Эндель Пусэп - Тревожное небо

• Название: Тревожное небо
• Автор: Эндель Пусэп
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Наконец, в январе 1931 года курс практической летной подготовки также закончился. Я получил звание военного летчика, назначение на инструкторскую работу в нашей же, Оренбургской, школе и… впервые в жизни настоящий отпуск.

… Облачившись в темно-синий френч, на воротнике которого красовались голубые петлицы с блестящими птичками и кубиками и. ч красной эмали, я поехал на родину, в Сибирь. Очень хотелось побывать дома, на Выймовских хуторах, и особенно в Островках, г, пашей школе. Лежа на средней полке жесткого вагона, я перебрал в памяти картинки последнего школьного года.

… Последний день перед выпускным вечером. Вынесены парты II вместо них установлен ряд длинных скамеек. Под потолком — гирлянды из цветной бумаги. Прибывают гости. Одним из первых впорхнула стайка девушек, разодетых в цветастые платья, с множеством звенящих монет на груди. Я вынес гармонику и сыграл. Девушки стали танцевать. В дверях появилась она в белом воздушном платье…

…Подъезжая к Камарчаге, я твердо решаю, что поеду сперва и Островки, а уж потом — к родителям.

Как всегда, на станции много подвод. Поторговавшись немного, нанимаю одну из них до Островков. Стоит январь. В тонкой шинели и хромовых сапожках я начинаю быстро зябнуть. Чтобы согреться, больше бегу за санями, чем еду в них. В Шало, не опросив моего согласия, возчик сворачивает к чайной. Я не протестую — промерз основательно.

Пока мы чаевали, солнце опустилось вниз. Немного потеплело. Перестали скрипеть полозья саней, и лошадь побежала веселей. Когда мы подъезжали к Листвяжному, через наши головы пролетело несколько больших черных птиц.

— Косачи, — махнул кнутовищем возница.

Один из них, лирохвостый красавец, уселся неподалеку на вершине голой березы.

— Стрельнуть хочешь? — спросил возница, заметив, что я расстегиваю кобуру нагана. — Не попадешь, дробью надо.

Возница оказался прав. Я промахнулся.

К Островкам подъехали в темноте. В ясном чистом небе сверкали мириады звезд. Расплатившись с возницей, я решил сперва навестить чету Томингасов. Вошел в знакомый темный и холодный коридор, поставил чемоданчик на пол и постучался. Войти без стука, как когда-то, я уже не мог.

— Войдите, — послышался через закрытые двери чужой голос.

Школой заведовал уже не Томингас: его перевели на другое место. Я взялся за ручку двери.

— Куда спешите? Успеете еще нацеловаться, — как ушатом холодной воды окатила меня хозяйка. Я растерянно смотрел на ее открытые в недоброй усмешке губы и готов был провалиться сквозь землю.

Откуда могла она знать, куда я пойду? Кто мог ей сказать, к кому я собрался идти?

Женщина, улыбаясь, многозначительно добавила:

— Она зря времени не теряет… Скучать ей некогда.

Мне стало жарко. О ком она говорит, эта гадкая баба'? Она же бесстыдно врет. Я опрометью бросился вон. Забыв чемодан, пробежал через темный коридор, выскочил в морозную ночь. В ушах звучали слова женщины.

Без труда нашел знакомую тропинку. Перешагивая через полусгнивший валежник, понемногу успокоился. «Мало ли что может сболтнуть баба, если мир ее ограничивает замочная скважина, — думал я на ходу. — И какое право имею я считать, что кто-то не должен с другими дружить, не должен веселиться, шутить, никому не улыбаться?».

Но успокоения не было. Погасло то радостное возбуждение, которое царило во мне еще совсем недавно…

Мои отпускные недели пролетели незаметно. Обрядившись в рабочую робу, я заменял своих стариков то на возке сена, то в поездках по дрова или на мельницу. Молодежи на хуторах осталось мало. Мой двоюродный брат Вальтер продолжал жить в Ленинграде и тоже, как и я, «подался в летчики»: закончив рабфак, учился в Ленинградском авиаинституте ГВФ. Везде, где собирались в те дни мужики, разговор шел об одном: о колхозах и о коллективизации. Трудно давался хуторянину-единоличнику отказ от привычного, от права распоряжаться всем тем, пусть малым, что он приобрел за долгие десятилетия тяжким трудом.

Коммуна в Выймовке распалась. Люди ушли кто в совхоз, кто на лесоразработки. Вскоре после моего отъезда покинули Выймовские хутора и мои родители. Вступив в колхоз в деревне Островки, отец стал работать счетоводом, мать — дояркой.

