Фелипе Фернандес-Арместо - Цивилизации

• Название: Цивилизации
• Автор: Фелипе Фернандес-Арместо
• Издательство: АСТ
• Жанр: Культурология
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-17-056644-0; 978-5-403-00426-8

Фелипе Фернандес-Арместо — известный современный историк, преподаватель Университета Миннесоты, лауреат нескольких профессиональных премий и автор международных бестселлеров, среди которых особое место занимает фундаментальный труд «Цивилизации».

Что такое цивилизация?

Чем отличается «цивилизационный» подход к истории от «формационного»?

И почему общества, не пытавшиеся изменить окружающий мир, а, напротив, подстраивавшиеся под его требования исключены официальной наукой из списка высокоразвитых цивилизаций?

Кочевники африканских пустынь и островитяне Полинезии.

Эскимосы и иннуиты Заполярья, индейцы Северной Америки и австралийские аборигены.

Веками их считали в лучшем случае «благородными дикарями», а в худшем — полулюдьми, варварами, находящимися на самой низкой ступени развития.

Но так ли это в реальности?

Фелипе Фернандес-Арместо предлагает в своей потрясающей, вызвавшей множество споров и дискуссий книге совершенно новый и неожиданный взгляд на историю «низкоразвитых» обществ, стоящих, по его мнению, много выше обществ высокоразвитых.

---

Однако не все воспринимают подобные результаты с одинаковым удовлетворением. Говорят, когда Ганди спросили, что он думает о западной цивилизации, он ответил, что «это была бы неплохая мысль». В некоторых странах растет возмущение господством Соединенных Штатов, здесь ему пытаются сопротивляться. Самые бросающиеся в глаза черты культуры западной цивилизации вызывают яростное неприятие в разных частях мира: индивидуализма боятся как явления антисоциального, демократию считают опасной, искусство и музыку для массового потребителя называют декадентской. Равенство полов вызывает опасения ввиду того, что может вызвать нарушение естественно сложившегося порядка. Индустриализация, обычно считающаяся самым большим достижением атлантической цивилизации, распространившись на весь мир, вызвала и нежелательные последствия: не соответствующие особенностям местности технологии и распад привычного стиля жизни — в то числе конвейеры на производстве, урбанизация по западному образцу, распад семей, появление больших армий в результате массового призыва — все это обрушилось на среды, которые, если бы не привлекательность западного примера, могли бы сохраниться. Но главное, демократия высоко ценит материальное процветание огромного большинства граждан, и это оказывается страшной угрозой для среды. Критики западной цивилизации обвиняют ее в невосполнимом уничтожении мировых ресурсов. Те из нас, кто восхищается западной цивилизацией, кому нравится в ней жить, должны понимать окружающее нас недовольство, если хотят, чтобы наша цивилизация уцелела.

Недовольство, вызываемое западной цивилизацией, исходит из таких противоречивых источников, что невозможно ответить на него, тоже не впадая в противоречие. С одной стороны, критики запада считают его излишне цивилизованным; с другой, запад обвиняют в недостаточной цивилизованности. Критики первой разновидности оценивают последствия западной цивилизации ее воздействием на естественный мир: сокрушительный, угрожающий масштаб, в каком происходит преобразование природы; расползающиеся уродливые города во всех частях света; загрязняющее действие промышленности, которая в этих городах развивается; безжалостность и разрушительная эффективность, с какими природу грабят, чтобы накормить и обогреть эти города; уничтожение целых видов, разрушение природной красоты. Критики второго типа говорят о цене, которую платит человек: недостатки капиталистической морали, социальные и политические последствия неравенства, недовольство и страдания обездоленных, невозможность достичь счастья. Согласно недавним или текущим данным западная цивилизация по стандартам остального мира переживает упадок вопреки — а может, благодаря — материальному процветанию. Семьи распадаются, количество разводов растет, многие предпочитают вообще не вступать в брак. Количество бездомных и нищих непрерывно увеличивается. Степень нарушения законов становится угрожающей: индивиды, преследуя личные цели, отвергают верность традиционным общинам, связям, забывают о гражданской ответственности и взаимной поддержке. Все это дает достаточно поводов обвинять западную цивилизацию. Для тех, кто живет внутри этой цивилизации, все это — повод искать возможности улучшения. В глазах защитников иных систем ценностей — таких, как ислам или «азиатский путь», — это то, чего следует избегать.

У этого разочарования долгая история, которая начинается внутри западного мира. Уже в XIX веке в Западной Европе и в Америке слышались голоса неудовлетворенных «евангелием работы» и верой в «усовершенствования». В определенном смысле они могут служить неплохим путеводителем по прогрессу цивилизации, который можно измерять громкостью голосов таких критиков. Вначале эти голоса казались доносящимися из диких, отсталых мест, это были голоса врагов цивилизации, потому что, судя по их возможностям изменять природу, паровая машина и индустриальный город были высшими достижениями цивилизации за все время ее существования. Оппоненты — «луддиты» или «разрушители», равнодушные или враждебные красоте и неизбежности прогресса, в то время как создатели «усовершенствований» — герои. Герои не делают историю, зато история делает героев. Ценности и тенденции века можно определить по тому, каких героев он избирает. Например, в XVIII веке Англия делала настоящих идолов из исследователей и «благородных дикарей». В XIX героями стали механики, предприниматели и изобретатели. Жизнь инженеров стала темой книг — примерно так же, как жизнь художников Италии периода Возрождения или жизнь святых и королей в средневековой Европе.

