Хескет Пирсон - Бернард Шоу

• Название: Бернард Шоу
• Автор: Хескет Пирсон
• Издательство: Ростов н/Д: изд-во «Феникс», 1997. - 544 с.
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1997
• ISBN: 5-222-00176-8

Бернард Шоу — первый ум в английской драматургии нашего века, мудрый и остроумнейший собеседник, оставивший глубочайший след в мировой культуре. Вот почему интерес к этой незаурядной личности не ослабевает уже на протяжении полувека.

Книга Хескета Пирсона — уникальная попытка проникнуть в сложный духовный мир писателя, фактически предоставив ему самому писать о себе. Добрая половина книги написана от первого лица и представляет собой бесценный материал о жизни и творчестве Бернарда Шоу.

---

— Вам не надо было жениться, — обронила Элеонора О’Коннел.

— Не надо было. Вы совершенно правы, — отвечал Шоу с чувством, хлопнув себя по коленке.

18 мая 1944 года (в Эйоте). После сорокалетнего брака людей связывает что-то абсолютно нерушимое, что с чувством никак, никак не связано…»

Его спросили, была ли Шарлотта счастлива. Вот что он сказал: «Нет, ей вечно чего-то не хватало, хотя у нее было все, что нужно для счастья. Надо сказать, ей всегда казалось, будто счастье где-то еще — или только что было рядом. Мы снимали прелестный домик в Уокинге. Мне он представлялся во всех отношениях превосходным, но я видел, что ей там не нравится. Потом я узнал, что ей неймется из-за того, что парадное выходит чуть ли не прямо на улицу и к нему ведет не аллея, а узенькая тропинка. Перед самой нашей свадьбой у нее был бурный роман в Италии с Акселем Мунте. Она призналась мне, что сердце ее разбито. Я ответил: «Чепуха! Вовсе твое сердце не разбито!» С этой минуты она, кажется, и прилепилась ко мне. Вначале она была склонна пускать на ветер мои слова, доверяя себе и своему уму, но под конец почти всегда со мной соглашалась…

Люди долго приживаются друг к другу. Ее дневник и несколько ее писем к Томасу Эдуарду Лоренсу открыли мне недавно, сколь многого не знал о ней даже я. Лоренсу она изливала душу. Если бы у нас завелись дети, Шарлотта непременно скандалила бы со мной из-за них, ревновала. Впрочем, она совсем не хотела заводить детей».

Ноябрь 1944 года. На вопрос о том, как выглядела его жена, когда они познакомились, последовал ответ: «Я помню, когда мы попали на первые фабианские летние курсы, на ней был костюм мужского покроя, очень мужеподобный костюм, с белым стоячим воротничком. Я сказал — не прямо ей, но обращаясь к собравшимся, — до чего мне не по душе эта женская мода одеваться по-мужски. Это убивает женское обаяние и делает из женщины посмешище. В тот же вечер она появилась в красивом платье с глубоким вырезом. Сквозь шифон прелестно светилась кожа. В мужских нарядах я ее больше не видал».

СТЕЛЛА И АЙСЕДОРА

Вскоре после выхода в свет первого издания моей книги о Шоу я как-то заехал в Эйот и имел довольно продолжительную беседу с его женой. Она передвигалась по комнате, опираясь на две палки, не в силах скрыть приступов сильной боли. Я настойчиво рекомендовал ей обратиться за помощью к Рафаэлю Рошу. Если ее можно вылечить, это способен сделать только Рош. (Шоу, узнав о моем совете, очень благодарил за поддержку: он и сам хотел пригласить к жене Роша.)

Встретила меня миссис Шоу словами:

— Мне бы очень хотелось как следует поговорить с вами об этой биографии.

— Она вам понравилась?

— И да и нет.

— Тогда, может быть, сначала поговорим о «нет»?

Оказывается, книга в целом ей понравилась, за исключением главы «Женщины». Эта глава ей показалась чересчур откровенной, и ока оправдывалась передо мной: «В этих вопросах я такая викторианка!»

Вскоре миссис Шоу сменил сам хозяин дома и, услышав от меня рассказ о впечатлениях супруги, рассмеялся: «Мне пришлось здорово потрудиться после выхода в свет книги миссис Кэмбл, где она цитирует мои любовные письма к ней. Мы жили тогда в Стрэт-форде-на-Эйвоне. Каждый день почтальон приносил непомерно разбухшие пакеты с рецензиями, и в большинстве из этих рецензий приводились пространные выдержки самых неосторожных моих высказываний. Как правило, щадя мое время, Шарлотта первой просматривала вырезки и оставляла для меня только самое интересное — например, рецензии на постановки моих пьес в провинции. Однако она бы очень пригорюнилась, если бы узнала, что Великобритания и Америка взахлеб судачат о моей переписке со Стеллой. Так что эти вязанки с бумагой я стал принимать на себя, удаляя из них все неуместное. Шарлотта не читала ничего, кроме «Таймс», и потому осталась в полнейшем неведении по поводу того, о чем трубил весь мир».

Раз уж об этом зашла речь, я спросил Шоу, пыталась ли когда-нибудь миссис Кэмбл задерживать его у себя, не отпуская домой, к жене, как это делала Оринтия в «Тележке с яблоками».

— Ну, разумеется!

