Джеймс Баллард - Империя солнца

• Название: Империя солнца
• Автор: Джеймс Баллард
• Издательство: Торнтон и Сагден
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-93923-026-1

Баллард, написавший несколько книг и известный всему миру как фантаст, прежде всего, знаменит автобиографическим романом «Империя солнца» о нескольких годах своей мальчишечьей жизни в концентрационном лагере в Китае в период японской оккупации в годы второй мировой войны. Эта правдивая и жестокая история о выживании в условиях голода, смертей и жестокости людей по отношению друг к другу не содержит моральных оценок и потрясает той непосредственностью, с которой одиннадцатилетний Джим приспосабливается к войне.

---

23. Воздушный налет

Джим не сразу отправился в больничку: по дороге он зашел в развалины бывшего актового зала и сел за латынь. С балкона в верхнем ярусе он мог не только приглядывать за фазаньими силками за оградой, но и наблюдать за тем, что происходило на аэродроме Лунхуа. Лестничный пролет был частично завален кусками упавшей крыши, но Джим протиснулся в привычную щель, давно уже отполированную телами и одеждой лагерных детей. Он взобрался по лестнице и расположился на бетонной ступеньке, на которой раньше держался первый ряд балкона.

Устроив на коленях учебник, Джим не спеша приступил ко второй картофелине. Внизу, где раньше полукругом выступала в зал авансцена, теперь громоздилась мешанина из бетонных обломков и стальных балок, но расстилавшийся вокруг пейзаж был сам по себе весьма похож на те, которые обычно показывают в кино. К северу высились многоэтажки Французской Концессии, отражаясь фасадами в затопленных рисовых полях. Справа от Джима из шанхайского района Наньдао пробивалась река Хуанпу и пускалась далее в неспешное и раздольное странствие по обезлюдевшим городским окрестностям.

Прямо перед ним был аэродром Лунхуа. Через большое поросшее густой травой поле бежала наискосок взлетно-посадочная полоса, чтобы закончиться у подножия пагоды. Джим видел как на ладони стволы взгромоздившихся на древний каменный помост зенитных установок и вынесенные на черепичную крышу мощные посадочные прожектора и радиоантенну. Рядом с пагодой были расположены ангары и механические мастерские, и возле каждого здания — огневая позиция из мешков с песком. На бетонированной площадке стояли несколько дряхлых самолетов-разведчиков и переделанных бомбардировщиков — все, что осталось от непобедимой когда-то воздушной армады, базировавшейся в Лунхуа.

По краям летного поля, в зарослях бурьяна возле окружной дороги, лежали в обломках все японские военно-воздушные силы — по крайней мере, Джиму именно так и казалось. Десятки ржавых самолетных остовов приткнулись на покореженных шасси между деревьев или торчали на поросших крапивой откосах, там, куда их вынесло после аварийной посадки, которую кое-как довел до конца истекающий кровью экипаж. Месяц за месяцем на это кладбище, именовавшееся по привычке аэродромом Лунхуа, падали с неба искалеченные японские самолеты: как будто вверху, над облаками шла все это время нескончаемая титаническая воздушная битва.

За разбитые самолеты давно уже взялись банды китайских старьевщиков. С чисто китайским непостижимым умением трансформировать одно барахло в другое они обдирали с крыльев металлическую обшивку, снимали с самолетов шины и топливные баки. Через несколько дней все это появится на шанхайских рынках в виде кровельных листов, емкостей для воды и сандалий на резиновой подошве. Велась эта разборка воздушных завалов с дозволения командира базы или нет — этого Джим никак не мог для себя решить. Через каждые несколько часов от пагоды отъезжал грузовик с солдатами и распугивал часть китайцев. Джим смотрел, как они бегут через рисовые делянки у западной границы аэродрома, а солдаты тем временем переворачивали тележки, набитые шинами и кусками металла. Но затем китайцы неизменно возвращались к прерванной работе, а зенитчики в обложенных мешками с песком огневых точках вдоль периметра не обращали на них никакого внимания.

