Тобша Лирнер - Сфинкс

• Название: Сфинкс
• Автор: Тобша Лирнер
• Издательство: АСТ
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-271-40693-5

Таинственный древнеегипетский артефакт.

В эзотерических текстах его называют астрариумом. Считается, что он дарует своему хозяину бессмертие. Возможно, он побывал в руках самого Моисея, а впоследствии принадлежал таинственному «последнему фараону» Нектанебу II, судьба которого неизвестна…

Поначалу англичанин Оливер, которому этот артефакт достался от трагически погибшей жены, не верит в древние легенды. Но постепенно он убеждается: астрариум действительно обладает очень необычными свойствами.

Однако завладевший астрариумом Оливер оказывается втянут в головокружительную, опасную гонку, цель которой — охранить древнюю тайну от опасных и могущественных людей…

---

Устав от всего происходящего, я тоже собрался уходить. Но стоило мне сделать попытку подняться, как на мое запястье, не давая сойти с возвышения, легла рука Франчески.

— Оливер, вы не можете сейчас уйти.

— Могу и уйду, — ответил я. — Начинается мой личный траур.

Так дерзко со старой дамой я никогда себя не вел. И она больше не пыталась меня задержать.

Я с удивлением обнаружил, что время близится к вечеру. У ворот виллы Брамбиллов стояла запряженная низкорослой лошадью небольшая повозка. Возница, худой как жердь мужчина среднего возраста в традиционной одежде, привалился к стене и курил. Увидев меня, он выбросил сигарету и распрямился.

— Пожалуйста, залезайте. — Голос прозвучал тихо, но властно.

Я хотел прогуляться и отмахнулся.

— Для вас бесплатно. Будьте добры, месье Уарнок, я настаиваю.

Я колебался, заподозрив, уж не из тайной ли он полиции. Но в его манере держаться чувствовалось достоинство, и что-то подкупило меня в выражении его открытого лица. Наверное, я поступал глупо, но от усталости и горя был измотан вконец. Я забрался в экипаж и попросил отвезти меня на виллу в Рушди.

Мы ехали по узким улочкам. Воздух после недавнего дождя казался свежим, и тихое цоканье копыт убаюкало меня. Ощущение движения отогнало на время чувство ужасного одиночества, которое, как я понимал, поджидает меня на вилле, где хранились свидетельства нашей жизни с Изабеллой.

Повозка приостановилась у низкой арки, которая, судя по всему, вела в темный двор. Внезапно рядом со мной оказался мужчина в головном платке, закрывавшем большую часть лица. Я отпрянул, сонливости как не бывало. Но тут же с облегчением увидел, что из-под темно-синей ткани показалось лицо Фахира. У него на плече висела сумка.

— Ничего не говорите, — прошептал он. — Астрариум в сумке у ваших ног. Я обещал Изабелле доставить его вам в целости и сохранности. Она сказала, вы сообразите, что с ним делать. Оливер, берегите астрариум пуще жизни. Не знаю точно, какой силой он обладает, но есть люди, которые считают, что с его помощью сумеют уничтожить все, чего мы добились в нашей стране: политической и экономической стабильности.

Стуча колесами, повозка подъехала к вилле.

В окне на верхнем этаже я разглядел одинокую фигуру Ибрагима, который к моему возвращению зажигал свет.

— Отвезите астрариум своему другу Барри Дугласу. Можете ему доверять. Он откроет контейнер, сделает углеродный анализ астрариума и точно скажет, что это такое. Вы обязаны это сделать ради Изабеллы. Знайте, что я ее тоже любил.

Я схватил его за руку.

— Почему вы рискуете жизнью, Фахир? На кого вы работаете?

Он загадочно улыбнулся и освободил руку.

— Удачи, мой друг. — И, выскочив из экипажа, растворился в тени.

7

Я договорился встретиться с Барри Дугласом в «Спитфайере» — маленьком баре недалеко от площади Саада Заглюля на улице Ансьен Бурс. Он был открыт в тридцатых годах и во время Второй мировой войны пользовался популярностью среди расквартированных в Александрии солдат союзнических войск. Владелец, англофил, с гордостью выставил в окне закутанный в «Юнион Джек»[6] маленький гипсовый бюст Уинстона Черчилля. Внутри постоянно царил полумрак, что очень нравилось Барри Дугласу, завсегдатаю этого места.

Он быстро стал моим другом, как и другом Изабеллы. Мне нравился его независимый вкус и типично австралийская нетерпимость к пустой болтовне. Мы оба презирали притворство и классовый снобизм. Чего я не разделял с ним, так это его любовь к мистике и всякого рода спиритическим штучкам. Но в этом он быстро нашел общий язык с Изабеллой.

