Кристофер Мур - Дурак

• Название: Дурак
• Автор: Кристофер Мур
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-61672-5

Тех, у кого плохо с чувством юмора, а также ханжей и моралистов просим не беспокоиться. Тем же, кто ценит хорошую шутку и парадоксальные сюжеты, с удовольствием представляем впервые переведенный на русский язык роман Кристофера Мура «Дурак». Отказываясь от догм и низвергая все мыслимые авторитеты, Мур рассказывает знакомую каждому мало-мальски образованному человеку историю короля Лира. Только в отличие от Шекспира делает это весело, с шутками, переходящими за грань фола. Еще бы: ведь главный герой его романа — Лиров шут Карман, охальник, интриган, хитрец и гениальный стратег.

---

Харчок кивнул. По его подбородку поползла родственница его прозванья.

— Значит, не очень хорошо?

— Не очень, парнишка, — рек Кент.

— Но ведь хорошо же, Карман с нами и теперь нас спасет?

— Вестимо — я само спасение в разгаре. Когда за водой ходил, ты там ключей случайно нигде не видел?

— Не. Ключей не видал, — отвечал мой подручный. — Но у колодца иногда бывает портомойка с шибательными дойками. Только она с тобой ни на какие хиханьки не пойдет. Я спрашивал. Пять раз.

— Харчок, о таких вещах нельзя спрашивать без всякой увертюры, — сказал я.

— Я же сказал «пожалуйста».

— Ну тогда молодец — я рад, что ты не растерял манеры перед лицом такого негодяйства.

— Благодарю, милостивый государь, — ответил Харчок голосом ублюдка Эдмунда — скопировал идеально, зло так и капало с уст.

— Это нер-блядь-вирует, — рек Кент. — Карман, а ты бы не мог все же как-то попробовать и меня вытащить отсюда? Уж с добрый час назад у меня руки онемели, а если начнется гангрена и придется их рубить, мечом уже не очень помашешь.

— Знамо дело, устрою, — сказал я. — Пускай Регана сперва на отца яд сольет, а потом я схожу про ключ у нее спрошу. Я ж ей вполне не безразличен, знаешь?

— Ты на себя написял, да? — осведомился Харчок — уже своим голосом, но с легким валлийским акцентом. Бесспорно, дабы утешить Кента в его маскараде.

— Тому не первый час пошел. И дважды — еще после.

— Я так тоже ночью порой делаю — когда холодно или до нужника далеко.

— А я просто старый, и мочевой пузырь у меня усох до грецкого ореха.

— А я войну объявил, — сказал я, ибо мне показалось, что мы обмениваемся сокровенным.

Кент забился в колодках, выворачивая шею посмотреть на меня.

— Что сие значит? Начали-то мы с ключа — потом пипи зачем-то, а теперь «я объявил войну»? Без всякого «с вашего позволенья»? Ты меня озадачил, Карман.

— И мне горько это слышать, ибо все здесь присутствующие — моя армия.

— Шибенски! — рек Харчок.

Освобождать Кента пришел сам граф Глостерский.

— Прошу прощения, мой добрый человек. Сам бы я такого нипочем не допустил, но Корнуоллу что втемяшится…

— Я слышал, вы старались, — ответил Кент. Эти двое дружили в прежней жизни, но теперь Кент был поджар и черноволос, выглядел гораздо моложе и далеко не так опасно, а вот на Глостера последние недели легли тяжким бременем. Он будто постарел на много лет, у него тряслись руки, пока он прилаживал тяжелый ключ к замкам колодок. Я деликатно отобрал у него ключ и открыл замки сам.

— А ты, шут, я не потерплю, чтоб ты насмехался над внебрачным происхожденьем Эдмунда.

— Значит, он уже не байстрюк? Вы женились на его матери. Мои вам поздравленья, добрый граф.

— Нет, мать его давно уже в могиле. А законность его положенья проистекает из иного. Другой мой сын, Эдгар, меня предал.

— Как так? — спросил я, прекрасно зная, как так.

— Намеревался отобрать у меня земли, а меня поскорее в гроб загнать.

Я в подметном письме своем такого не припоминал. То есть про конфискацию земель там, конечно, говорилось, но об убийстве не было ни слова. Наверняка дело рук самого Эдмунда.

— Подумай, чем ты мог его прогневать. И прошу тебя, не являйся ему на глаза прежде, чем остынет его ярость, — она сейчас в нем так бушует, что и кулакам своим дав волю, отец вряд ли успокоится на том[140], — сказал вдруг Харчок идеальным Эдмундовым голосом.

Все мы обернулись к нашему пентюху: из пещеры его пасти несся голос не того размера.

— Нет, никогда. Я помню хорошо[141]. — Другим голосом.

— Эдгар? — уточнил Глостер.

То и впрямь был голос его родного сына. Меня всего скрутило предчувствием того, что мы услышим дальше.

— Беда! — Снова голос ублюдка. — Отец идет, я слышу! Извини, я обнажу мой меч против тебя. Вынь свой. Нам надобно хитрить обоим. Смелее бейся, будто в самом деле! Беги теперь, покуда нет отца! Огня сюда! Скорей! Спасайся, брат! Скорей огня! Скорей! Беги! Прощай же![142]

— Что? — воскликнул Глостер. — Что это за увертки колдовства?

