Яков Наумов - Чекистка

• Название: Чекистка
• Автор: Яков Наумов
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1963

В основу книги положены действительные события, происходившие весной 1918 года в городе Казани, куда перебрались из Москвы основные силы эсеровско-белогвардейских заговорщиков — генерала Алексеева и «Союза защиты родины и свободы».

Сведения о готовящемся в Казани контрреволюционном восстании доходят до ВЧК. По заданию Ф. Э. Дзержинского производится проверка поступивших материалов. Сообщения подтверждаются.

Примерно в это же время в Казанский губком партии и в губчека обращаются партийцы и рабочие с заявлениями о концентрации в городе офицеров и их подозрительном поведении.

Чекистов в Казани небольшая горсточка. А время не ждет. Восстание может вспыхнуть в любую минуту. Проявляя удивительное мужество и находчивость, чекисты нащупывают подпольный штаб заговорщиков. Следствие устанавливает, что этот штаб связан с эсеровским подпольем, широко распространившимся в стране в то время.

По указанию Ф. Э. Дзержинского в Казань под видом савинковского эмиссара направляется ответственный сотрудник ВЧК. С помощью казанских чекистов он проникает в самый центр заговорщиков. Разматывается сложный клубок.

Центральной фигурой в книге является Вера Петровна Брауде, урожденная Булич, потомок философа-демократа П. Я. Чаадаева и великого русского химика А. Н. Бутлерова.

Автор книги Я. Наумов — юрист, много лет работал в органах государственной безопасности, хорошо знал В. П. Брауде.

---

В томительном молчании проходит несколько минут. Наконец директриса обращается к институтке:

— Булич, почему вы отказываетесь посещать уроки закона божьего? В чем дело?

«Тон, кажется, доброжелательный, — отмечает про себя Верочка, — но можно ли ему доверять?»

— Может быть, вам не нравится отец Василий? — продолжает допытываться директриса.

Верочка нервно, похолодевшими пальцами теребит передник.

— О нет, мадам. Дело совсем не в этом.

— Так в чем же? — Соболиные брови директрисы удивленно зашевелились.

Архиепископ, не обративший вначале внимания на девочку, тоже заинтересовался. Он уселся в кресле поудобнее и уставился на воспитанницу своими горящими глазищами. А Верочка не торопится с ответом и все теребит, теребит свой передник, пытаясь собраться с мыслями.

— Оставьте фартук в покое и потрудитесь отвечать! — резко, как удар хлыстом, бросает директриса. И голос ее звучит теперь совсем не доброжелательно.

— Пардон, мадам, — неожиданно вмешивается «капрал», — я хочу… я должна рассказать о Булич ужасные вещи. Просто ужасные!

Директриса окидывает мадемуазель таким взглядом, что та вся съеживается и замолкает.

— Булич, — звучит властный голос директрисы, — потрудитесь-ка сами объяснить свое поведение.

А что Вере сказать? Правду? Нельзя! Скандал неминуем. Представиться глупенькой? Но это унизительно. Солгать? Нет! Лгать она не умеет и не будет. Зачем выкручиваться, хитрить, когда Верочка убеждена в своей правоте. Уж лучше молчать. «Больно упрямая», — говорит о ней няня. Ну и пусть.

Директриса начинает злиться:

— Ну как? Вы долго намерены молчать?

Но Верочка продолжает молчать.

Директриса громко постукивает каблучком, будто отсчитывает секунды. Тогда вновь вмешивается мадемуазель:

— О, мадам, разрешите, простите. Ведь это — негодница. Она — безбожница. Она потеряла всякий стыд. Только и знает, что смущать ангельские души наших девочек. Представьте себе: Библию (голос наставницы начинает дрожать, преисполняется ужасом и благоговением), Библию называет сказкой…

Директриса поражена и возмущена.

— Булич, это правда?

Но что это? Институтка, похоже, не испытывает никакого смущения. Больше того: она и волноваться перестала и даже свой передник оставила в покое. Да, да. Факт. Булич смотрит на директрису прямо, в упор. В ее взгляде решимость.

— Да, правда! — произносит она полушепотом, но твердо и уверенно.

— Позор! — Голос директрисы поднимается до самых высоких нот. — Вы… Вы дочь дворянина, русского дворянина — и такие слова! Пьяный мужик не позволит себе ничего подобного. Вы безнравственная дрянь, которой не место среди воспитанных людей, в приличном обществе.

Кровь бросается Верочке в лицо. Как ей хочется стать большой, сильной. Вот подойти бы и стукнуть кулаком по столу… Посмотреть, как побелеет от ужаса эта противная, кривляющаяся куколка. Но разве в состоянии она это сделать? И от сознания собственного бессилия у девочки на глаза навертываются слезы.

Архиепископ, до этого молча наблюдавший развертывающуюся у него перед глазами сцену, решает вмешаться. Он давно отбросил книгу, которую небрежно листал, и внимательно рассматривает Верочку. Он видит, что девочка совсем не похожа на большинство институток: томных, застенчивых. Выражение ее миловидного лица свидетельствует о воле, о твердом характере. «Нужно поскорее найти путь к сердцу заблудшей овцы», — думает про себя архиепископ. На его лице выражение участия, он доброжелательно улыбается, глядя на Веру.

— Дитя мое, ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь? — Архиепископ поднимается с кресла, подходит к Вере и кладет ей на голову свою большую, пахнущую чем-то пряным руку. Ласковым голосом он говорит о душе, о любви к богу, о возмездии, которое постигает богоотступников.

