Михаил Лохвицкий (Аджук-Гирей) - ГРОМОВЫЙ ГУЛ. ПОИСКИ БОГОВ

• Название: ГРОМОВЫЙ ГУЛ. ПОИСКИ БОГОВ
• Автор: Михаил Лохвицкий (Аджук-Гирей)
• Жанр: Историческая проза

Обе эти повести прожили странную жизнь. Написанные в советские годы, они трудом пробились в печать. Все центральные издания отказались их публиковать и только в Грузии, в то время оплоте относительной свободы, обязав автора «исправить» кое какие главы, они вышли в свет. (Сначала «Громовый гул», затем «Поиски богов»). Несмотря на «отдаленность» периферийного издательства книги имели большой резонанс в стране и особенно на Кавказе. Со времен «Хаджи Мурата» Л.Н.Толстого такого взгляда и позиции на Кавказ в русской (и тем более советской) литературе не было. Если бы нынешняя власть почитала, подумала, попыталась понять...может быть многих трагических историй, произошедших и поныне происходящих на Кавказе, можно было бы избежать. Поэтому нам кажется, что актуальность этих произведений только возросла, сегодня они еще более востребованы и необходимы. Не будем проводить никаких параллелей между генералом Ермоловым, князем Барятинским и сегодняшней властью. Догадливый читатель поймет всё сам.

---

 «Аферим», — когда узнавали, что я хочу жить с горцами, предлагали остаться у них, но Озермес вел меня дальше и дальше. Уходя из аула под добрые пожелания шапсугов, я со злой досадой думал, что мужики родного Троицкого вряд ли так обрадовались бы моему появлению, как эти чужие люди. Да и сам я, прежний, живя в Троицком и объявись там какой нибудь горец со словами «Хочу жить у вас», нисколько этим не был бы осчастливлен, лишь изумление и недоверие охватили бы меня.

 Написал я сии строки, и отчаянная, звериная почти тоска по родным местам вдруг забрала меня. Глазом бы одним взглянуть на избы Троицкого, сыскать сверстников своих — сотоварищей моих детских игр! Может, и впрямь завернуть туда по дороге? Енисейский знакомец мой рассказывал, будто бы нынче некоторые помещики, опасаясь бунтов и неповиновения мужиков, наняли на Кавказе черкесов и те наводят ужас на жителей. Не приведи Господь увидеть в Троицком горцев, вытягивающих крестьян поперек спины нагайкой или обнажающих на них кинжал!

 Чем ближе я узнавал Озермеса, тем более привязывался к нему. Был он немногословен, сдержан, но за этим замечалась приязнь — наверно не ко мне лично, а вообще к людям, распространявшаяся и на меня.

 Ежели ему хотелось что нибудь рассказать, он осведомлялся, расположен ли я слушать. Так однажды, когда мы покинули утром какой то аул, он спросил, угодно ли мне узнать предание, действие которого произошло в здешних местах. Я с удовольствием согласился.

 — Во времена не столь давние, — неторопливо начал Озермес, — приехал сюда из Турции наиб*, укреплять веру в Аллаха. Приехал, был 

* Наиб — заместитель духовного лица.

 встречен как гость... День прошел, другой, и наиб объявил, что по велению султана, тени Аллаха на земле, надлежит сосчитать, сколько шапсугов живет на берегу моря, а чтобы легче было считать, всем аулам следует сселиться в большие, по тысяче дымов в каждом.

 Прерву повествование, дабы пояснить: горцы имели пахотные земли и пастбища возле своих сакль, стоявших по этой причине не в ряд, как избы в русских селениях, а на расстоянии друг от друга. Сселиться — значило потерять пахотные земли и пастбища. Добавлю еще, что речь Озермеса была весьма красочна и много теряет в моем изложении.

 — На переговоры к наибу отправились старейшина одного аула и с ним вместе уважаемый всеми белобородый старик. Наиб повелел отрубить старейшине голову, а спутника его приковать цепями к столбу.

 Долетела черная эта весть до сакли белобородого, и трое его сыновей оседлали коней. Не успели они выехать из аула, как их догнали двадцать джигитов, стали просить: возьмите нас, пожалуйста, с собой, мы вам пригодимся, на опасное дело собрались вы. Братья ответили, что джигитам лучше остаться, может пролиться кровь, а для чего проливать лишнюю? Подождите семь дней и ночей, если мы не вернемся, тогда ваше дело.

 Джигиты вернулись, а братья поскакали к наибу. Слуги не хотели их впускать в саклю, однако братья настояли на своем, сказали, что приехали всего лишь задать несколько вопросов. Наиб спросил: кто они такие?

 Ответ был: шапсуги. Наиб спросил: чего они хотят? Ответ был: получить ответ на вопросы. Наиб разрешил спросить, в старший брат пожелал узнать, где старейшина их аула. Наиб ответил: старейшина отказался выполнить повеление самого султана, тени Аллаха на земле, и за то казнен. Старший брат спросил у наиба: кто он? Наиб ответил, что он правая рука султана, да хранит его Аллах. Тогда средний брат задал новый вопрос: а где живет султан? — Как, — разгневался наиб, — неужто вы не знаете, что великий султан, тень Аллаха на земле, живет в Стамбуле. — Но по какому праву ты распоряжаешься здесь, далеко от Стамбула? — Наиб сердито напомнил, что султану подчиняются все верующие в Аллаха. Тут течение беседы перебил младший брат. — Ты, — сказал он, — у нас гость. С каких пор гость начинает вести себя как хозяин? И еще скажи нам, за что ты приказал приковать к столбу хозяина — нашего отца? — Наиб закричал, что он не желает более слушать их. Братья направились к двери, но, выходя, напомнили наибу — до него сюда приезжал Сова...

