Хуан Хименес - Испанские поэты XX века

• Название: Испанские поэты XX века
• Автор: Хуан Хименес
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Поэзия
• Год: 1977

Испанские поэты XX века:

• Хуан Рамон Хименес,

• Антонио Мачадо,

• Федерико Гарсиа Лорка,

• Рафаэль Альберти,

• Мигель Эрнандес.

Перевод с испанского.

Составление, вступительная статья и примечания И. Тертерян и Л. Осповата.

Примечания к иллюстрациям К. Панас.

* * *

Настоящий том вместе с томами «Западноевропейская поэзия XХ века»; «Поэзия социалистических стран Европы»; «И. Бехер»; «Б. Брехт»; «Э. Верхарн. М. Метерлинк» образует в «Библиотеке всемирной литературы» единую антологию зарубежной европейской поэзии XX века.

---

НОВЫЕ ПЕСНИ К ГИОМАР

Перевод Ю. Петрова

I

Лишь твой образ, лишь ты,
как молнии вспышка
средь моей темноты!

На море, где, словно жар,
обжигает песок золотой,
так внезапно тело твое, Гиомар,
с его розовой смуглотой!

В тюрьме, на серой стене,
или в нищей гостинице голой,
во всем, что встретится мне, —
только ветер и только твой голос;

в серьгах твоих на лице моем,
в холоде их перламутра,
в дрожи, в ознобе горячечном, злом
безумного утра;

на моле, куда за ударом удар
сновиденья рушатся бурей,
и под пасмурной аркой бессонницы хмурой —
всюду ты, Гиомар.

Посмотри, как тобой я наказан,
а повинен лишь в том, что тебя
сам я создал, сам сотворил я, любя,
и любовью навек теперь связан.

II

Выдумкой всякая страсть живет:
сама назначает себе черед —
час свой, и день, и год,
влюбленного выдумает, а вслед
возлюбленную, приносящую счастье;
но если возлюбленной не было, нет —
это не значит, что не было страсти.

СМЕРТЬ АБЕЛЯ МАРТИНА Перевод А. Гелескула

Он решил, но видя света,

что господь отводит взгляд,

и подумал: «Песня спета.

Что дано, взято назад».

Хуан де Майрена. «Эпиграммы»

I

Последние стрижи над колокольней
на небе, по-вечернему глубоком.
Ребячий гомон у ограды школьной.
В углу своем Абель, забытый богом.

Потемки, пыль и темная терраса
и крики, полосующие плетью,
в канун его двенадцатого часа
на рубеже пятидесятилетья!

—

О, полнота души и скудость духа
над гаснущим камином,
где слабый жар потрескивает сухо
и отсветом костра сторожевого
стекает по морщинам!

—

Сказал он: — Безысходен путь живого.
О, дали, дали! Скрасит бездорожье
одна звезда в зените.
Кто до нее дотянется? И все же —
кто без нее решится на отплытье?
Далекий флагман! Даль даруя взгляду
и сердцу — полноту исчезновенья,
ты придаешь целительному яду
вкус нежности, священное забвенье.
Великое Ничто, твоей загадки
лишь человек касается как равный.
Снотворный ключ, губительный, но сладкий,
божественная тень руки державной!
Предвечный свет — немеркнущий и зрячий —
увижу, нет ли, выйдя к перепутью,
но заглуши галдеж этот ребячий
небытием, Господь, — своею сутью!

II

Встал ангел перед ним. Мартин поспешно
дал несколько монет — нашлись на счастье.
По долгу милосердия? Конечно.
Пугаясь вымогательства? Отчасти.
А сердце одиночеством терзалось,
какого не изведал он доныне.
Господь не видит — так ему казалось,
и брел он по немой своей пустыне.

III

И увидал тень музы нелюдимой,
своей судьбы, не тронутой любовью, —
вошла навеки чуждой и любимой
и, траурная, встала к изголовью.
Сказал Абель: — Отшельница ночная,
чтоб увидать тебя без покрывала,
дожил я до зари. Теперь я знаю,
что ты не та, какой мне представала.
Но прежде чем уйти и не вернуться,
благодарю за все, что отшумело,
и за надменный холод… —
                                        Улыбнуться
хотела ему смерть — и не сумела.

IV

Я жил, я спал, я видел сны и даже
творил, — подумал он, теряя зренье.
В тумане снов стоящему на страже
снови́денье дороже сновиденья.
Но к одному итогу
приходят и сновидец и дозорный,
и кто торит дорогу
и кто спешит по торной,
и если все подобно сновиденью,
то лишь Ничто — господнее творенье,
закрытых век отброшенное тенью
на вечный свет божественного зренья.