Мертвая петля

До начала тридцатых годов, хотя страна уже приступила к строительству Большого Воздушного Флота и наши конструкторы успешно создавали оригинальные современные летательные аппараты, в летных школах еще преобладали самолеты иностранного происхождения. Наша школа пользовалась в основном аэропланами Авро-504К с мотором РОН и ДН-9 с мотором Либерти. И ангарах стояло и несколько истребителей — «Фоккеры Д-ХI», «Мартинсайды» и «Ньюпоры».

Зимой 1933 года на наш аэродром привезли упакованный в громадный ящик новый советский истребитель И-3 конструкции Поликарпова. Естественно, что появление нового, притом отечественного, самолета вызвало среди летчиков-инструкторов большое оживление: кто же этот счастливчик, кому будет поручено на нем летать?

Пару дней спустя, когда я занимался со своей группой наземной подготовкой, к нам подбежал посыльный:

— Инструктор Пусэп — к командиру эскадрильи!

Оставив курсантов на попечение авиатехника Аркадия Кожина, я поспешил в штаб.

Командиром эскадрильи был Александр Трубников, человек нервный и вспыльчивый, но отличнейший летчик. Летал он лучше любого из нас. Его пилотажем любовались и инструкторы, и курсанты. Как он садился, было любо смотреть: впритирочку к «Т» (посадочному знаку), всегда на «три точки».

Комэск разбирал какие-то бумаги.

— Садитесь, — сухо ответил он на мой рапорт.

— Примите И-3, изучите его, инструкция у инженера эскадрильи. Ему же сдадите зачеты. Срок — неделя.

— А… как же с курсантами? Буду обучать их дальше?

— Все останется как было. Закончите программу на Р-первом, будете тренировать их на истребителе. Все. Можете идти.

Обратно летел как на крыльях. Неделя, установленная командиром для изучения материальной части, мне и не понадобилась. Уже через два дня сдал зачет инженеру эскадрильи, тот доложил командиру, и мне разрешили начать тренировку на И-3.

…Летом жили мы вместе с курсантами прямо на аэродроме, в палатках. По субботним вечерам уезжали на грузовиках в город, в воскресенье приезжали обратно. Зимой мы переселялись на квартиры, расположенные в городе. Дорогу на аэродром так заметало снегом, что ездить можно было лишь на лошадях. Но так как школа рысаков не имела, нам приходилось ежедневно шагать по сугробам четыре километра утром и столько же вечером.

В кожаном, подбитом мехом пальто, в фетровых сапогах, вязаном шерстяном подшлемнике, шлеме на беличьем меху с громадными очками выступали мы каждое утро, еще затемно, из города. Метель, не метель, а на аэродром идти надо. Тридцать пять — сорок градусов ниже нуля для Оренбурга не новость.

Шагали молча. У ворот молча показывали часовому запрятанные за целлулоид планшета пропуска и шли к ангарам.

Курсанты выводили из ангаров самолеты. Техники пропускали через радиатор по нескольку ведер горячей воды, закрывали нижние краники, и начиналась процедура запуска мотора. Тогда это была довольно трудоемкая операция. Винт проворачивался несколько раз руками. Затем его ставили в горизонтальное положение. На одну лопасть одевался похожий на рукавицу кожаный мешок, прикрепленный к толстому резиновому шнуру — амортизатору.

— Внимание, к запуску!

— Есть к запуску!

Человека четыре натягивают амортизатор, моторист поддерживает рукой винт, и когда шнур натягивается до предела, отпускает винт. При удаче мотор запускается с первого-второго раза. Но чаще эта процедура повторяется бесконечное множество раз. Однако в нашей школе уже появилась новинка — автомашина-стартер. Подъехав к самолету, шофер сцеплял специальный с осью винта, включал свой двигатель и крутил пропеллер до те? пор, пока мотор самолета не запускался.

Моим заданием на новом истребителе в тот раз был пилотаж: боевые развороты, одинарные и двойные бочки, пара, иммельманов и под конец — «петли Нестерова», которые в те годы имели весьма мрачное название — «мертвые петли». Спуск — спиралью, расчет на посадку со скольжением и, конечно, сама посадка на три точки рядом с «Т».

С помощью механика я проверил исправность лямок парашюта: они только становились постоянным спутником летчика, затем залез в кабину, застегнул ремни, подвигал рулем и элеронами, опробовал мотор. Все было в лучшем виде, и я поднял большой палец. Кожин и механик удовлетворенно усмехнулись: знай, мол, наших!

Оставляя за хвостом тучи снежной пыли, истребитель пошел на взлет. Кабина была открытой, только узенький козырек защищал лицо от ветра. Сделав над аэродромом большой круг с набором высоты, я увидел, что мне навстречу стремительно несутся серые скопления туч. «Опять пропал летный день», — мелькнула досадная мысль. Высотомер показывал расстояние до земли 700 метров. А по заданию пилотаж должен был выполняться на 800… «Ничего, — решил я, — хватит и семисот».