Баха Тахер - Любовь в изгнании / Комитет

• Название: Любовь в изгнании / Комитет
• Автор: Баха Тахер
• Издательство: Центр книги ВГБИЛ им. М. И. Рудомино (Институт востоковедения РАИ)
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-7380-0272-4, 978-5-8928-2411-8

Эта книга познакомит читателя с произведениями двух современных египетских писателей, принадлежащих к поколению шестидесятых годов XX века, так называемому поколению «новой волны» в египетской литературе: романом «Любовь в изгнании» Баха Тахира и повестью «Комитет» Саналлаха Ибрагима. Если авторы принадлежат к числу самых известных в настоящее время в Египте прозаиков, то переводчики — известные российские арабисты, имеющие большой опыт перевода арабской литературы.

---

Я также пытался в эти дни помочь Мюллеру в розысках Педро. Обратился к Бернару, который, как я знал, был по роду своей работы связан с организациями по делам беженцев и с иммигрантскими кругами. Однако Бернар высказал то же мнение, что и Бриджит — оставьте Педро в покое. Он был уверен, что чилиец ни на один миг не исчезал из поля зрения полиции и что если бы та хотела вернуть его доктору Мюллеру, то сделала бы это по собственной инициативе.

Бернар предположил, что Педро скорее всего находится у своих соотечественников из Чили или других стран Латинской Америки, у которых есть тайная сеть для оказания помощи друг другу. Он даже выразил готовность познакомить доктора Мюллера с представителями иммигрантских организаций, хотя и усомнился в том, что от этого будет какой-то толк. Даже если они знают, где находится Педро, они не проговорятся. Найдут ему работу в каком-нибудь отеле или в ресторане, и он будет скрываться там от полиции, неделями и месяцами не выходя на улицу. Хозяева заинтересованы в таких дешевых работниках. А если его все-таки арестуют, значит в нем больше не нуждаются или он не оправдывает себя как работник.

Когда я сказал Бернару, что мы должны разыскать Педро, чтобы спасти его, он скептически отозвался:

— Вы уверены, что спасете его? Хотите, я вас познакомлю с десятками людей из Чили и из других стран, живущими на нелегальном положении? Оно устраивает их в тысячу раз больше, чем возвращение на родину, и в тысячу раз больше, чем жизнь в лагерях для беженцев… Можете ли вы или доктор гарантировать ему что-то лучшее, чем то, что найдет он сам?

У меня не было ответа на этот вопрос. Тем не менее, Бернар согласился встретиться с Мюллером и вечерами ходил с нами по организациям, занимающимся делами беженцев, и по бедным кварталам, где находили приют нелегальные иммигранты. Но неделя уже истекала, а следов Педро мы так и не нашли.

По утрам я сопровождал Ибрахима в его встречах с журналистами, представителями политических партий и с живущими в стране арабами. Он намеревался по возвращении в Бейрут написать серию статей и собирал для них материал, а заодно предлагал своим собеседникам документы о людях, похищенных в Ливане. Ему очень вежливо обещали изучить вопрос, но потом исчезали из поля его зрения. Время от времени мы замечали „студентку“ то в холле гостиницы, то в одном из кафе, которые мы посещали. Иногда она появлялась в сопровождении юноши спортивного вида. Они вели себя как влюбленные, обнимались и целовались но не выпускали нас из виду. А порой „студентка“ пропадала, и ее друг следил за нами в одиночку.

Единственным местом, куда Ибрахим ходил без меня, было бюро компартии. Однажды, вернувшись оттуда с сияющим лицом, он встретил меня в ресторане. Блестя глазами, заявил:

— Наконец-то я увидел настоящую Европу! Узнал Европу, которую не знаешь ты! Представь себе, здесь коммунистов преследуют так же, как и у нас… Полиция следит за ними, прослушивает их телефоны, их ограничивают в занятии должностей, они с трудом находят работу. Более того, им нередко не разрешают селиться в дешевых домах, которые строит правительство. И все лишь потому, что они коммунисты!

— Чему же ты радуешься? — удивился я.

— Я встретил здесь очень стойких товарищей, — с гордостью сказал Ибрахим, — стойких, несмотря на все гонения.

Я не сумел сдержать улыбку, и он обиделся:

— Тебе смешно, да? Но именно эти гонения вселяют в меня надежду. Знаю, коммунистов здесь очень мало, и их газета, как ты выразился, размером с ладонь. Но почему же их так боятся? Ни одна из коммунистических партий в Европе не вооружена и не возьмет в руки оружия ради свержения существующей власти. Но почему их так боятся? Хочешь знать ответ? Потому что в перспективе они представляют собой единственную альтернативу европейскому кризису и кризису мировому. Они олицетворяют собой будущее и историческую неизбежность.

Я растерянно пробормотал:

— Но, Ибрахим, сейчас даже самые упертые коммунисты не утверждают этого! Даже в Кремле не думают, что это может произойти на Западе. Ты что, умом тронулся?

