Марго Ланаган - Черный сок

• Название: Черный сок
• Автор: Марго Ланаган
• Издательство: АСТ, Астрель, ВКТ
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-056583-2, 978-5-271-35775-6, 978-5-226-03838-9

Очень необычная фантастика.

Фантастика, далеко выходящая за обычные жанровые рамки.

Марго Ланаган играет со стилями и направлениями. Ее рассказы и новеллы принадлежат то черной готике, то интеллектуальной фэнтези, то фэнтези приключенческой, то литературной легенде, то легенде городской, то философской притче или параболе.

Что же делает эти работы столь необычными?

Безупречное чувство стиля — и совершенно удивительный дар Ланаган «принижать» сюжеты, делая их героями самых обычных людей… или не совсем людей, — что не слишком важно, потому что уникален голос КАЖДОГО персонажа произведений этого автора.

---

Обломки скорлупы, зажатые в кулаке, впиваются мне в кожу. Я на ходу осматриваю их: действительно, похожи на скорлупу жука-рубинчика. Но у него был хоботок! Я своими глазами видела: хоботок, чтобы сосать слизь!

Я была совсем маленькой, только из пеленок. Когда меня нашли, я сидела среди луж и беззаботно играла с облепившими их жуками-насосами. А слизь в лужах была либо чистая, либо пополам с кровью. Я узнала это от мальчишек в школьном дворе и от доброй горожанки Пратт, что из жалости оставляла для меня еду и обноски на заднем крыльце, пока муж не проведал и не прибил ее. Я ничего этого не помню. Помню лишь огромную женщину, склонившуюся ко мне и заслонившую небо.

Я иду быстро, хотя спешить бесполезно. Нигде не спрячешься. Визгли вылезают отовсюду и начинают бродить, поливая землю слизью — большей частью из пасти, однако кожа тоже сочится: серо-зеленая, как у улиток. Размер у них нешуточный, поэтому слизь покрывает все вокруг. Если хоть капелька попадет на пищу, то есть уже нельзя. Пройдет визгль по кукурузному полю — считай, пропал урожай. Разгонит твое стадо — и те коровы, которым слизь попала в ухо или на язык, тотчас подыхают. Даже если сам уцелеешь и родные не погибнут, все равно будешь голодать.

Через пастбище я тороплюсь к лесу, где можно забраться повыше на дерево и отсидеться. И вдруг в ногах возникает нелепое чувство. Будто земле, по которой я иду, нельзя доверять. Чертыхнувшись, я перехожу на бег, поглядывая на полевые цветы, чтобы не упустить момент, когда они задрожат. Меня этому никто не учил; просто знаю, что так надо, хотя с последнего прихода визглей прошло уже много лет. Люди помоложе говорят: «Может, они никогда больше не придут». А старики отвечают: «Может, придут завтра, так что прячьте кукурузу».

А потом, словно в дурном кошмаре, происходит то, чего боишься больше всего: одна из ромашек и вправду начинает мелко дрожать. И лезет из земли. Я замедляю бег, чтобы убедиться — нет, глаза не обманывают. Я припускаю во весь дух, крича, потому что с криком выходит быстрее. За спиной, где остался город, тоже слышны крики. Только бы успеть до дерева! Но пастбище такое широкое, и лес еще так далеко. Земля набухает огромными пузырями, как кипящая овсянка. Я несусь, не чуя ног; в ушах свистит ветер. Когда первый чудовищный визгль вздымается в фонтане пыли и слизи из кукурузного поля Харроу, я обегаю его, не останавливаясь, словно это не монстр, гонимый грызущим голодом, а полевое дерево.

Добравшись до леса — запыхавшаяся, невредимая, обалдевшая от страха, — я белочкой взлетаю на дерево и замираю, сжавшись в комок среди листьев и хлипких, ненадежных ветвей. В голове мечутся обрывки мыслей. Может ли человеку повезти дважды? Пронесет ли сейчас, как пронесло раньше? Я только сейчас разглядела их зубы: длинные, острые, как козьи рога. Полная пасть серых зубов. Прошлый раз, видно, промахнулись: хотели цапнуть и подбросить, да только одежду продырявили.

Теперь эти зубы везде, по всей округе. Крик визгля похож на весенний кошачий мяв — сверлящий, дурашливый, забирающий сперва на высокие тона, а потом сходящий вниз, к хриплому стону. Я зажмуриваюсь и напрягаю каждый мускул: затеряться среди ветвей, уменьшиться, исчезнуть… Ничего, исчезнуть мне скоро помогут. В любую секунду разверзнется земля, и в ореоле пыли и мерзкого визга, от которого гнутся кости, явится один из них, чтобы довершить начатое много лет назад и покончить со мной раз и навсегда.

Листья похожи на сердечки. Желтые черенки расходятся по зелени сетью жилок. На гладкой буро-красной коре серебрятся лишайные пятна, напоминающие мех обезьянцев. А в просветах над головой играет все та же фарфоровая голубизна, особенно свежая после багровой черноты сжатых век. Тишина стоит жуткая, безжизненная: ни щебета птиц, ни шелеста травы, ни звона насекомых.

Я спускаюсь ниже. Рядом с домом Харроу зияет воронка: оттуда вылез визгль. Вокруг разбросаны тушки обезьянцев. (Визгль тварь привередливая, обезьянцами от него не откупишься, человечинку подавай. «Отвлечь нельзя, — говорит добрая горожанка Пратт, — убить тоже нельзя. Только если вырвать оба глаза — начисто, с корешками. Да только как подберешься, если он спит под землей?») Выходит, Харроу с сыном успели домой. Иначе откуда взяться обезьянцам?

