Андрей Попов - Дверь в сказочный ад

• Название: Дверь в сказочный ад
• Автор: Андрей Попов
• Жанр: Научная Фантастика

Психологический хоррор. Меланхоликам, пессимистам и людям разочаровавшимся в жизни посвящается…

---

– Так говорите, ужасная осенняя погода?

– Просто отвратительная! Посудите сами: стал бы я вас приглашать на прогулку ясным солнечным днем? Это же банально.

Она улыбнулась и пафосно произнесла:

– Сударь, в таком случае я согласна!

…Мы ехали рядом, не чувствуя ни вспотевших тел наших лошадей, ни присутствия леса, ни навязчивого запаха осени. Только близость друг друга — больше ничего…

– Вы что-то сегодня чересчур задумчивы, Майкл, — ее голос вернул меня в собственное тело. — У вас какие-то проблемы?

– Да… то есть, нет… не знаю, — только после того, как я произнес эту несуразицу, до меня медленно дошло, о чем она вообще спросила. Ответ вырвался наружу прежде, чем стал понятен смысл вопроса.

– Так да или нет?

Темно-рыжая молния метнулась между двух соседних сосен. Ветви вздрогнули, отвлекая наше внимание в зеленую пустоту леса. Белка с расфуфыренным хвостом за несколько коротких мгновений оказалась уже на недосягаемой высоте: сидела, выставив в нашу сторону свои нахальные, не ведающие о стыде и скромности, глазенки, с маленькой шишкой, зажатой передними лапами. Сначала хотела швырнуть ее в чей-нибудь лоб, потом смиловалась, принялась торопливо грызть и плеваться скорлупой. Мы у нее вызвали интереса не более, чем она у нас.

Проехали мимо.

И ко мне вернулась прежняя проблема: как начать разговор? Какой смысл оттягивать то, что рано или поздно все равно придется сказать? Наше знакомство и так уже слишком затянулось, чтобы оставаться просто знакомством. Как всегда в подобных ситуациях, я опасался наговорить какую-нибудь краснобайскую бессмыслицу. Затем я повернул голову в ее сторону, неосознанно прося немой подсказки. Она посмотрела мне прямо в глаза. В те мгновения, когда наши взгляды встречались, словно незримые скрещенные мечи чувственного поединка, я вообще переставал что-либо соображать.

Из-под ее капора, обрамленного алой лентой, развивались позолоченные локоны, небрежно падающие на лицо и плечи. Даже в этой небрежности отпечаталась неповторимая прелесть. Мне пришлось лишний раз убедиться, что ей шла любая одежда, любая прическа, любые жесты. Она была великолепна во всем.

– Скажите, Элена, а вам когда-нибудь приходилось по-настоящему влюбляться? — простейший вопрос. И сколько же пришлось думать над его изобретением!

– А вы?

– Что — я?

– Вы любили когда-нибудь по-настоящему?

Вот еще проблема. Сказать «нет» — значит, обмануть, сказать «да» — она воспримет это в прошедшем времени, и мое теперешнее объяснение превратиться в ее глазах как очередное амурное похождение. После секундного колебания, ответ выглядел следующим образом:

– Я пытаюсь разобраться в собственных чувствах, но многое не могу там понять.

– То же самое хотела сказать и я вам.

Мы опять крутились вокруг да около, не решаясь каждый говорить то, о чем думал на самом деле. Женщине это простительно, но моя робость не имела никаких оправданий. Наши лошади, предоставленные сами себе, увозили нас во все большую глушь молчаливого соснового царства.

– Я люблю вас, мисс Элена… и теперь пришло время задать вопрос, который решит все: могу ли я рассчитывать на взаимность с вашей стороны?

Казалось, у меня даже перестало биться сердце — или от крайнего волнения, или опасаясь своим стуком потревожить ее размышления. Ей достаточно было сказать всего два слова, чтобы жирными чертами перечеркнуть все мои чаяния и надежды. И двух слов было достаточно, чтобы наоборот — сделать меня самым счастливым человеком в Англии. Она продолжала молчать, будто думала о чем-то совершенно отстраненном. Вечнозадумчивые сосны скучающе-медленно проплывали по обе стороны мироздания. Небо, изрезанное на тысячи осколков их размашистыми ветками, все еще свисало над нами. Не исчезло. Не погасло. Не было проглочено черной пастью наступающих сумерек. Ветер постепенно выдувал с него лазурную голубизну — соскабливал с его полотна неустойчивые вечерние краски, обнажая первозданную серость и пустоту.

– К сожалению, Майкл… — ее голос заставил меня вздрогнуть, — я не могу вам сейчас ничего сказать. Такие решения не принимаются в течение одной минуты. Мне надо подумать.

– Я понимаю, Элена, и не тороплю вас с решением.