Как тогда говорили, создатели новой технологии «приближаются к свойствам и преимуществам высших существ». Механики становились героями «эпоса инструментов»[1157]. Когда Изамбард Кингдом Брунель сошел с платформы во время открытия величественного железного моста, построенного им в 1857 году через реку Теймар, морской оркестр заиграл «Смотрите, идет победитель»[1158]. Изобретателю пулемета Армстронга, который первым попытался использовать в домашнем хозяйстве гидроэлектроэнергию, предложили занять албанский трон. Те герои, которые сражались в войнах против других людей, не могли конкурировать с инженерами, сражавшимися с природой. Самым красноречивым апостолом паровой машины был Сэмюэль Смайле, который отождествлял индустриализацию с прогрессом и верил, что промышленность способна не только обогащать людей, но и делать их более совершенными.

«Ранние изобретения, — писал он в 1860-е годы, — впрягли ветер и воду в паруса и колеса… но… уголь, вода и немного машинного масла — вот все, что нужно паровой машине, у которой внутренности железные, а сердце огненное, чтобы работать день и ночь без отдыха и сна… Паровые машины качают воду, приводят в действие ткацкие станки, молотят зерно, печатают книги, обрабатывают металл, пашут землю, пилят лес, забивают гвозди, движут корабли и паровозы, выкапывают доки; иными словами, дают господство над всеми материалами, которые повседневно использует человек»[1159].

Промышленность покоряла природу, не обязательно задевая романтическую чувствительность. Романтика пара заставляла паровые машины казаться «благородными», прекрасными и даже изящными. Дж. М. У. Тернер рисовал их так, что они словно сливались с природой; Феликс Мендельсон в свой музыкальный отчет о поездке в Шотландию, где он следовал распространенному увлечению своего времени — изучал туманное, загадочное прошлое Европы, включил песни паровой машины. Промышленные эксперименты приобретали характер приключений, импровизации, даже очарования. Рассказ современника об одном из великих моментов истории промышленности — открытии бессемеровского процесса, который превращает железо в сталь, — типичен и преподносит открытие скорее как волшебство и чудо, чем как научное достижение. Великий изобретатель сэр Генри Бессемер сделал последние приготовления, примитивный аппарат был готов, паровая машина начала нагнетать воздух под высоким давлением через дно сосуда… механик, и сам изумленный, вылил металл. Немедленно началось вулканическое извержение, поток искр невиданной яркости… на глазах изумленных зрителей разворачивались различные стадии процесса… Никто не смел приблизиться… и, что самое удивительное, в результате получилась сталь![1160]

Причудливое и романтическое представление о промышленности сквозит в газетной похвале 1855 года фабрикам Сабадели, в районе Барселоны: «И эти фабрики, величественные и элегантные… должны внушать их владельцам и всем людям чувство гордости… Эти дворцы олицетворяют не тщеславие или высокомерие, но любовь к работе и уважение к ее достоинствам и результатам»[1161].

Однако вне образцовых фабрик и идеальных городов — на улицах, в трущобах, возникших ввиду большой концентрации работного люда, — усилия создать промышленности романтическое окружение — воссоздать среди «мрачных сатанинских заводов» град небесный — завершились ужасным провалом. Алексис де Токвиль, который в 1835 году путешествовал по Англии, представлял выгоды индустриализации как золото, добытое из «помойки». «Из этой грязной сточной канавы, — писал он, — течет, оплодотворяя весь мир, величайший поток современной промышленности». Промышленные революции мигрировали и распространялись, повсюду оставляя характерные следы: поэт и священник Джерард Мэнли Хопкинс видел «голую почву, обожженную торговлей, замаранную трудом», несущую на себе «грязные следы человека». Повсюду благие намерения приводили к ужасным результатам. Об индустриальном прогрессе можно судить по подсчетам прибыли и сопоставлению результатов: по сводкам заболеваемости и столкновений в перенаселенных городах, по литаниям святым «евангелия от работы», которые богатели благодаря свой предприимчивости и использовали богатство в духе «просвещенного эгоизма», или по громкости криков жителей городских трущоб, оторванных от корней и перемещенных в безжалостное окружение. Все это есть в романах, в статьях журналистов и официальных документах того времени. Треть Лондона, по словам одного из персонажей романа Гаскелл 1848 года, «зияет дырами несправедливости и подлости». В 1842 году Гюстав Доре совершил в Лондон «паломничество в поисках живописного», но увидел лишь то, что подходило для темного, мрачного, леденящего кровь искусства. Его взгляд повсюду натыкался на калек, бездомных, отчаявшихся, эксплуатируемых, больных, несчастных, укутанных в тряпье и замерзающих. Даже в портретах представителей высшего общества, процветающих купцов или ремесленников, его карандаш оставляет темный, свинцовый след[1162].