Опять Эдмундов голос:

— Я все думаю, брат, о предсказании, о котором я читал несколько дней тому назад, насчет того, что будет следствием этих затмений[143]. А ведь, к несчастью, предсказанное сбывается уже: рвутся узы между родителями и детьми, наступает мор и глад и конец старинному согласию. Расколы в государстве, посягновенья и хулы на короля и знать, ложные подозрения, изгнание друзей, развал в войсках, измены в супружествах — всего не перечислить…[144]

На сем я заткнул рот Харчку рукою.

— Пустяки, милорд, — рек я. — Самородок умом повредился и вообще не в себе. Лихоманка, я так полагаю. Он повторяет голоса, но душу в них не вкладывает. В мозгах у него кавардак.

— Но то были голоса моих сынов, — сказал Глостер.

— Знамо, но лишь звучаньем. Только звук в них был. Дурачина же — что птичка певчая, чирикает без всякого на то соображенья. Ежели найдется у вас угол, куда я мог бы отвести его…

— А также любимого королевского шута и верного слугу, с которым обошлись жестоко… — добавил Кент, растирая запястья, натертые в колодках.

Глостер задумался на миг.

— Тебя, мил-человек, наказали незаслуженно. Холуй Гонерильи Освальд хуже чем бесчестен. И хотя сия тайна неподвластна моему соображенью, Лир и впрямь благоволит своему Черному Шуту. В северной башне есть нежилая светлица. Крыша течет, но ветром в нее не задувает, да и к хозяину своему будете близко. Его я поселю в том же крыле.

— О, благодарствуйте, милорд, — рек я. — За Самородком нужен глаз да глаз. Навалим на него побольше одеял, а я сбегаю к апофикару за пиявками.

Мы уволокли Харчка в башню, Кент захлопнул тяжелую дверь и заложил ее засовом. В светелке имелось одно церковное окно с треснувшими ставнями и пара стрельчатых бойниц — все они пробиты были в нишах, а занавеси раздернуты, чтоб хоть немного света попадало внутрь. Зимой здесь было так промозгло, что изо ртов у нас валил пар.

— Задвинь шторы, — сказал Кент.

— Лучше сходи сначала за свечами, — рек я в ответ. — Как только мы задернем шторы, в светлице будет темно, как у Никты[145] в попе.

Кент вышел и совсем немного погодя вернулся с тяжелым железным шандалом, в котором горели три свечи.

— Горничная скоро принесет жаровню с углями, хлеба и эля, — сказал рыцарь. — Старина Глостер — добрый малый.

— Инстинкт самосохранения у него тоже в порядке. С королем его дочерей не обсуждает, — заметил я.

— Я на собственной шкуре выучился, — вздохнул Кент.

— Я о том же, — молвил я и повернулся к Самородку, который мял воск, стекавший с толстых свечей. — Харчок, так что ты нам рассказывал? Про сговор Эдмунда и Эдгара?

— Не знаю, Карман, — отвечал подручный. — Я же просто говорю, а что говорю — бог весть. Да только лорд Эдмунд меня бьет, если я разговариваю его голосом. Я оскорбляю собой естество и меня надо наказывать, говорит.

Кент потряс головой, как гончая, вытряхивающая воду из ушей:

— Что за кручёное коварство ты себе замыслил, Карман?

— Я? При чем тут я? Мерзопакость замыслил подлец Эдмунд. Но плану нашему она только на руку. Беседы Эдгара с Эдмундом лежат на полках памяти Харчка, будто запыленные тома в библиотеке — надо лишь заставить обалдуя их раскрыть. Ну же, к делу. Харчок, какие слова сказал Эдгар, когда Эдмунд посоветовал ему не являться на глаза отцу?

И так, мало-помалу, мы отжимали из памяти Харчка все — словно кошачьей лапой[146]. Согревшись над жаровней и съев весь хлеб, мы уже видели всю картину: предательство Эдмунда развернулось пред нами в красках и голосах первого состава исполнителей.

— Так Эдмунд, стало быть, сам себя ранил и сказал, что это сделал Эдгар? — уточнил Кент. — Чего было просто братца не прикончить?

— Сначала ему надо обеспечить себе наследство, а нож в спине будет выглядеть слишком уж подозрительно, — пояснил я. — Кроме того, Эдгар — муж крепкий, бьется умело. Эдмунд вряд ли вышел с ним лицом к лицу на поединок.

— Изменник, да еще и трус, — рек Кент.

— Это его достоинства, — сказал я. — Ну, или мы ими воспользуемся как таковыми. — Я легонько похлопал Харчка по плечу. — Парнишка хороший, отлично шутовством владеешь. А теперь давай-ка поглядим, сможешь ты сказать голосом ублюдка то, что скажу я.

— Ага, Карман. Я постараюсь.

И я сказал:

— О моя милая миледи Регана, как солнце — блеск любимых мной очей, с кораллами сравнима алость губ, снег не белей, чем цвет ваших грудей, а волос вовсе не как проволока груб[147]. Коли не станете моею поутру, то я возьму и точно здесь помру.

Харчок моментально все воспроизвел мне голосом Эдмунда Глостерского. Мольбы и отчаяния в голосе его хватило бы, чтоб отпереть самое черствое сердце. Так я, по крайней мере, надеялся.