V

И за тоской нахлынула усталость.
Иссохшею гортанью
он ощутил, как ядом пропиталось
отравленное время ожиданья.
Цевница смерти!
Слабою рукою
он тела онемелого коснулся.
Кровь забытья, безволие покоя!
А тот, кому все видно, — отвернулся?
Воззри, Господь!
Дни жизни с ее снами,
воскресшие во мраке,
на мягком воске стыли письменами.
И новый день растопит эти знаки?
Зажегся на балконе
рассветный луч безоблачного лета.
Абель поднял молящие ладони.
Слепой, просил он света
и наугад тянулся к нему телом.
Потом — уже безмолвный —
поднес бокал к губам похолоделым,
глубокой тьмой — такой глубокой! — полный.

ИНЫЕ ВРЕМЕНА Перевод А. Гелескула

«О своды лет и галереи духа,
в каком вы запустенье!» —
сказал поэт. В садах былого глухо,
одни немые тени.
Псалмом затих мотив полузабытый,
как радости, угасшие по кельям;
иные зори движутся со свитой
померкших звезд, их тусклым ожерельем.
Мир умирает? Борется с бессильем?
Рождается? И новый флот, быть может,
расправил паруса, подобно крыльям,
и скоро след алмазный свой проложит?

Или всплывает старый кверху килем?
Греховный мир, цела твоя основа,
мир пота? Или новый возникает —
и снова обретет спасенье? Снова!
Пускай пророчит Бог. Поэт смолкает.
Кому нужда в нем, сиром человеке?
Зарю знобит, чужое время глухо
к дыханью Страдивариевой деки.
И кровь течет из раненого слуха…
С холма щиты и тени великаньи
он различил на пустыре равнины,
и в утреннем зеленом океане
гребцов увидел каторжные спины,
и огненное nihil[17] по утесам
на сумрачном отроге,
над каменным хаосом,
и там, на гребне, — молнию дороги…

ДЕТСКОЕ ВОСПОМИНАНИЕ Перевод М. Квятковской

Из Хуана Майрены

Пока шаги не послышатся,
не звякнут ключи в дверях, —
дрянному мальчишке не дышится,
шевельнуться мешает страх.

Мальчик Хуан, заточенный,
слышит шуршание мыши,
и моль в коробке картонной,
и жука-древоточца слышит.

Мальчик Хуан, человечек,
слышит время в своей темнице —
комариный звон вековечный
сквозь пчелиный гуд ему снится.

Этот мальчик — один, в темноте
закрытого мамой жилья —
поэт до мозга костей,
он поет: — О, время! и я!

Из книги «СТИХИ ВОЕННЫХ ЛЕТ» (1936–1939)

МАДРИД Перевод В. Столбова

Мадрид! Мадрид! Твое бессмертно имя,
Испании защитный волнолом!
Земля вздымается, и небо мечет пламя,
ты — улыбаешься, израненный свинцом.

ПРЕСТУПЛЕНИЕ БЫЛО В ГРАНАД Е… (На смерть Федерико Гарсиа Лорки{98}) Перевод Н. Горской

I ПРЕСТУПЛЕНИЕ

По улице длинной он шел под конвоем,
брезжило еле-еле,
холодно было в поле,
звезды заледенели.

Слегка посветлело небо,
и Федерико убили.
Палачи трусливы
и равнодушны были.
«Да не поможет тебе всевышний!» —
шептали и отводили взгляды.
Мертвым упал Федерико…
Кровь чело обагрила, в тело вошла прохлада.

Преступление было в Гранаде… в его Гранаде!
Знаешь ли ты, Гранада?..

II ПОЭТ И СМЕРТЬ

По улице длинной шел он со смертью рядом.
Коса холодна, но не страшен холод.
Сказал Федерико: «Ты видишь,
с солнцем играют башни,
а с наковальней — молот».
Слушала смерть, как невеста.
А он говорил ей: «Твои ладони
такт отбивали в моем романсеро,
Твой серп — В серебряном звоне
моих трагедий. Я навсегда прославлю
взгляд твоих глаз незрячих,
бесплотную легкость тела
и губы твои — на моих горячих…
О смерть! О цыганка моих напевов!
Словно ветер, волос твоих пряди.
Нам хорошо под гранадским небом,
в нашей Гранаде, в моей Гранаде!»

III

Он уходил по улице длинной… Постройте ему, живые,
надгробье из сна и камня
среди фонтанов Альгамбры{99}.
И струи начертят на водной глади
невысыхающими слезами:
«Преступление было в Гранаде… в его Гранаде!»

ДНЕВНЫЕ РАЗДУМЬЯ