— И добивалась успеха?

— Сцена на ковре в «Тележке» взята из жизни. Часто, когда я вставал, чтобы уйти, Стелла пришпиливала меня к месту и творила чудеса — лишь бы я опоздал к обеду. Дело доходило до настоящей потасовки. Только научившись выворачивать ей руки, я нашел на нее управу. Один раунд нашего матча действительно закончился на полу. Мы дрались как звери… Она заходила безбожно далеко. На репетициях «Пигмалиона» она прямо-таки изощрялась, делая все назло мне, именно так, как я просил ее не делать. Я в конце концов назвал ее любительницей из Белсайзского парка. Как радовалась тогда Мерион Терри — та знала, с кем имеет дело, и была со мной всегда настороже. Чтобы совсем унизить Стеллу, я сказал, что ее вариант монолога из моей пьесы устраивает меня больше, чем мой собственный, и что, если ей удастся его запомнить, я охотно приму эту замену… Но где ей было запомнить!.. Стелла — это чудовище. Я помню, как она сказала артисту, игравшему полковника Пикеринга… Кто это был? Во всяком случае, это был рафинированный мужчина с отменными манерами и великолепный актер. Так вот, во время репетиции она бросила ему: «Будьте добры, поставьте стул сюда и постарайтесь сделать это хоть немного по-джентльменски!»

Почему он не запустил в нее проклятым стулом, никак не возьму в толк. Я бы устроил ему за это овацию.

Ох, как не понравился бы миссис Шоу мой вопрос, но я не удержался и спросил Шоу, привлекала ли его физически Аини Безаит. Он отвечал:

— У нее не было и тени женской привлекательности. Разве я не говорил вам, что Раина из «Оружия и человека» это Анни?

— А Дункан? Ведь все еще уверяют, что именно она сказала вам: «У вас лучший в мире мозг, а у меня лучшая в мире фигура. У нас должен быть лучший в мире ребенок». Я опровергал этот слух, ссылаясь на вас, но…

— Нет дыма без огня. Эту историю придумали после того, как мы действительно встретились. Я был приглашен к леди Кеннет Дин. На диване я увидел женщину, запеленатую в какую-то ткань и скучавшую в одиночестве. Она была вся какая-то пришибленная, а лицо — словно из сахара, который кто-то долго вылизывал. Меня представили Айседоре. Восстав с дивана, она раскрыла мне объятия с воплем: «Я любила тебя всю жизнь. Приди ко мне!» Ну, я подошел. Посидели на диване. Нас окружили гости, решившие, должно быть, что начинается домашний спектакль. Мы не стали их разочаровывать и сыграли для них за час один акт из «Тристана и Изольды». Потом она просила меня навестить ее и объявила, что будет танцевать для меня без этих своих пеленок. Я торжественно записал день визита, а потом его пропустил.

ЛОНДОНСКИЙ ДОЗОРНЫЙ

Летом и осенью 1943 года я несколько раз встречался с Шоу в Лондоне — на Уайтхолл-Корт, у Элеоноры О’Коннел и дважды на улице.

Встретившись с Шоу неподалеку от Фрицрой-Скуэр, я услышал от него: «За три с чем-то года эйотской жизни я вовсе разучился ходить. Лондон снова учит меня ходить».

Он указал на церковь на другой стороне улицы: «Вон там венчалась моя сестра Люси. Я хорошо помню ее свадьбу: церковь едва не разнесли молодые люди, каждый из которых был убежден, что именно он — герой дня».

Он рассказал, как обходит теперь места, связанные с воспоминаниями его холостой жизни. Только что он побывал возле дома на Оснабург-стрит, где когда-то жил, и обнаружил, что там теперь фабрика. Сейчас он разглядывал свой прежний дом № 29 на Фицрой-Скуэр. Я спросил, на каком этаже он обитал.

— Моя спальня выходила на площадь и занимала весь фасад верхнего этажа. Прямо под ней помещались гостиная и маленькая комнатка, тоже выходившая на площадь и служившая мне кабинетом. Мы с матерью занимали два последних этажа. А когда я стал прилично зарабатывать — тысячи две с половиной в год, — я этот дом купил целиком, в подарок маме. Потом я переселил ее в Парк Виллидж Вест, дом № 8. Там она умерла.

— А где вы еще побывали?

— Да где я только ни был, весь Лондон прочесал. Чтобы добраться до Виктория-парк, где жила Кандида, я поездом трясся до Шордича, а потом скучал в двух автобусных очередях. На днях я пешком ходил в Уондсуорт, обошел свои старые боевые позиции: доки, Лэмбет, Бермондси, Клэхем, спустился по Фулхэм-роуд к Путни. Постоял на Бромптон-Скуэр…

— На Бромптон-Скуэр?

— Там жила Дженни Петерсон. Отлично помню, как однажды Дженни провожала меня в три часа утра, а какая-то старуха высунулась из окна и в полный голос оповестила соседей о том, что она о нас думает. Ни Дженни, ни мне это удовольствия особенного не доставило, и с тех пор мои появления обставлялись менее театрально.

Мы вышли на Оксфорд-стрит, и он позвал меня пойти с ним в Гайд-парк.

— Я предпочитаю совершать такие турне в одиночку. Но ваше общество меня успокаивает и бодрит. Не знаете, почему?