 Озермес умолк.

 — Прости, я обскакал сам себя. Сперва следовало рассказать о Сове.

 Сова был шапсугом, он родился одноглазым уродом, в ауле испугались, решили, что он от шайтана, и хотели убить его. Родители пожалели сына и продали по дешевой цене туркам. Став взрослым, он поступил на службу к султану, приехал на родину и принес много зла, убивал во имя Аллаха налево и направо, пока ему самому не помогли отправиться на тот свет... Теперь дозволь мне вернуться к братьям. Направились они к столбу, к которому был прикован отец, а люди наиба схватились за оружие и загородили им дорогу. — Пропустите нас, — сказал старший брат, — дорога от Аллаха, ее протоптали люди, по какому праву вы не разрешаете нам ходить по ней? — Так приказал наиб, — ответили стражники. — Но пойми, — стал объяснять средний брат, — это наш отец, какие же мы сыновья, если не поможем ему? Коли вы нас не пропустите, нам придется браться за кинжалы, а нам совсем не хочется проливать кровь. — Но мы тоже обязаны исполнять приказания наиба, — ответили стражники. — Ладно, обождите, мы еще раз спросим у него... — Когда будете спрашивать, — вмешался младший брат, — объясните наибу, что он ошибся, видя перед собой трех шапсугов, на самом деле перед ним стояли и мы, и наших тридцать родственников, и сто друзей наших родственников. — Пошел посланец к наибу, передал ему слова младшего брата, и задумался наиб. Потом сказал: — Пусть заберут старика. — Сняли сыновья со столба отца, а руки у него от цепей протерты до кости. И когда проносили сыновья своего старика мимо сакли наиба, младший сын крикнул: — Эй, наиб, приготовься к встрече с Совой — он очень спешит поскорее увидеть тебя. — Не успело солнце дважды подняться и опуститься на покой, как наиб уехал и больше не приезжал к гостеприимным шапсугам...

 Озермес умолк.

 Я шел, размышляя о прелести своеобычного предания и о том, не с умыслом ли поведал его мне джегуако. Заметив, что он несколько раз искоса поглядел на меня, я догадался сказать:

 — Славная история.

 Глаза Озермеса потеплели, он промолвил:

 — Младший брат не должен был вмешиваться в беседу старших, но его можно простить за хорошие слова.

 Спустя несколько дней мы поднялись к далекому снежному хребту по глубокому темноватому ущелью, перешли через бурную речку по висячему мосту в небольшую долину, и тут чутье подсказало мне, что в этом ауле странствие наше завершится.

 В кунацкой, куда мы вошли, нас встретил мужчина — статный, прямой, с высоким лбом, думающими, ушедшими под густые черные брови глазами, с усами и бородкой. Он был годами десятью старше меня. Более всего бросалось в глаза непринужденное достоинство, с которым он держался. Таким я впервые увидел своего будущего свояка Аджука, таким он и остался до самой гибели.

 Выслушав Озермеса, Аджук приветствовал меня по русски. Выяснилось, что он научился русскому у наших беглых солдат. Знание русского языка некоторыми черкесами следует объяснить. Для нас говор адыгов очень сложен — в нем около семидесяти звуков, каковых не имеется в других языках. Но изощренных на слух убыхаили шапсуга русское произношение нисколько не затрудняло. И кроме того, память у них была хваткой. Сынишка Аджука Закир, послушав как то мой разговор с беглым солдатом Кнышевым, повторил, не понимая смысла, около десяти фраз, сказанных нами, и весело рассмеялся моей озадаченности. Сошлюсь еще на где то вычитанное высказывание критика В. Белинского, который, познакомившись с повестью Казыгирея в «Современнике», нашел примечательным, что черкес владеет русским языком лучше многих почтенных наших литераторов. Удивительного в том, по моему, мало, — давняя культура давала, видимо, о себе знать. В древности у шапсугов наличествовали и живопись и ваяние. Почему искусство было потом утеряно, не знаю. В средние века в здешних местах процветала работорговля, особенный спрос в Венеции, Генуе, Египте был на черкесских детей до двенадцати лет, а позднее — на девушек. Юные черкесские красавицы переходили от одного работорговца к другому, становясь наконец чьими то наложницами или же нами. Кроме рабов, отсюда вывозили рыбу, икру, меха, серебряную руду, самшитовое дерево, фрукты. Добавлю про бытие, знакомое мне, что многие шапсуги жили в бедности — у иных вообще не имелось рубах, и ходили они в износках. Сам я год с лишком носил черкеску, которая досталась мне от Высоцкого. Питание зачастую бывало скудным, причем ели не в определенный час, а когда желудок потребует своего. Голод и недород, несмотря на неоскудную природу, были нередкими. Бань, какие у нас есть почти в каждой деревне, я не встречал — мылись в речке, женщины промывали волосы золой. Шапсуги были чистоплотны, например, мытье рук перед едой являлось обязательным, равно как и мытье ног после возвращения домой и перед сном. Но я отвлекся.