Мы продолжали спорить и за обедом, и в матине, словно вернулись во времена нашей юности…

И хотя мы не пришли к согласию ни по одному пункту, он был абсолютно прав, когда сказал мне в первую же встречу в этом городе, что смерть стерла причины нашей вражды. За несколько проведенных вместе дней мы сблизились и по-настоящему сдружились, несмотря на всю разницу взглядов. Словно каждый из нас в глубине души не принимал эту разницу всерьез. Мы спорили как бы для проформы, чувствуя, что оба мы — тени умершего прошлого, что Абд ан-Насер не воскреснет, а рабочие всего мира не объединятся. Но вслух мы этого не произносили, постоянно утверждая обратное. Я говорил ему, скорее, чтобы убедить самого себя, что народ не забудет того, что сделал для него Абд ан-Насер. Мои односельчане будут помнить, что именно он выстроил в деревне, жители которой погибали от малярии, медицинский центр, две школы, разделил землю между бедняками и дал сыновьям бедняков работу на выстроенных им заводах. Подобно Ибрахиму, я черпал веру в мелочах. Рассказал ему, как недавно дал одному другу прослушать часть речи Абд ан-Насера и увидел в его глазах слезы! Напомнил, как в 1977 году, после всего того, что было наговорено об Абд ан-Насере, люди в Египте вышли на демонстрации с его портретами и с его именем на устах. Доказывал, что, следовательно, в один прекрасный день люди снова поверят в революцию. Я говорил много. Ибрахим выслушивал меня и, упрямо качая головой, твердил:

— Но он преследовал своих союзников и приблизил к себе врагов, которые все погубили. Кто выдвинул Садата?

Я пытался возражать, мы оба накалялись, и полемика не утихала.

Но однажды в разгар спора Ибрахим неожиданно спросил:

— Слушай, в чем ты хочешь меня убедить? Ты думаешь, что я откажусь от своих взглядов и приму твои? В таком-то возрасте? Да я скорее покончу с собой!

Я понял, что он, как и я, цепляется за свою веру, чтобы его мир не рухнул окончательно, чтобы не расстаться с мечтой, которой мы отдали всю жизнь!

К концу недели Ибрахим, однако, поостыл и от политических споров перешел к другим темам. Стал жаловаться, что я, хотя мой брак и завершился разводом, принесшим мне много мучений, все же счастливее его, поскольку знал в жизни истинную любовь. А между ним и женщинами, которых он встречал, всегда стоял какой-то непонятный ему самому барьер. И что толку, если мужчина встретит ту, которую искал всю жизнь, когда время его уже ушло? Я обычно выслушивал его молча, понимая, что никакими словами тут не помочь.

За два дня до его отъезда мы встретились, чтобы поужинать в ресторане над рекой. Но передо мной был совсем другой Ибрахим, не тот, которого я знал. Он немного опоздал, а когда уселся напротив меня, я отметил бледность его лица и то, что пальцы его рук, лежавших на столе, дрожат. Мне показалось, что он весь дрожит, нога его под столом тоже нервно подрагивала.

— Что с тобой? — как можно мягче спросил я.

Вместо ответа он задал мне встречный вопрос:

— Почему нам не дано узнать настоящую радость или хотя бы настоящий покой? Кто распорядился лишить нас счастья?

Все так же осторожно я сказал:

— Недавно ты говорил мне о случайных обстоятельствах, которые формируют нас, рассказывал о своих родителях и о том, как всю жизнь мучился от несправедливости.

— Я говорил это? Ну и что? Разве в этом дело? Несправедливость доставляла мучения не только мне. Но у других жизнь от этого не кончалась. Жизнь вмещает все, и справедливость и несправедливость.

— Что ты все же имеешь в виду?

— Ничего. В день моего приезда сюда ты спросил меня о Шадии, и с тех пор я все думаю… Я не хотел, чтобы она мучилась вместе со мной. Я действительно хотел, чтобы она оставила меня. В тюрьме мы не знали, когда выйдем на свободу и выйдем ли. Мне казалось, что из-за меня она тоже в тюрьме, и решил дать свободу хотя бы ей.

— Но, желая освободить, ты разрушил ее.

В тот же момент я пожалел о сказанном и уже открыл рот, чтобы извиниться перед Ибрахимом, но он рассеянно, безо всяких эмоций откликнулся:

— Но ведь и она тоже разрушила меня — скорее всего, я не смог устроить свою жизнь именно потому, что все время искал ту Шадию, какой она была прежде.

Большими глотками выпил целый стакан воды, налил еще и молча устремил взгляд в окно, на реку, туда, где по черной поверхности воды скользил, склонив длинную белую шею и зарывшись клювом в перья на груди, одинокий и, наверное, тоже мучимый бессонницей лебедь. Ибрахим следил за ним, пока он не скрылся из виду, потом, не глядя на меня, признался.

— Я люблю Бриджит.

— Знаю.

— Ты-то знаешь, а что делать мне?

— Ты тоже прекрасно знаешь все, что я могу тебе сказать: по-моему, мы слишком стары для нее.