Кристофер Мур - Дурак

• Название: Дурак
• Автор: Кристофер Мур
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-61672-5

Тех, у кого плохо с чувством юмора, а также ханжей и моралистов просим не беспокоиться. Тем же, кто ценит хорошую шутку и парадоксальные сюжеты, с удовольствием представляем впервые переведенный на русский язык роман Кристофера Мура «Дурак». Отказываясь от догм и низвергая все мыслимые авторитеты, Мур рассказывает знакомую каждому мало-мальски образованному человеку историю короля Лира. Только в отличие от Шекспира делает это весело, с шутками, переходящими за грань фола. Еще бы: ведь главный герой его романа — Лиров шут Карман, охальник, интриган, хитрец и гениальный стратег.

---

— Карп дня? — уточнил законный наследник графского титула Глостеров.

— Угадал. Я заклинаю окаянную рыбку в сегодняшнем меню, паршивец. Ты мне больше нравился, когда жрал лягушек и ругался с бесами. Харчок, оставь им половину пайка, а сам завернись во что-нибудь потеплее. Идем искать короля. До встречи в Дувре, публика.

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Мы для богов, что мухи для мальчишек.
Себе в забаву давят нас они.

Глостер, «Король Лир», акт IV, сцена 1, пер. О. Сороки

Явление двадцатое Хорошенькая малютка

Весь день мы с Харчком трюхали под холодным дождем — через холмы и дол, по немощеным вересковым пустошам и дорогам, от которых осталось одно название: сплошь колеи, залитые жижей. Харчок был оживлен и боек — примечательно, учитывая, из каких мрачных переделок он только что выбрался, но легкость духа — счастье идиота. Он распевал во всю глотку и весело шлепал по лужам. На меня же остроумье и осведомленность давили тяжким бременем, посему угрюмость и ворчливость более приставали моему настрою. Я жалел, что не украл лошадей, что мы не обзавелись вощеными накидками, что я не взял с собой трут и кресало, а также что не прикончил в свое время Эдмунда. О последнем, среди прочего, жалел я и потому, что ехал бы сейчас у Харчка на плечах, беды не зная, но раны его еще не зажили после Эдмундовых порок. Вот ублюдок.

Должен сказать здесь, что проведши несколько дней на милости у стихий — впервые после странствий с Белеттом и его скоморошьей труппой, — я окончательно убедился, что я шут комнатный. Моя субтильная конституция скверно защищается от холода, да и вода с нее отнюдь не как с гуся. Боюсь, я слишком промокашка, чтобы работать уличным шутом. На холоде певческий голос мой сипнет, остроты и шутки на ветру утрачивают тонкость, а когда мускулы мне замедляет недобрая прохлада, я и жонглирую дерьмово. Для бури я безпрок, для шторма некошерен — мне более к лицу очаг и перина. О, теплое вино, горячее сердце, жаркая шмара — где же вы? Несчастный заледенелый Карман, ты — как жалкая утопшая крыса.

В потемках мы уж миновали много миль, когда ветром к нам принесло запах дыма и мяса. Вдали замерцал оранжевый огонек — окошко, затянутое бычьим пузырем.

— Смотри, Карман, — дом, — молвил Харчок. — Там можно посидеть у огня и, может, разжиться горяченьким.

— У нас нет денег, парнишка, и нечего отдать взамен.

— Мы обменяем им на ужин шуток, как раньше делали.

— Мне ничего забавного в голову не лезет, Харчок. Кувырки даже не обсуждаются — у меня пальцы так замерзли, что я и Кукана за ниточку не дерну. Я до того устал, что ни одну байку до конца не доскажу.

— А можно попроситься к ним за просто так. Вдруг они добрые.

— Это бурливый урыльник просачной пурги, правда?

— Но могут же, — упорствовал обалдуй. — Кутырь мне как-то пирожок дала, хоть я никак и не шутковал. Дала и все, по доброте душевной.

— Ладно. Ладно. Надавим на доброту, но приготовься, буде не выйдет, надавать им по мозгам и отобрать их ужин силой.

— А ежли их там много? Ты же мне поможешь?

Я пожал плечами, обведя десницей свой изящный габитус:

— Я мелок статью и устал, парнишка. Мелок и устал. Если я так ослаб, что даже вертепа показать им не смогу, боюсь, обязанности дачи по мозгам лягут по необходимости на твои плечи. Найди себе крепкий дрын. О, вот как раз поленница.

— Не хочу я никому по мозгам давать, — воспротивился упрямый полудурок.

— Ну хорошо, возьми тогда ножик. — Я протянул ему один из своих метательных кинжалов. — Деркани им хорошенько того, кто напросится.

Тут дверь избушки отворилась, в проеме возник ссохшийся силуэт и поднял над головой фонарь:

— Кто идет?

— Прощенья просим, любезнейший, — отвечал Харчок. — Мы только уточнить, не требуется ли тут сегодня кого деркануть хорошенько. Или по мозгам кого отоварить?

— Дай сюда. — Я выдернул у дурня свой кинжал и сунул в ножны на копчике.

— Прошу извинить, любезный сударь, Самородок пошутил не по чину. Мы ищем укрытья от ненастья — ну и, может, чуточку горячей еды. У нас есть только хлеб и крошка сыру, но мы ими поделимся за кров.

