Иннокентий Соколов - Бог из глины

• Название: Бог из глины
• Автор: Иннокентий Соколов
• Жанр: Ужасы и Мистика

Аннотация:

Ты слышишь это каждую ночь, когда ложишься спать. Ты слышишь это каждую ночь, когда спишь. Ты слышишь это каждую ночь, когда вскакиваешь в своей постели, прижимая одеяло к груди, пытаясь хоть как-нибудь защитить себя от этого кошмара. Это ночной ветер поет призрачную колыбельную, и луна подпевает ему серебряным голосом. Это существа, замурованные в толстых стенах дома, пытаются разговаривать с тобой. Это неведомый бог, живущий в подвале, зовет каждую ночь к себе. Вскакиваешь с постели, и некоторое время смотришь в темноту, пытаясь судорожно глотнуть, пытаясь пустить воздух в легкие, ослабевшие от крика. Молча стоишь в темноте, вслушиваясь в голоса, которые шепчут тебе о том, что они хотели бы сделать с твоим телом, твоей кровью и плотью. Ты стоишь в темноте и пытаешься услышать знакомые, привычные звуки — тиканье будильника, потрескивание обоев, печальную песню сверчка за окном. Ты почти убеждаешь себя, что слышишь эти звуки, и больше ничего. Это происходит каждую ночь, и это беспокоит тебя. Ты не знаешь, что происходит сейчас с тобой и твоей семьей. Ты ничего не делаешь — просто плывешь по течению, не предпринимая никаких попыток вырваться из этого дома. Ты пока не знаешь, что ожидает тебя — но если бы ты знал, если бы только знал…

---

Надя вышла со стадиона, и пошла дальше по тропинке, которая стала шире. Через пару метров тропинка оборвалась небольшим железным мостиком, перекинутым через ров с водой, который проходил вдоль забора (верхушки камыша, торчащие над выщербленными кирпичными стенами, были тому подтверждением). Надежда остановилась — на мостике стоял человек. Он курил, рассматривая темную воду, на поверхности которой покачивалась ряска и упавшие листья.

Незнакомец повернул голову, рассматривая Надежду. На вид ему было около тридцати. Высокий и худой, он стоял, покачиваясь с пятки на носок. Потертая джинсовая куртка скрывала худобу, но все равно, по сравнению с Надей, он казался хрупким песочным человечком. Надежда подошла поближе.

Торчащие уши незнакомца вкупе с намечающейся лысиной производили не самое лучшее впечатление. Вдобавок ко всему он сутулился, что не добавляло привлекательности.

Он стоял, словно ожидая, пока Надежда подойдет к нему. И как только ее нога коснулась мостика, человек заговорил:

— Добрый вечер, Наденька.

Надежда, как никто другой знала, что ни в коем случае нельзя разговаривать с незнакомыми людьми. Но… ведь это был сон. И она, и незнакомец, стоящий на шатком мостике, знали это оба.

— Где я? — спросила Надежда, и незнакомец коснулся ее рук своими.

— Это место моих снов — ответил он — это место где всегда осень, и печаль. Я стою на этом мостике и смотрю, как на воде кружатся пожелтевшие листья. Эта мертвая вода зовет к себе.

— Кто вы, что вы делаете здесь? — Надежда всматривалась в лицо незнакомца, пытаясь вспомнить, где могла его видеть раньше.

Незнакомец вздохнул.

— Степан Королев — возможно, вы слышали обо мне…

— Тот самый? — вопрос повис в воздухе.

Королев поднял голову. Легкий ветер всколыхнул остатки волос, обнажив залысины.

