Эрнст Саломон - Вне закона

• Название: Вне закона
• Автор: Эрнст Саломон
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1930

О книге: Эрнст фон Саломон в своем вышедшем в 1930 году автобиографическом романе описывает опыт своей молодости, начиная с его членства в добровольческом корпусе в 1918 году. Сначала он боролся на стороне проправительственных войск в Берлине и Веймаре. Когда польские и межсоюзнические стремления аннексировали части Силезии вопреки результату плебисцита, Прибалтика и Верхняя Силезия стали районом боевых действий.

За свое соучастие в совершенных «Организацией Консул» (О.К.) убийствах по приговору тайного судилища (т. н. «суда Феме»), в том числе в убийстве министра иностранных дел Вальтера Ратенау, Саломон был осужден на многолетнее тюремное заключение.

Особенностью этого романа является безжалостное раскрытие образов мыслей исключительных людей в исключительные времена — и это на литературном уровне. Не менее интересна и личность самого автора ввиду того, что в будущем он отмежевался от последовавшего за революционными годами национал-социализма, в отличие от некоторых своих соратников.

Эта автобиография является «в то же время чем-то вроде автобиографии всего времени» (Пауль Фехтер), и она, как писал в обсуждении книги Эрнст Юнгер, заслуживает прочтения хотя бы потому, что она «охватывала судьбу самого ценного слоя той молодежи, который вырос в Германии во время войны».

«Вне закона» на полном основании считается одним из лучших романом для понимания смутного времени, последовавшего после Первой мировой войны, и мотивации основных приверженцев «крайне правых».

---

Тут лейтенант Вут высоко подбросил монету и закричал: — Орел или решка — миссия или авантюра? — и монета упала орлом кверху.

В первые дни октября поступило сообщение, что латыши вооружились для наступления. Это не могло нас удивить, так как мы тоже вооружались. Чтобы опередить врага, наступление было назначено на 8 октября.

Штурм

Снова из земли поднимался тот странно горький и пряный запах, который навсегда остался в моей памяти с мая, когда я первый раз шагал по этой дороге.

Однако тогда с этим запахом смешивался едкий дым от горящих балок, и мерзкий смрад тлеющих на раскаленном майском солнце трупов большевиков, лежавших всюду, и очень сильно лишал свежести аромат вспаханной земли. Но на этот раз туманы висели над влажной от росы землей, и солнцем, которое хмурыми и красными лучами освещало опушку леса, не могло заставить поле выделять испарения. Я еще не знал точно, как мне тогда этот запах, кажется, объединил в себе все, что из надежды и опасности двигало меня в Курляндии. Меня возбуждала опасная чуждость этой страны, с которой я состоял в весьма своеобразной связи. Как раз это чувство, стоять посреди этого прелестного ландшафта, собственно, всегда на качающемся болотистом грунте, который беспрерывно выпускал свои пузыри, придавал, все же, войне здесь тот волнующий, постоянно переменчивый характер, который, вероятно, уже тевтонским крестоносцам придавал то блуждающее беспокойство, которое всегда снова и снова заставляло их отправляться из своих крепких замков в рискованные походы. Я пришел сюда ради войны, и эта война означала для меня более сильный момент укоренения, чем им мог бы быть, вероятно, для поселенцев с трудом приобретаемый крестьянский земельный надел. Широкое пространство, к которому мы теперь, отделившись от опушки леса, маршировали по узкой грунтовой дороге, выдыхало другую атмосферу, чем та, которую мы знали по полям сражений великой войны. Ландшафт мягкой и коварной прелести осторожно простирался там и все же заставлял предчувствовать, что за некоторыми кустами скрывалась в засаде змеиная враждебность. Далеко позади на горизонте, однако, лежала, как четкая граница, темная линия вражеских позиций, которые сегодня нужно было захватить. И оттуда сюда доносился гром в отдельных глухих интервалах, так что взгляд невольно исследовал небо, в поисках откуда, все-таки, приходила гроза.

Лейтенант Кай, возле лошади которого я маршировал, обыскивал горизонт через полевой бинокль, потом он указал на белую с сероватым оттенком ленту, которая, выходя из леса, тянулась к вражеской позиции. Там можно было увидеть несколько темных пятен и отдельные, слабо передвигающиеся точки. Кай думал, что это, пожалуй, мог быть первый батальон, который должен был атаковать на дороге. Но я видел огромное знамя над толпой, и так как я знал, что русские, гордые своей царской военной эмблемой и все равно как, чтобы удушить свою неуверенность с помощью треплющейся на ветру материи и ярких цветов, всегда таскали с собой свой флаг и давали ему развеваться при всех случаях, которые уже давно нам, немцам, не накладывали отпечаток героического своеобразия, то я решил, что наступление наверняка застопорилось, потому что русские составляли резерв, и перед ними мы должны были столкнуться с врагом. Лейтенант послал меня назад, так как мы шли немного впереди роты, и я должен был поторопить людей. Саперная рота как раз поворачивала на дорогу. Во главе ее громадный фельдфебель на тонкой жерди нес треугольный вымпел с крестьянским башмаком, эмблемой роты. За ним один сапер растягивал гармонь, играя прусский армейский марш, как и во время всех других длительных и изматывающих маршей, которые мы уже совершили в этой стране. И за ними, справа и слева по дороге, в длинной колонне, один за другим, двигалась рота, каждый нес винтовку, как ему нравилось, с патронами в руке и короткими трубками под носом. И между рядами громыхали крестьянские телеги, груженные пулеметами и боеприпасами. Конечно, у этой походной колонны не было никакого лучезарно военного внешнего вида, тем более что оборванные мундиры всех родов войск и бородатые лица под шапками набекрень достаточно отчетливо показывали, что в этом походе важны были не военные профессионалы, а борцы. Пулеметный взвод тоже не уделял формальностям большого внимания, но пулеметы были только что смазаны маслом и тщательно упакованные лежали на телеге. Я пошел к моему расчету и там узнал, что я на время боя откомандирован в саперскую роту. Старший лейтенант саперов уже приближался к нам, хлопал своей растрепанной плеткой по плохо намотанным гетрам и заметил, не вынимая тяжелую трубку из зубов, что сегодня пулеметчикам представится случай показать, что они умеют что-то больше, чем только бесчинствовать и грабить. Я рассердился и промолчал, но унтер-офицер Шмитц, шагая рядом с повозкой и с небрежным равнодушием поправляя ящик с патронами, сказал, что насколько он помнит, как раз саперы тогда, при Бальдоне, опоздали к началу наступления, так как застряли по дороге в винном погребе. Старший лейтенант что-то пробурчал и потом пошел с полузакрытыми глазами за стеклами очков вперед, к своей роте.