— Мы дураки, — сказал мой подручный.

— Заткнись, Харчок, это и так видно по моему облаченью и твоей бессмысленной роже.

— Заходи, Карман из Песьих Мусек, — рекла согбенная фигура. — И осторожнее, Харчок, не треснись о притолоку.

— Нам кранты, — сказал я, проталкивая Харчка в двери поперед себя.

Три ведьмы. Петрушка, Шалфея и Розмари. Кто бы мог подумать? Нет-нет, не в Большом Бирнамском лесу, где их обычно держат, где таких обычно и рассчитываешь повстречать, а тут — в теплой хижине чуть в стороне от тракта, на пути между глостерширскими деревеньками Грязные Блёвки и Приходский Хряк. Может, у них избушка на курьих ногах? Поговаривают, ведьмы расположены к таким жилищам.

— Я думал, ты старик, а ты старуха, — сообщил Харчок карге, впустившей нас. — Извиняюсь.

— Доказательств не надо, — поспешно вставил я, опасаясь, что кто-нибудь из них возьмется подтверждать свой пол взметаньем юбок. — Парнишка и так много страдал в последнее время.

— Рагу? — предложила ведьма Шалфея, бородавчатая. Над очагом висел котелок.

— Видал я, что ты туда положила.

— Рагу, рагу — мы варим синюю нугу, — подхватила Петрушка (дылда).

— Да, пожалуйста, — сказал Харчок.

— Это не рагу, — сказал я. — Они это так называют, потому что рифмуется с нугой. Но это не рагу.

— Нет, рагу, — возразила Розмари. — Говяды, морква и прочее.

— Боюсь, что так, — подтвердила Шалфея.

— А не крошеные крылья летучих мышей, не глаза распутников, не зобы тритонов — вот без это всего, да?

— Лук еще есть, — сказала Петрушка.

— И все? Никаких волшебств? Привидений? Проклятий? Вы вдруг являетесь тут в тьмутаракани — нет, на самом краешке той темной тараканьей жопки, по сравнению с коей тьмутаракань столица, — и вам надо лишь накормить нас с Самородком и дать нам кров, чтоб мы хоть чуточку согрелись?

— Ну да, примерно так, — ответила Розмари.

— Почему?

— Что-то рифма к «луку» мне в голову нейдет, — пожаловалась Шалфея.

— Еще бы — как только лук положили, все заклинанья наши пошли лесом, — сказала Петрушка.

— Правду говоря, «говяды» тоже нас к стенке приперли, нет? — спросила Розмари.

— Мда. «Яды», наверное. «Наяды»… — Шалфея задумчиво возвела здоровый глаз к потолку. — И «уёды», хотя, говоря строго, это вообще не рифма.

— Не всякая рифма годна для заклятия, — вздохнула Розмари. — «Наяды», «уроды»… Нипочем не скажешь, какая изворотливая лярва вылезет с такими рифмами. Убожество, честное слово.

— Рагу, пожалуйста, — сказал Харчок.

Я дал ведьмам нас накормить. Рагу было горячо и густо — и благодатно лишено частей тел земноводных и трупов. Мы поделились остатками Куранова хлеба с троицей, а они извлекли кувшин крепленого вина и разлили на всех. Меня согрело как изнутри, так и снаружи, и впервые за много дней одежка и обувка у меня высохли.

— Ну так что, все ничего, значит? — осведомилась Шалфея, когда мы все осушили по паре чашек вина.

Я начал загибать пальцы:

— Лира лишили рыцарей, началась гражданская война между его дочерьми, в Британию вторглась Франция, герцога Корнуоллского убили, графа Глостерского ослепили, зато он воссоединился с сыном, который зато стал до ужаса бесноватым, обе сестры околдованы и влюблены в ублюдка Эдмунда…

— Я их трахнул хорошенько, — вставил Харчок.

— Да, Харчок пежил их, пока обе не перестали на ногах держаться. Так, что еще… Лир бродит по болотам, ищет прибежища у французов в Дувре… Целая жменя событий.

— Стало быть, Лир страдает? — уточнила Петрушка.

— Неимоверно, — ответил я. — Ничего больше не осталось. Сверзился он будь здоров — сидел на троне, а теперь бродит и побирается. А изнутри его глодают угрызенья за то, что он совершил давным-давно.

— А ты ему, стало быть, сочувствуешь? — уточнила Розмари, зеленоватая ведьма с кошачьими пальчиками.

— Он спас меня от жестокого хозяина, поселил у себя в замке. Трудно ненавидеть на полный желудок у теплой печки.

— Это верно, — заметила Розмари. — Выпей еще вина. — И нацедила мне в чашку какой-то темной жидкости. Я отхлебнул. На вкус крепче и жарче прежней.

— У нас для тебя, Карман, есть подарок. — Розмари вытащила откуда-то из-за спины кожаную шкатулку и открыла ее. Внутри лежали четыре крохотных каменных флакона — два черных и два красных. — Тебе пригодится.

— Что это? — Перед глазами у меня плыло. Голоса ведьм я слышал, храп Харчка тоже, но как бы издали, словно через тоннель.