Красноречие монаха, казалось, могло бы потрясти любого, но Верочку оно не трогает. Она продолжает молчать. А архиепископ распаляется все больше и больше, переходя к угрозам. Он намекает на неприятности, которые могут коснуться ее родителей, этих верных детей святой церкви.

«Верные дети церкви». Знал бы монах, что эти «дети святой церкви» в бога не верят. Вера отчетливо представляет себе, как изменилось бы выражение лица архиепископа, узнай он вдруг такое! Потеха! И она невольно улыбается.

— Веселишься, деточка. Рано! Все это совсем не смешно, и я не шучу. Ты сама не знаешь, что тебя ждет, если не покаешься. Только покаянием ты снимешь с души своей грех. Назови нечестивца, внушившего тебе пагубные мысли, и грех твой простится.

Но все напрасно. Вера упорно молчит.

— Ты что, не слышишь меня? — На смуглом красивом лице архиепископа проступают яркие пятна, но он сдерживается и, обращаясь к директрисе, спокойно говорит:

— Мария Львовна, это не простое упрямство. Не кажется ли вам, что это гораздо серьезнее?

— Это… Это… — директриса умолкает. Она не находит слов, чтобы выразить свое возмущение. — Святой отец, что же вы посоветуете? — произносит она наконец и растерянно, по-птичьи поднимает головку.

— Дать вам совет? — взрывается архиепископ. — Какой тут может быть совет?! Паршивую овцу из стада вон. Волчий билет ей, вот и все. Иного она не заслуживает.

Вера стоит бледная, плотно сжав губы. Ее душит обида, злость. Она боится одного — как бы не расплакаться, не унизить себя перед этими… этими… «Не дождетесь, — думает Вера. — Не заплачу, назло вам не заплачу».

Теперь она знает истинную цену этим людям. Знает, что они жестокие, злые и все это прикрывают именем господа бога. Вера бросает на архиепископа пристальный взгляд, будто старается запомнить выражение его лица, поднимает голову, поворачивается и, не спрашивая разрешения, стремительно идет к двери. Мгновение — и дверь за ней с грохотом захлопывается.

* * *

Верочка медленно бредет по городу. Нужно собраться с мыслями, подумать, как объяснить случившееся дома. Это не так уж просто. А она, признаться, терпеть не может всякие объяснения: от них только голова болит. Но деться некуда. Все равно предстоит пережить несколько неприятных дней. Только ли несколько? Надо запастись терпением, ничего не поделаешь.

А жизнь идет своим чередом, будто ничего и не произошло. По мостовой проносятся кареты, извозчичьи пролетки. Прохожие толкаются, спешат. У каждого свои заботы, и никому нет дела до Верочки. Никому не придет в голову остановить ее, расспросить, что с ней, что за беда стряслась. А так хочется доброго, участливого слова. Она чувствует себя такой заброшенной, такой одинокой в этом огромном мире.

Зажглись фонари. Желтоватые отсветы пляшут на рябых от дождя лужах. Уютно светятся окна, и кажется, что за ними тепло и покой. Но это только кажется. А что там, за этими окнами, на самом деле? Кто знает?

Верочка останавливается и долго, пристально смотрит на одно из окон. Но разглядеть ничего не может. Она так задумалась, что даже вздрогнула, услышав над самым ухом сиплый бас:

— Эй, барышня, садись. Прокачу!

Извозчик. Вера и не заметила, как он вывернул из-за угла.

— Прокатите? — спрашивает она. — А куда?

— Куды скажешь, туды и покатим.

— Нет, спасибо, — говорит Верочка.

Она снова идет одна по улицам, и мысли ее опять и опять возвращаются к дому. Живет Вера с папой, мамой, сестрой и няней. Дом у них с мезонином, шестикомнатный. Улица, где они живут, тихая, спокойная. Редко когда появится посторонний.

Да, дом, улица, тишина… А вот в институте сегодня тишины и в помине не было. Институт! События минувшего утра вытесняют из головы мысли о доме.

Правильно ли она поступила? Да, правильно. Иначе было нельзя. Хоть и получилось все отвратительно. Исключили. Отказалась им отвечать, не стала лгать — и исключили. Да еще с волчьим билетом. А впрочем, чего печалиться? Надоело! Надоели вечные сплетни, наушничанье, бесконечные разговоры о кавалерах, о балах. Ох уж эти балы! Верочка усмехается. На прошлой неделе только и разговору было, что о бале у предводителя дворянства князя Баратынского. Все пялили глаза на побывавшую там счастливицу. А та и радехонька. Готова двадцать раз на дню пересказывать подробности: кто как был одет, кого пригласили, а кого обошли, кто сколько раз с кем танцевал и уж конечно кого удостоил князь приглашением на первый тур вальса.

Верочка так и не обзавелась в институте подругами, так о ком и о чем ей жалеть? Уж не о том ли, что она будет лишена «счастья» постоянно лицезреть постную физиономию «капрала»? При мысли о мадемуазели ее даже передергивает. Ну и дрянь! Какая все-таки дрянь! Вот уж кто, конечно, счастлив, что исключили. Добилась своего!

— Ну и радуйся на здоровье! — Заметив, что говорит вслух, Верочка оглянулась. Никого нет. И где она? Куда забрела? Все вокруг незнакомо: улица, дома. Она никогда здесь раньше не бывала. Кажется, заблудилась. Верочка повернула назад, ускорила шаги. Долго еще пришлось ей плутать по уснувшему городу, пока она не выбралась в знакомые места, не нашла свой дом.