Эмиль Бутру - Наука и религия в современной философии

• Название: Наука и религия в современной философии
• Автор: Эмиль Бутру
• Издательство: Красанд
• Жанр: Философия
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-396-00102-2

В предлагаемой книге ее автор, известный французский философ Э. Бутру (1845–1921), пытается найти пути разрешение конфликта между наукой и религией при помощи противопоставление натуралистического и идеалистического направлений. Во введении дается исторический обзор отношений между религией и наукой с античных времен до современной автору эпохи. В первой части автор подробно разбирает важнейшие натуралистические теории: позитивизм О. Конта, эволюционный агностицизм Г. Спенсера, монизм Э. Геккеля и т. д. Вторая часть посвящена идеалистическому направлению — учениям А. Ричля, У. Джемса и др.

Рекомендуется философам, историкам и методологам науки, студентам и аспирантам гуманитарных вузов, всем заинтересованным читателям.

---

Не напоминают ли также и эти страницы некоторых мыслей Паскаля, например: „Если наш взгляд останавливается здесь, пусть наше воображение идет дальше, но и оно скорее устанет воспринимать, нежели природа доставлять материал для восприятия. Весь этот видимый мир есть лишь неприметная черточка в обширном лоне природы“.

Не только отвлеченное и философское признание религии все сильнее и сильнее сказывается у Герберта Спенсера. Он не скрывает, что с течением времени несколько смягчилось его суровое отношение к догматам и учреждениям, т. е. к конкретной, данной форме религии. Это изменение оценки занимало столь важное место в его жизни, что он делает его предметом размышлений, которыми заканчивается его Автобиография. Вот их резюме:

Три обстоятельства, говорит он, произвели важное изменение в моих взглядах на религиозные учреждения.

Первое из них связано с моими социологическими исследованиями. Эти исследование заставили меня признать, что в реальной жизни везде и всегда было необходимо то влияние, которое оказывали на поведение людей теологические символы и действия священника. Необходимое подчинение индивидуумов обществу поддерживалось лишь благодаря церковным учреждениям.

Во-вторых, я нашел, что необходимо всегда делать различие между номинальными верованиями людей и их действительными верованиями. Первые могут оставаться более или менее неподвижными; вторые меняются и нечувствительно приспособляются к новым требованиям обществ и индивидуумов. Но действительные верование имеют несравненно большее значение, чем номинальные. Вот почему я думаю в настоящее время, что благоразумие требует уважать всякие вообще человеческие верования, и что быстрое изменение религиозных учреждений, точно так же, как и учреждений политических, необходимо повлекло бы за собой реакцию.

Но, добавляет Спенсер, главной причиной моих взглядов было, пожалуй, все глубже и глубже проникавшее в меня убеждение, что область души, занятая религиозными верованиями, никогда не может опустеть, что всегда будут там возникать великие вопросы, касающиеся нас самих и вселенной.

„Правда, мы видим, что в этом отношении как просвещенные так и непросвещенные люди обнаруживают, обыкновенно большое равнодушие. Большая часть из них относится индифферентно ко всему, что выходит за пределы материальных интересов и внешней стороны вещей. Вот тысячи людей, видящих ежедневно, как восходит и заходить солнце и никогда не спрашивающих себя, что такое солнце. Есть профессора университета, которые более всего интересуются лингвистической критикой и относятся пренебрежительно к исследованиям, касающимся происхождения и природы живых существ. И даже среди людей науки попадаются такие, которые, тщательно изучая спектры туманностей или вычисляя массы и движение двойных звезд, никогда не чувствуют потребности взглянуть на гигантские факты, открывающиеся их взору, с иной точки зрения, чем точка зрения физика. Но это не единственное отношение к миру, доступное для человека. Как у людей просвещенных, так и у людей непросвещенных бывают периоды раздумья. И по крайней мере некоторые люди стараются заполнить ту пустоту, которую они чувствуют в своей душе, возвращаясь к стереотипным формулам, или же констатируют наличность в своем сознании вопросов высшей важности, на которые у них нет ответа. И в данном случае люди, знающие много, еще в большой степени, чем люди, знающие мало, нуждаются в том, чтобы их просветили“.

Далее Герберт Спенсер указывает на тайны, присущие жизни, эволюции существ, сознанию, человеческой судьбе, — тайны, которые по его словам, благодаря самому прогрессу науки, выдвигаются все более и более вперед, и вместе с тем оказываются все более и более глубокими и непроницаемыми; и он заключает:

„С этого времени религиозные верования, заполняющие так или иначе ту область души, которая не может быть заполнена рациональным объяснением вещей, стали внушать мне все более и более глубокую симпатию. Я понял, что отталкивало меня от этих верований, на ряду с невозможностью принять предлагаемые решения, повелительное стремление обладать истинными решениями.“

III ЦЕННОСТЬ ДОКТРИНЫ

Мы попытались установить смысл доктрины Герберта Спенсера. Какова же ее ценность?