Я задержался на пороге. Договариваясь с Барри о встрече, я не решился сказать ему о смерти Изабеллы. Каждый раз, когда приходилось кому-то об этом сообщать, у меня возникало ощущение, что я опять тону, и мне становилось страшно, что снова придется переживать те мгновения. Кроме того, я решил, что он и без меня узнал о трагедии — новости в Александрии распространяются быстрее пожара. Наконец я взял себя в руки и вошел внутрь. На стенах бара висели старые фотографии — пыльные черно-белые снимки улыбающихся парней. Они стояли, обнявшись, позируя перед объективом. Англичане, канадцы, австралийцы, новозеландцы, затесался даже шотландец в национальном берете с помпоном. Некоторые из них в плохо подогнанной форме казались детьми: узкие подростковые плечи утопали в гимнастерках. Большими кроличьими глазами они смотрели сквозь время — в зрачках прятались маленькие бусинки страха, зато на губах играла вызывающая улыбка. Не так-то просто было защищать землю, если многие местные считали, что они ее у них отбирают. И ох как непросто иметь дело с двоедушными арабами, не говоря уж об александрийских итальянцах — людях вроде отца Изабеллы, — часть которых отправились воевать на стороне Муссолини и немцев.

Осмотревшись и не заметив Барри, я сел к стойке и заказал «Кровавую Мэри». Разглядывая фотографии, я не мог не задуматься, сколько же этих молодых солдат осталось лежать на военном кладбище в Эль-Аламейне. Семь тысяч могил убегали вдаль с пугающей монотонностью, а самые берущие за сердце надписи гласили: семь неизвестных солдат, пять неизвестных солдат… Товарищи, разорванные на куски и снова собранные в невероятном, жутком объятии смерти.

— Боже, какое же чертовски жалкое зрелище ты собой представляешь! — прогудел через весь бар безошибочно австралийский голос. Барри пододвинул ко мне высокий стул и попытался устроить на нем свое грузное тело. — Эти проклятые седалища делают для лилипутов. Азиз! — крикнул он занятому протиркой стаканов хозяину. — Когда ты заведешь себе пристойные стулья?

Азиз пожал плечами, подыгрывая австралийцу, который, как я знал, частенько сюда заглядывал. Барри повернулся ко мне.

— По крайней мере пиво холодное. Ну как ты, приятель? — Он обнял меня и с силой притянул к себе.

Я отвернулся, боясь, что у меня не хватит выдержки. И сорвался бы, если бы не почувствовал запах старого кожаного пиджака Барри — смесь лосьона после бритья, затхлого нота и гашиша. Он выпустил меня и вытер слезы с глаз.

— Трагические похороны. Сам ненавижу все такое. Когда я соберусь соединиться на небесах с Бумой, то предпочитаю, чтобы какой-нибудь умелый повар соорудил из моих останков изысканное рагу, и таким образом мои молекулы использовались бы повторно со смыслом.

Вечная беда с Барри: никогда нельзя сказать, говорит он серьезно или шутит.

— Ты там был? — Должно быть, я всю церемонию провел как сомнамбула, если его не заметил.

— Ни за что на свете не пропустил бы. Спрятался в самом заду и напивался — не хотел расстраивать местных. — Барри высморкался в большой, украшенный вышивкой платок. — Католики в отличие от ирландских протестантов по крайней мере устраивают хорошее шоу. Нельзя хоронить человека, если нет пристойного ритуала. Но при чем тут Изабелла? Ее время еще не настало. — В подтверждение своих слов он крепко ударил ладонью по стойке. — Не настало, черт возьми!

Из угла бара на нас подняли головы — там сидела незаметная парочка, и громкий голос Барри нарушил их тет-а-тет. Обернулся матрос-киприот, из-под стола выскочила бродячая кошка. Щелкнул магнитофон, и неожиданную тишину в баре нарушила неуместными юношескими призывами другого мира фонограмма рок-группы «Кинкс».

Азиз без напоминаний поставил перед австралийцем стакан с пивом.

Барри Дуглас был одним из немногих людей, чья яркая, независимая индивидуальность действовала как разряд электрического тока, а детская смешливость раскрепощала и была одновременно заразительной. Сорока пяти лет от роду, он возвышался на шесть футов три дюйма, весил двадцать стоунов и был обладателем гривы спутанных белобрысых со стальным отливом волос и такой же бороды, которые делали его похожим на бога викингов. Морщинистая и загорелая от постоянного прожаривания на солнце кожа делала его этаким «белым человеком в Африке». Напившись, он выглядел и вел себя как разъяренный бык, но, протрезвев, мог очаровать самую неприступную женщину. Местные арабы любили его: он жил в Александрии так давно, что они считали его счастливым талисманом. О его стычках с городской полицией ходили легенды, но даже там любовно терпели его эскапады. Заядлый ныряльщик и серфер. Барри словно вырос в воде, а не на суше. Свою профессию он называл «морской эксперт», хотя никто толком не понимал, что, собственно, это значит. Сам я считал, что ему больше подходит эпитет «искатель сокровищ», но чем дольше его знал, тем больше он проявлял необыкновенных талантов в самых удивительных областях.

В конце пятидесятых годов он уехал из Австралии, в начале шестидесятых оказался на побережье Калифорнии, где принял участие в первых экспериментах с ЛСД, проводимых в Беркли. Это изменило его честолюбивые замыслы, он бросил науку ради приключений, получил работу ныряльщика в команде Жака Кусто и тогда же страстно увлекся поиском затонувших кораблей. Беспутный, когда сидел без дела, во время охоты он становился опасно сосредоточенным — настоящая акула. По словам Изабеллы, Барри был одним из лучших реставраторов золотых, серебряных и бронзовых артефактов, а о точности определения им возраста предметов при помощи углеродного анализа среди археологов ходили легенды.