделать бедняков еще беднее; будто все члены конгресса и парламента берут колоссальные взятки и неизменно умирают во дворцах на Ривьере; будто все служители божии, особенно провинциальные баптисты, содержат любовниц в безвкусно роскошных квартирах; будто все агитаторы-социалисты всецело посвятили себя служению человечеству и с радостью живут на хлебе и на воде.

«Хорошо, но ведь приблизительно так оно и есть, — протестующе думала Энн. — Только существует не в таком примитивном виде. Пожалуй, следующий шаг, который предстоит сделать интеллигенции, — это заставить радикально настроенных пропагандистов перестать мыслить наивно и упрощенно, как какие-нибудь миссурийские евангелисты. Как было славно, когда все мы верили, что стоит социалистам победить на выборах, и с бубонной чумой будет покончено раз и навсегда, мужья никогда больше не будут заглядываться на стенографисток, пшеница всегда будет давать сорок бушелей на акр и каждый ребенок будет получать звание доктора естественных наук в области биофизики в шестилетнем возрасте!»

Она подвергла критике принципы радикализма с такой же суровостью, как и принципы респектабельности. Чего она достигла, трудясь в народном доме? Научила ли она своих подопечных чему-нибудь такому, чего они не могли узнать в обыкновенной школе? В самом ли деле предоставление избирательного права женщинам, как пророчила она когда-то в своих уличных выступлениях, уменьшит преступность, обеспечит кусок хлеба и образование детям и квалифицированную медицинскую помощь роженицам, а также выведет на общественно-политическую арену сотни блестящих женщин, так что к 1930 году в стране появятся десятки женщин — сенаторов и министров, мало чем уступающих Жанне д'Арк?

Способны ли начиненные статистикой либералы из Корлнз-Хук создать значительно лучшую систему управления государством, чем алчные и циничные политиканы из Таммани-холла и штаба республиканской партии?

Неужели она только в том и уверена, что ни в чем не может быть твердо уверена, как бывало в прежние, счастливые дни? И неужели для нее в грамматике обществознания все победоносные «следовательно» навсегда уступили место всяким «но»?

Однако очень скоро она бросила размышлять обо всем этом, увлекшись наркотическим детективным романом, который ей посоветовала прочесть доктор Уормсер.

Все это время, опасаясь грозившего ей позора, Энн думала исключительно о себе. Ни у нее, ни у трезво смотрящей на вещи Тесси Кац не хватало воображения на то, чтобы задуматься над правами будущего ребенка. Теперь же, как ни странно, нерожденный ребенок стал для Энн чем-то реальным, и она непрерывно думала о нем, сначала с грустью, а потом с неистовой одержимостью, обвиняя себя в убийстве. Ребенок сделался самостоятельным существом. Она тосковала по нему так, словно уже нянчила его, ощущала его теплое тельце. Он стал для нее желаннее всякой карьеры или торжества самого прекрасного принципа.

Это была бы девочка. Откуда она знала? Да просто знала, и все! Мать всегда это знает! Инстинкт! Нечто, выходящее за пределы кухни науки. И хорошо, что девочка! Ибо грядущее принадлежит женщинам! «Посмотрим (прикидывала Энн): если бы девочка родилась в начале 1918 года, в 1958 году ей было бы всего сорок лет. К этому времени мир, может быть, станет единым государством, а, может быть, будет целиком коммунистическим или же опять распадется на мелкие воюющие между собой монархии. Геликоптеры могут стать таким же обычным средством передвижения, как сейчас автомобили, а могут и исчезнуть совсем среди обломков мертвой цивилизации. Что бы ни случилось, ее девочка увидит… нет! — вздохнула Энн, — увидела бы… столько головокружительных перемен за сорок лет, сколько не бывало прежде за два столетия».

Девочка приобретала конкретный облик. У нее были бы черные волосы, как у дедушки Виккерса. (Энн отказывалась приписать эту честь Лейфу.) Энн позаботилась бы, чтобы девочка была здоровой и крепкой. Прежде всего она воспитала бы в ней характер — сильный и цельный. Она научила бы ее не бояться физического труда: в мире, где профессиональные касты, вероятно, исчезнут вместе с частной собственностью и сословностью, ей не будет стыдно перед честными тружениками — прачками и кухарками, плотниками и слесарями.