Для многих современных философов, принадлежащих к школе решительного позитивизма, не подлежит сомнению, что философия Герберта Спенсера проникнута религиозной тенденцией; рассматривать Непознаваемое, как эквивалент Бога-творца и Промыслителя положительных религий, вполне соответствует, по их мнению, исторической истине. Но это как раз слабая, обветшавшая часть системы; задача критики состоит именно в том, чтобы выделить ее и устранить.

В самом деле, говорят эти философы, Непознаваемое Герберта Спенсера не есть научный принцип — это остаток, последний пережиток той воображаемой сущности, которая под именем Бога или первопричины во все времена составляла основу религий и метафизик. Ибо, каким бы тощим ни казалось это понятие, оно сохраняет в себе все то, что было существенного в метафизиках и религиях: принципиально недоступное выдвигается здесь как объект размышление и обладание человека. Все оговорки Герберта Спенсера в действительности лишены значения. Раз сохраняется основная ошибка, вся философия скомпрометирована. Раз оставлен неприкосновенным очаг заразы, болезнь ждет лишь удобного случая, чтобы снова охватить весь организм. Несомненно, таким образом, что Герберт Спенсер все еще остается теологом. В этом смысле он принадлежит прошлому. Его Непознаваемое есть нуль, оно должно отправиться туда же, где обретаются все другие фантомы, низвергнутые человеческим разумом. Нет другого непознаваемого, кроме непознанного, т. е. кроме того, чего мы не знаем сегодня, но что, быть может, узнаем завтра.

Это возражение, основывающееся как раз на доктрине эволюции, было конечно не чуждо мысли самого Герберта Спенсера. Он более, чем кто-либо другой, привык к тому, что истина вчерашнего дня становится заблуждением дня сегодняшнего. Но он полагал, что изменения, возможные в области человеческих верований, имеют известные границы. По его учению, невозможность представить себе противоположное известным положениям заставляет разум во что бы то ни стало принять эти положения.

„Признак, по которому мы узнаем, что данное положение обладает высшей степенью достоверности, состоит в том, что отрицание этого положение не представимо. “ Но как раз непознаваемое представляет по Спенсеру один из тех случаев, когда мы оказываемся перед лицом такой „непредставимости. “ Следовательно непознаваемое для него дано: дано в самом устройстве нашего познавательного аппарата.

Можно ли рассматривать ату невозможность противоположного представления, которую испытывал здесь Спенсер, как иллюзию его воображения, как результат лености его ума, как индивидуальную особенность его темперамента? Замечательно, что совершенно ту же психологическую черту, то же непобедимое сопротивление отрицанию, испытывают в данном случае не только Лютер или Кант, но и значительное число современных мыслителей. Вот, например, те слова, которыми профессор Вильям Джемс заканчивает свою известную книгу „Thе varieties of religious experience“ 14)

„Я могу, конечно, усвоить себе точку зрение сектанта науки и вообразить, что нет другой реальности, кроме мира ощущений, кроме законов и объектов науки. Но каждый раз, когда я воображаю себе это, голос внутреннего наставника, о котором говорил Клиффорд, шепчеть мне на ухо: bosh! т. е. бессмыслица Чепуха есть чепуха (humbug is humbug), даже когда она украшена именем науки. Другими словами, целостное выражение человеческого опыта, когда я рассматриваю его в его живой действительности, непобедимо толкает меня выйти за узкие пределы науки в собственном смысле этого слова. Нет никакого сомнение в том, что реальный мир иначе устроен, чем это предполагает наука, что он гораздо более сложен. Таким образом, как объективные, так и субъективные основание привлекают меня к той вере, которую я здесь исповедую. И, кто знает, быть может верность каждого из нас своим бедным маленьким, верованиям помогает самому Богу более деятельно выполнять свою великую миссию?“

Как видим, Герберт Спенсер далеко не единственный человек, чувствующий невозможность допустить, что наука довлеет себе и довлеет нам. Но, говорят нам, явление это объясняется чисто психологически, и притом таким образом, что ему нельзя придавать особенной важности. Это просто частный случай применение некоторого общего закона, определяющего собой отношение нашего разума к воображению. Известный английский моралист Стефен так формулировал этот закон: thе imagination lads behind the reason: воображение запаздывает по сравнению с разумом. После того как разум уже доказал ложность известного мнения, воображение, чувство, связанное с этим мнением, продолжает еще жить в течение более или менее значительного времени. Перемена в этой области требует внутренней работы и потому не может совершиться сразу; темь не менее в конце концов она все-таки совершается: сознание должно быть в согласии с самим собой, — таков высший закон; и из двух противоположных сил сохранится конечно разум.