Владимир Битюков - Лесничиха

• Название: Лесничиха
• Автор: Владимир Битюков
• Издательство: Приволжское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1978

В книгу вошли повести «Лесничиха», «Где твой дом» и рассказ «Почта идет». Внимание писателя привлекают конфликтные жизненные ситуации, в которых он исследует моральную стойкость, нравственную чистоту, сознательность своих героев.

---

— А бешбармак умеете? — минут через десять спросил он, вычищая корочкой сковороду.

— Да мы все должны уметь. Народ-то у нас со всех сторон. Русские, известное дело… С Украины, с Белоруссии… Казахи, известно. Друг у друга учимся…

Бабка говорить говорила, а сама что-то вытворяла над своим лицом, сидя перед зеркалом у краешка стола. Вроде делала массаж. Навела горячий румянец. Пышно взбила серые лохмы. Не стесняясь, подкрасила губы, подбелила обветренный нос.

Витька наклонился над столом. Старуха встала, открыла сундучок, порылась в нем, наполнив избу нафталинным запахом, и шмыгнула, как мышь, в запечье. Пошуршала там, поохала и вышла, будто выплыла, в расписном широком сарафане. И в легком узорчатом платке.

Витька удивленно хлопал глазами. Старуха стала видом как матрешка: плавная такая, симпатичная. И голос у нее вроде изменился: стал певучим, с лукавинкой:

— В клуб не жалаете? На пару… — И засмеялась звонким колокольцем.

Покрутилась, погляделась в зеркало и, накинув на себя плюшевый жакет, выскочила в галошах за порог. Вернулась тут же. Снова — к сундучку, схватила красные, в шнурках, полусапожки и пошла, как уточка, поплыла, слегка притопывая неснятыми галошами…

Якушев долго сидел за столом, подпирая голову рудами, чувствуя тяжесть в животе и большую бесприютность в сердце. Думал о прожитом дне. «О прожратом!» — скривился он в горькой усмешке.

В избе дремотно зевала тишина. Она будто выглядывала из темных, не выскобленных светом углов — густая, тяжелая, как на дне глубокого пруда. Если бы не вздохи поросенка и если бы… Якушев прислушался. За окном не спеша проходила песня. Нет, не Семина — совсем другая, девичья. Нежная такая, грустноватая.

Витька слушал затаив дыхание. Песня приближалась, разделяла голоса, будто расплетала красивую косу. А когда удалилась, вновь заплелась в один ручьистый протяжный напев. Захотелось пойти за ней следом: она в клуб — и Витька бы тоже… Он уныло посмотрел на валенки: для клуба они явно не годились. Для клуба лучше остроносые ботинки, но он их оставил в Заволжске, в общежитии.

А песня уходила, уходила… Якушев не выдержал, загнул голенища — вроде показалось красивей.

Изба почему-то не запиралась. Не было даже петель для замка. Витька отыскал впотьмах дрючок, подпер им на всякий случай дверь и направился за песней… А она становилась все тише, пугливей. И вот она замолчала совсем, должно быть, вошла в клуб.

Витька сам оробел, когда приблизился к белеющему в темноте второму в колхозе кирпичному зданию. У входа было тихо и пустынно, а немного в стороне, вокруг непонятного предмета, толпились юркие горластые мальчишки.

— Дай-ка я, — нетерпеливо пробасил самый старший из них, прочеркивая темноту угольком папиросы.

Говор сразу прекратился, все напряглись в ожидании, — словно через минуту должен произойти взрыв.

«Чих, чих, чих!..». — ворвалось в тишину громкое чиханье движка. И снова тишина, но на мгновение.

— Подогреть надо! — знающе крикнул один из пацанят.

— Чего-о? — зловеще протянул тот, кто заводил. — Подогрей сопли.

Дружный смех и снова предложения:

— Дай-ка я! Я, я!..

Каждому хотелось завести движок, а он только чихал и отплевывался.

«Я бы завел», — подумал Витька, останавливаясь. Но пересилил себя и вошел в клуб.

В сизом полумраке, точно волны, качались ряды шапок, платков и таких же, как у Якушева, шляп. Несмотря на оттепель, в клубе было довольно холодно.

— Садись сюда! — позвал кто-то из первого ряда голосом Ситникова. И тотчас ряд раскололся, и Витька втиснулся в узкое ущелье.

Председателя было не узнать. Только вздернутый нос да маленькие тесные глаза выдавали обладателя ворсистого пальто и строгой шляпы.

Сцена была задернута легкой занавеской. Внизу, в просвете, виднелись мелькающие ноги, словно на помостях была маленькая паника. Позади нетерпеливо хлопали, вызывали артистов.

Занавес сильно колыхнулся, приоткрылся и тотчас стыдливо задернулся, выпустив шального паренька в черном отутюженном костюме. Паренек откинул взлохмаченную голову и испуганно крикнул в зал:

— «Утушка луговая»! Музыка народная! Исполнители — люди все известные!