Постепенно стало очень холодно. Мы нерешительно стояли на дороге, притопывали ногами, чтобы согреться, и немногословно прислушивались к грохоту на фронте.

Роты подходили. Шум далекого боя усиливался. Мы прошли мимо русских, которые устроились в кюветах и сопровождали наш марш глухой и смущенной ухмылкой. Мы покровительственно бросили в их адрес несколько слов на русском языке, которые солдат усвоил на войне, и непристойный смысл этих слов был воспринят русскими со снисходительной улыбкой. У железнодорожного переезда стоял броневик. На его стальных стенах были видны следы многочисленных пуль. Экипаж хлопотал у машины, некоторые стояли, замазанные машинным маслом, и с кровавыми каплями на кожаных куртках вокруг растянутого на дороге брезента, под которым выделялись формы искривленного тела. Мы прошли мимо, не задавая вопросов. Обе пехотные роты сворачивали налево на узкую тропинку через болото. Постепенно улица становилась более оживленной. На поле справа вздувалась желтая оболочка наполовину надутого привязного аэростата. За будкой путевого обходчика стреляла тяжелая батарея. С громким звоном одиночный осколочный снаряд взорвался у железнодорожных рельсов.

Мы остановились и сгрузили пулеметы. Так как враг, как мне казалось, был еще далеко, я разобрал свой пулемет, и повесил салазки лафета на спину. Обивка была разорвана, и оба бачка для воды, которые я повесил еще впереди на сошник, острым железом болезненно впивались мне в плечо. Мы рассыпались по дороге налево, перелезли через ров и вошли на болото. Это было в полдень. После утреннего кофе мы еще ничего не ели. Болотистый грунт качался при каждом шаге. Стекловидная, тонкая ледовая корка образовалась над болотом. Нога, раскалывая ее, сразу проваливалась вниз, вода тут же попадала в ботинки и с пузырями разливалась над краями круглых следов. Вся болотистая местность была усеяна низкими растрепанными кустиками. По небу проносились белые с сероватым оттенком обрывки облаков, ветер заставлял нас дрожать от холода под тонкой одеждой. Ни у кого из нас не было шинели. Я пыхтел под своим грузом и перебрасывал салазки с одного плеча на другое.

Когда мы прошли по болоту примерно пятьсот метров от дороги, нас обстреляли в первый раз. Невидимый противник выпустил навстречу нам очередь, которая со странным щебетанием ударила в землю прямо перед нами, и как внезапный кратковременный дождь оставила всюду вздымавшиеся кверху маленькие фонтанчики. Мы бросились на землю. Я споткнулся и упал. Бачки с грохотом покатились вниз, салазки лафета впились в грязь и ударили меня своим краем в грудь. Мои локти, мои колени глубоко провалились в болотистую землю. Ледяная вода сразу проникла сквозь одежду. Рядом со мной отделения пехоты открыли огонь. Пулемет Шмитца тоже стрелял. Прежде чем я смог начать собирать свой пулемет, прозвучал приказ о броске. Влажная одежда крепко присосалась к телу и образовала в складках твердо и образовывала неприятные ледовые корки. Гранаты болтались у меня на ремнях и мешали идти. Противник сопровождал наш бросок беспокойным огнем. Пошел дождь. Холодный ливень стегал в лицо. Над вражеской линией висела тяжелая, темная туча. В трех, четырех местах на горизонте горело. Нам еще часто приходилось бросаться на землю. Всюду на болоте сидели латышские стрелки. Над нашими головами шипели и клокотали летевшие сзади тяжелые снаряды, которые с глухим треском врезались в позиции. Наконец, мы подошли поближе. Между позицией и нами свободное поле, мягко-зеленое, ровное, слегка наклоненный в нашу сторону луг, который местами находился под водой.

Было уже четыре часа дня. Мы лежали за маленькой складкой земли, которая в некоторой степени обещала защиту. Ноги находились глубоко в грязи. Впереди отчетливо выделялась серая полоса позиции. В отдельных местах можно было увидеть, похоже, хорошо оборудованные бастионы. Мы радовались каждому снаряду, который грохотал там. Латыши стреляли из всех калибров. В луг попадали снаряды и своими взрывами творили магически странные деревья из жидкой грязи и кусков дерна. Из глухого рокота битвы снова и снова звонко выделялся быстрый треск скорострельных винтовок. Наш правый фланг был голым, только совсем рядом с дорогой должны были снова лежать войска. Латыши, наконец, обнаружили нас. Они ударили прямо у нас под носом из 75-миллимметровок, и разрывы их снарядов забрызгали нас грязью.