— Совершенно верно — некогда многообещающий писатель, автор множества страшно интересных историй, если угодно восходящая звезда…

Надежда рассматривала Степана. Так вот он какой — автор нашумевших "Страшных историй", человек, сроднившийся с тьмой, воспевший ее сумрачную прелесть в своих странных произведениях. Надя когда-то честно пыталась прочесть хоть один рассказ, но безнадежно застряла на первых же страницах. Ее разум отказывался воспринимать происходящее там, на растрепанных страницах книжонки, взятой по случаю в городской библиотеке, залапанной и затасканной сотнями рук неугомонных читателей — любителей всего страшного и потустороннего. Хотя…

— Каждому свое… — задумчиво протянул писатель — каждому свое, и никто не останется обделен…

Надежда окинула его взглядом.

— Что происходит, почему я здесь? — вопросы сыпались из нее, как горошины из стручка.

Степан улыбнулся. Улыбка придала особое очарование этому вечеру, как изысканное вино, что красит атмосферу ужина в дорогом ресторане, когда зажжены свечи, и впереди пара часов легкой, не обязывающей беседы, напрасные надежды на что-то большее, чем просто поцелуи у темного окна, и смущенные взгляды из-под ресниц.

— Это сон, детка, (прости, что я так тебя называю) — не бойся, когда ты знаешь, что рано или поздно откроешь глаза, и очутишься в теплой уютной постели, или в ванне, наполненной горячей водой, становится не так страшно. Куда страшнее умирать каждый день, каждый час, каждое мгновение, и знать, что нет выхода из этой адской круговерти, когда дорога, покрытая слезами дождя, переворачивается в лобовом стекле, и асфальт меняется с небом местами.

Улыбка сошла с его лица, пропала, растворилась в нем. Степан схватил Надежду так, что она почувствовала боль. Сильные пальцы сжали плечо, словно пытались разорвать слабое женское тело.

— Ты слышишь, как стонет металл, сминаясь, переламывая тело. Запах горящей пластмассы смешивается со смрадом обугленной плоти — дьявольский аромат. И когда ты становишься одним целым с машиной, — чувствуешь, как стонет железо, принимая новую форму. Кости трещат, сухожилия рвутся, и вкус глины на губах — он еще страшнее осознания того, что смерть еще не скоро примет в свои ласковые объятия…

Степан кричал. Слова вылетали из его рта вместе с капельками слюны. Гнев и боль переполняли его.

— Ты умираешь не в одно мгновение, о нет. Это слишком просто, для такого простака как я. Ты не хотела бы на миг очутиться на моем месте, а? Ты толстая, омерзительная тварь!

Надежда попыталась освободиться, но Степан держал ее. Он приблизил свое лицо к ней так, что она ощущала ярость, что выплевывалась из его рта маленькими каплями злобы. Он затрясся, задыхаясь, усилив хватку:

— Что ты знаешь о смерти? Ты боишься собственной тени, разговаривая с зеркалами, в которых нет ничего кроме твоего отражения! Я же стою на этом мосту, и черная вода под ним — свидетель моих слов, а где-то за дорожкой, что уходит отсюда, часть меня умирает в проклятом железном гробу, чтобы испытывать эти муки вновь и вновь.

Писатель захрипел и отпустил ее. Надежда попятилась, стараясь не сводить с него взгляда.

— Прости детка. Я стар и болен. Я устал от смерти, которая глумится надо мной, я устал оттого, что не могу найти упокоение даже в месте моих снов. Осень навсегда осталась со мной, осела в моем сердце. Взгляни, как покачивается ряска, и желтые листья падают вниз. Эта вода не покроется льдом, чтобы растаять потом под теплым апрельским солнцем. И ивы не будут шелестеть листвой в жаркий июльский день. Нет, детка (и прости, что я кричал на тебя, никто не виноват в том, что для меня нашлось только немного боли, вместо успокоения там, за вересковой тропинкой, что уводит за край пустоши), эта черная вода, камыш, что шелестит, играя с холодным ветром, — все это осень, что поселилась в моем сердце, вместе с болью, и эта осень во мне навсегда.

Степан протянул руки.