Прошло не более пяти минут, как она уже весело смеялась и болтала о всеразличных пустяках, словно ничего не произошло. У меня невольно сложилось впечатление (дай бог ошибочное), что она вообще не приняла мое признание за что-то серьезное. Я пытался имитировать собственную беззаботность и, подыгрывая ей, украсил наш разговор парою свежих шуток, заготовленных специально для этой прогулки. Наше бутафорное веселье практически было не отличить от подлинника. Далее все произошло само собой. Один из тех редких случаев, когда действия опережают и мысли, и чувства, и даже тайные желания. Наши лошади находились так близко, что почти касались друг друга. Я немного привстал, обхватил ее за талию, прижал к себе, сомкнул наши губы в продолжительном поцелуе и медленно впитывал пьянящее тепло ее тела. Мир исчез лишь на короткое мгновение, затем вновь обрел присущие ему краски и шумы.

Она кинула в мою сторону ошеломленный взгляд, слегка покраснела и, глубоко вздохнув, произнесла:

– Мне пора домой, Майкл. Наша прогулка сегодня слишком затянулась.

Какое-то время мы ехали в абсолютном молчании, вслушиваясь в полифонию лесной рапсодии. Ветер филировал протяжными звуками, порой заглушая их, порой раздувая до громогласной арии. Лес жил в собственной гармонии, что-то напевал слушавшим его небесам. Где-то вдалеке птицы разучивали партии собственных голосов, чтобы завтра, едва взойдет солнце, приветствовать его хвалебным гимном. Тихо раскачивались кроны деревьев, и сверху, подобно сухому дождю, лились шумы и шорохи. Лес издавал целый калейдоскоп звуков, лишь изредка замирал в тишине. И это его молчание выглядело ярким, насыщенным, пышным.

– Вы на меня не сердитесь? — спросил я.

О как непредсказуемы эти женщины! Она повернула голову в мою сторону, вдруг резко рассмеялась и сказала:

– Нет! Вы еще не заслужили, чтобы на вас сердиться, — и слегка пришпорила Принца.

Потом мы расстались.

Остаток дня был пронизан тихой внутренней эйфорией, при которой вне зависимости от времени года вдруг наступает весна, вне зависимости от времени суток душу посещает утро. Сейчас, когда я вычерчиваю наконечником пера иероглифы собственной исповеди, замысловатые руны моего откровения — откровения, предназначенного прежде всего для девственной памяти бумажных листов, исповедь бесчувственной пустоте, молитву оглохшему и ослепшему божеству, — слова путаются под рукой, мысли, как рой насекомых, копошатся в голове, рождая эти корявые строки. Ни те, ни другие не способны передать холодным листам бумаги и тени тех чувств, которые мне довелось испытать. И вы, неведомые мои читатели, если вообще существуете, если не являетесь той призрачной пустотой, которой я исповедуюсь, как слабое отражение реальности, прошедшее через множество зеркал, сейчас пытаетесь прочесть и уразуметь мои помыслы, давно канувшие в Лету. Для вас это прошлое, для меня настоящее, для Вечности — несуществующее и вздорное.

Да… в тот вечер я, пожалуй, последний раз познал чувство человеческого счастья, не ведая, что оно прощается со мной. От того, наверное, так неистовы были его ласки. Прежде, чем навеки погаснуть, оно напоследок вспыхнуло ярчайшим пламенем — вырвалось из тайников моей души, непонятное, не поддающееся осмыслению.

«Безумство веселья средь хмури и тьмы…
Наверное, то не постигнут умы — —
Устройство нетленной души человека,
Непознанный клад парадоксов и тайн,
Сокрытых от нашего бренного века:
Всех чувств разнобразье и мыслей окрайн…»

Лирика в данном случае являлась не просто набором зарифмованных фраз, а харизматическим состоянием духа, что для моего вечно встревоженного духа являлось скорее случайной акциденцией, чем привычным свойством. Я жил эхом прошлого, призраком настоящего и миражом будущего. Помпезность моих слов для человека, свободного от душевных расстройств, наверняка покажется приторной и вызовет лишь снисходительную улыбку. Что ж, улыбка — так улыбка. Вреда от нее еще никому не было.

Помнится еще, в тот вечер дворецкий, как и подобает образцовому слуге, представил мне месячный отчет о доходах Менлаувера и уверял, что дела идут сравнительно неплохо. Я даже не глянул на скучные бумаги, но тут, кое о чем вспомнив, спросил его:

– Послушайте, любезный, вы исполнили мое утреннее поручение?

– Завешать портреты зверей?

– Да.

– Конечно, сэр. Загляните в гостиную и сами убедитесь.

Я так и сделал. Все, как и ожидалось: на портреты наброшены пестрые гипюровые занавески, по художественному достоинству ничуть не менее ценные. Думаю, барон Маклин, дух которого, как утверждают многие, до сих пор витает в стенах замка, не слишком рассердится на меня за эту вольность.