Я выжидаю, расположившись на нижнем ярусе ветвей. Не нравится мне эта тишина! Крыша дома Харроу провалена: визгль, похоже, полез на запах и перевернул все вверх дном — двери сорваны с петель, распяленные обезьянцевы шкуры раскиданы по двору. На конце цепи черно-белое пятно: все, что осталось от собаки. Если люди были в доме, то им конец. Жуки-насосы уже принялись за работу: поблескивают красно-зелеными маячками вокруг собравшейся в лужи слизи, помечают путь визгля от дома до зарослей кукурузы, где он улез под землю и проспит на сытое брюхо бог знает сколько лет.

За домом слышна возня. Я замираю, прижавшись к толстой ветке. Со стороны города доносится визг — пара-тройка монстров всегда появляется позже основной массы. Ничего, пережду. Сколько надо, столько и буду сидеть. Я, как ни странно, до сих пор жива; значит, место безопасное. Хотя что это за жизнь — одна в мертвом мире?

Снова возня. Одно из двух: либо уцелевшие люди, либо лезет запоздалый визгль. Угомонившееся было сердце пускается вскачь.

Да это же мой мальчишка! Я чуть с дерева не падаю. Пошатываясь, он появляется из-за угла. Замирает посреди разоренного двора. Замечает собаку, подходит, пытается сложить ее из лоскутов. Руки, видно, не слушаются. Он оставляет эту затею и принимается плакать. Весь перемазан слизью, с головы до пят. Почти как я в прошлый раз. В воронку, что ли, упал? Если бы эта дрянь не воняла так сильно, я бы спустилась к нему. Вдвоем лучше, чем в одиночку. Да что вонь, все равно надо подойти! Или сначала окликнуть? А вдруг он испугается и убежит? Я вряд ли это перенесу…

И тут является визгль — тот, которому я предназначена. Он вылезает в нескольких шагах от моего дерева, застревает в сплетенных ветвях и оглушительно визжит от досады. Вращаются глаза: здоровенные, плоские, чтобы видеть под землей. На свету они бесполезны. Одно из щупалец описывает дугу — шлеп! — и угощает меня по затылку. Тотчас слетаются жуки-насосы, и начинает нестерпимо жечь кожу под волосами.

Заметив монстра, Харроу-младший кричит:

— Ну давай, мразь! Подходи, сожри меня! Осквернил, теперь забирай! Чего ты ждешь?!

Вот идиот! Этот визгль пришел за мной, неужели он не понимает?

Визгль рывком высвобождается из ветвей. Смрадное дыхание обжигает мне лицо. Поднырнув под веткой, где я сижу, он смотрит на мальчишку.

— Ну, что ты встал?! Вот он я!

Харроу-младший срывается с места и, потрясая кулаками, бросается к монстру; лицо его красно и мокро; он сам не знает, что творит. Подбежав, он принимается колотить опешившего визгля в покрытый пеной живот:

— Жри! Жри меня!

И тут я прыгаю.

Плечи у визгля, считай, отсутствуют; есть короткие наросты, откуда растут щупальца. Единственное место, за которое можно уцепиться, — это угол пасти: кожа тонкая, сухая, и пальцы не соскальзывают. Свободной рукой я вырезаю визглю глаз. Нож по самую рукоятку ушел в коническую глазницу. Мои губы и веки плотно сомкнуты. Лицо, руки и ноги горят от ядовитой слизи.

«Если хоть корешок оставишь, — говорила добрая горожанка Пратт, — монстр уйдет под землю и отрастит новые глаза».

Ну что ж, пусть визжит, пусть мечется, пусть бьется о деревья, пытаясь меня сбросить, пусть всю округу слизью зальет, — я знаю свое дело: режу, режу скользкий глазной корень, уходящий в вершину конуса. А как отрежу, так примусь за второй, не мешкая не секунды, потому что вцепившиеся в рот сведенные пальцы того и гляди соскользнут… Ох! — рука срывается. Я барахтаюсь в болоте слизи, скольжу по кочкам зыбкой плоти, потеряв верх и низ, пытаясь не наглотаться отравы, и только нож цепляется за единственную опору: кость во второй глазнице. Каким-то чудом я перерезаю жилистый корень у самого основания. Второй глаз вываливается, увлекая меня за собой. Я падаю наземь — за секунду до того, как визгль с размаху бьется о дерево, расщепив ствол и оглушив себя страшным ударом, который убил бы меня вернее, чем любые зубы.

Харроу-младший катается по земле, рыдая и дрыгая ногами. Сквозь едва разлепленные ресницы я вижу лишь мутный силуэт. Оттаскиваю его, ухватив за лодыжку, подальше от визгля, успевшего наполовину уйти в землю. Из глазниц у монстра лезет серая пена; он бьется в ужасных конвульсиях. Исполненная зубов пасть тоже начинает пениться, и визг переходит в булькающий хрип.

Мы с мальчишкой сидим на безопасном расстоянии. Визгль бурно умирает, воняя давленой улиткой. Мне совсем худо: кожа горит, в горле и в носу погано. Я плююсь — и не могу избавиться от ощущения, что внутренности наполнены горькой слизью.

Наконец визгль падает, выкорчевав из земли короткую ногу. Резиновые пальцы поджимаются в предсмертной судороге. Жутко прогнувшись напоследок, монстр оседает студенистой кучей.