— Пожалуйста, отпустите меня — Надежда заплакала, и Королев улыбнулся не самой лучшей из улыбок.

— Нет, детка — он покачал головой, и ветер шевельнул верхушки ив, растущих вдоль рва — все не так, как кажется холодным осенним вечером, здесь, в месте моих и твоих снов. Я устал умирать каждый миг, зная, что моим воскрешением будет новая смерть за рулем колымаги, которая кувыркается по асфальту, высекая искры, перед тем, как рухнуть за ограждение дороги, чтобы завершить очередной миг никчемного существования в царстве боли. Я не привык говорить красивые слова, но что поделать — здесь это происходит само собой, все что угодно — лишь бы докричаться до тебя…

Он сделал шаг навстречу, и гримаса ненависти вновь исказила худое лицо.

— Я не хочу умирать, только потому, что кто-то посчитал меня достойным этого — Степан кричал, и его глаза блестели от слез. Он стоял, покачиваясь, прижимая руки к ушам, словно слышал что-то ужасное. То, что не должен был слышать.

— Я не хочу умирать, потому, что кто-то захотел этого. Я не могу больше…

Степан заплакал. Он тянулся к ней, словно она могла помочь. Надежде стало страшно. Осень проникла в душу, словно пытаясь залить огонь жизни печальным дождем.

— Уходи — прошептал Степан — беги отсюда, пока оно не забралось в твои мысли. Беги, если не хочешь, чтобы глиняные жернова перемололи твою душу. Глиняный шорох, что страшнее зубовного скрежета. Глиняный шорох — предвестник печали. Беги детка, беги, пока глиняное божество не дотянулось до тебя своими лапами. Я молю, я прошу только одного — останови его, если не хочешь ощутить вечную агонию, окунуться в свой самый страшный сон.

Надежда попятилась, но безумный писатель приближался все ближе и ближе. Его руки тряслись от боли, а на лице обвисли морщины. Этот сон не собирался заканчиваться здесь и сейчас, и ей оставалось только пятиться, осторожно ощупывая ногами, стыки металлических листов, что прогибались под ее весом.

— Что я могу сделать? — ей хотелось закричать, но все что у нее получилось — выдавить неясный клекот. Степан остановился, держа руки на весу, отчего вся его фигура выражала боль и растерянность.

— О, детка — прошептал он. — На самом деле все будет зависеть только от тебя. Я слышу голоса, которые рассказывают о том, что будет, что случится однажды, не сегодня, они бросаются словами, словно выплевывая их из себя, и когда у меня получается сложить эти слова в предложения, мне хочется кричать. Иногда голоса поют, и мне трудно различать смысл — они словно за стеной, и если приложить ухо, наверняка можно ощутить, как дрожит, осыпаясь, старая штукатурка, но у меня нет возможности сделать это. Эти тонкие голоса, — они знают все, это они сообщили мне, что мы с тобой еще встретимся. Тогда, когда тебе будет нужно, тогда, когда тебе понадобится помощь, а до тех пор, мой удел — визг колес и дым сгорающих покрышек. И скажу тебе еще кое-что — писатель вновь приблизил лицо, так, что Надежда сумела рассмотреть отблеск луны в его расширенных зрачках, — я ненавижу тебя за это. Когда придет время я помогу тебе, но детка — у меня нет больше сил терпеть все это, и если бы ты не была такой равнодушной сукой, все случилось бы намного быстрее. Голоса не разрешают мне открыть всю правду, но поверь, и без того все достаточно ясно — то, что ждет тебя впереди, то, что случится с тобой — тени осенних сумерек. Осень достанет тебя, дотянется корявыми лапами, (я ненавижу тебя, милая, если можешь, прости), и тогда придет мой черед. Я думаю, мы еще не раз встретимся с тобой, хотя я бы предпочел никогда не встречаться с вами обоими, но тут я бессилен, что-либо изменить. Беги крошка, убирайся отсюда…