Над широко открывшейся сценой светили три керосиновые лампы. Они висели под потолком рядом с электрическими, и электрические отбрасывали тени. Витька перевел взгляд на исполнителей и замер. Три молоденькие девушки сидели с мандолинами в руках и тихо на-пинали знакомую мелодию. Но дело не в мелодии, а в — том, что две девчонки были обыкновенные, простые, а третья поражала красотой и чем-то таким, отчего захолонуло сердце. Она была не русская — казашка, и ее волосы, гладкие, перехваченные на затылке белой лентой, будто оттягивали брови и глаза, делая их еще длиннее и разлетней. Чистое в смуглости лицо подсвечивалось каким-то внутренним теплом.

Время от времени ее глаза распахивались до бровей, юна быстро взглядывала в зал, и Витька вздрагивал при каждом ее взгляде. Как будто она смотрела только на него, улыбаясь тихой, чуть смущенной улыбкой. Губы были сочные, как вишни, и с такой же тонкой гладкой кожицей. Казалось: подойди вот, поцелуй — и раздавишь их до крови…

— Это наша лучшая доярка, — потянулся к уху председатель.

— Сопия, — шепнул в другое ухо сидевший слева молодой казах, словно отвечая на вопрос.

Витька посмотрел на ее руки. Они были по-мальчишески грубыми, темными. Пригляделся внимательней: в трещинках. И все же она ловко играла на мандолине: пальцы так и ходили ходуном, словно отдыхали от тугих коровьих сосков. «У-туш-каа луу-гоо-вая, айя-айя-айяя-яя…» — запелось в душе Якушева.

Музыка набрала силу, и тут с двух сторон на сцену выплыли в русских расписных сарафанах двенадцать улыбчивых девчонок, и среди них, отличаясь от них совсем немногим, — бабка Пионерка. Вот так да-а! Якушев смотрел огромными глазами, даже приоткрыл рот и закрыл его лишь тогда, когда в зал снова взглянула Сопия…

Потом были следующие номера. Одних исполнителей сменяли другие, и каждый раз это были девушки. И ни одного парня, если не считать ведущего.

Витька еще находился под впечатлением первого номера, когда закончился последний и ведущий с облегчением сказал:

— А теперь поглядим кинокартину!

Но едва он это произнес, как на весь зал раздался отчаянный мальчишеский вопль:

— Кина не будет! Движок никак не наладим!

— У-у-у… — недовольно загудело пацанье.

Клуб начал помаленьку освобождаться.

Когда поток уходящих иссяк и в зале остались девчата и парни, широко распахнулась дверь и неожиданно вошел Серега Седов. За ним, как оруженосец, следовал маленький шоферок.

Витька бросился навстречу другу, несказанно радуясь его прибытию. Затряс его руку, расчувствовался.

С улыбкой оглядывая накуренный зал, Серега вынул непочатую коробку «Казбека», раскрыл, предложил шоферу.

— Метр курим, два бросаем! — засмеялся тот, стискивая зубами папиросину, и направился к толпе ребят, делая издали ручкой.

Витька тоже потянулся было закурить, но Седов его остановил:

— Тебе еще рано. — И Витька вспомнил про свои дела. — Поговорим потом, — предупредил Серега.

В шапке, надетой слегка набекрень, плечистый и крепкий, он медленно прошелся по залу, держась непринужденно, как всегда. Девчата, сбившись в табунок, передергиваясь от холода и волнения, шушукались: видно было, что Серега приглянулся. А он, казалось, не замечал этого, шел, разглядывая старые плакаты, поворачиваясь направо и налево, точно демонстрируя солдатский бушлат, ловко облегающий фигуру.

По-медвежьи грубо рявкнула гармошка, но тут же взяла себя в руки и заиграла медленно и хорошо. Серега круто повернулся к девушкам, и те, как по команде, потупили глаза. Но он никого не пригласил, спокойно обошел другую стену и снова очутился возле Витьки. Кивнул на табунок:

— Видал букетик?

— Ты вон на ту, на ту посмотри! — показал глазами Витька на сидевшую в сторонке Сопию. И аж задохнулся от сильного волнения. — Смотри какая!.. С такой бы шагать и шагать. По степи…

— Не стыдно и по городу пройтись, — согласился Серега. И, положив на лавку папиросу, не спеша с улыбкой направился к казашке.

Она подняла голову, и у Витьки застучало сердце. Как будто это он подошел к ней, вежливым поклоном приглашая на танец. Ее глаза удивленно порхнули, всплеснули неспокойной чернотой и тихо, робко засветились. Она поднялась, одернула розовую кофточку и, слегка сутулясь, стала рядом с Седовым.

Якушев сидел на лавке, машинально курил Серегину папиросу, не чувствуя ни дыма, ни запаха…

Серега вел Сопию бережно и плавно. Ее рука лежала у него на плече, а другая покоилась в его ладони. Серега держал ладонь корытцем, будто нес воду, боясь расплескать. У Витьки закружилась голова.