Джим обсосал пальцы, добывая из-под сломанных ногтей последние намеки на вкус только что съеденной сладкой картофелины. Тепло картофельной мякоти хоть немного облегчило ноющую боль в зубах. Он смотрел, как работают китайцы-старьевщики, борясь с искушением проскользнуть под проволокой и присоединиться к ним. Разбитых самолетов становилось все больше и больше. Всего в четырехстах ярдах от фазаньих силков торчал из земли искореженный остов «Хаяте»,[45] одного из тех мощных высотных истребителей, при помощи которых японцы надеялись избавить Токио от налетов «сверхкрепостей», сбрасывавших на город тонны зажигательных бомб. В буйно разросшийся бурьян между лагерем и южной оконечностью аэродрома патрули практически не забредали. Наметанный глаз Джима мигом пробежался по заросшим крапивой и диким сахарным тростником ложбинкам и откосам, вычленив очертания заброшенного бочага.

Еще одна группа китайцев трудилась в самом центре летного поля над починкой взлетно-посадочной полосы. Между воронками от бомбовых попаданий стояли грузовики, и китайцы в корзинах носили от них камень. По взлетной полосе взад-вперед ездил паровой каток; за рулем сидел японец.

Резкий свист пара, вырывавшегося из клапана катка, мигом осадил Джима, заставив его отказаться от ненужных и несбыточных планов. Он вспомнил, что и сам когда-то работал на строительстве взлетно-посадочной полосы. Всякий раз, когда Джим видел, как с аэродрома Лунхуа стартует японский самолет, он испытывал, пусть немного неспокойное, но достаточно отчетливое чувство гордости. Он сам, и Бейси, и доктор Рэнсом вместе с китайскими военнопленными, которых уработали здесь до смерти, помогали строить эту полосу, с которой уходили в небо «Зеро» и «Хаяте», чтобы громить американцев. Джим прекрасно отдавал себе отчет в том, что его приверженность японским военно-воздушным силам основана на жутковатом воспоминании об одном не слишком приятном факте: он едва не умер на строительстве этой самой взлетно-посадочной полосы, совсем как те пленные китайцы, которые лежат сейчас в заполненной известью яме, а яму даже и не отыскать в подернутых ветром зарослях сахарного тростника. Если бы он умер, его кости, вместе с костями Бейси и доктора Рэнсома, послужили бы стартовой площадкой для японских летчиков, взлетающих с аэродрома Лунхуа, чтобы упасть в последнее пике на американские корабли боевого охранения вокруг Иводзимы и Окинавы. Если японцы одержат победу, та малая часть его души, что навеки осталась вмурованной в бетон взлетно-посадочной полосы, будет покоиться с миром. Но если их разобьют, все его мучения пойдут прахом.

Джим вспомнил о тех — плоть от плоти сумерек — пилотах, которые приказали убрать его из строительной бригады. Всякий раз, как ему попадались на глаза суетящиеся возле самолетов японцы, он думал о трех молодых летчиках, которые вместе с командой механиков решили под вечер осмотреть строящуюся взлетно-посадочную полосу. Если бы не мальчик-англичанин, бредущий сквозь бурьян к стоящим на краю поля самолетам, они бы и вовсе не обратили на строителей никакого внимания.

Летчики зачаровывали Джима — куда там рядовому Кимуре с его доспехами для кэндо. Каждый день, сидя на балконе актового зала или помогая доктору Рэнсому ухаживать за разбитым при больничке огородом, он видел, как пилоты в мешковатых летных костюмах проводят внешний осмотр машин, перед тем как забраться в кабину. Больше всех прочих ему нравились летчики-камикадзе. За прошедший месяц на аэродром Лунхуа перебросили больше дюжины специальных штурмовых эскадрилий, предназначенных для самоубийственных атак на американские авианосцы в Восточно-Китайском море. Ни рядовой Кимура, ни другие лагерные охранники не обращали на летчиков-камикадзе ни малейшего внимания, а Бейси и другие американские моряки из блока Е называли их исключительно «косяк, и в воду» и «где ты, моя крыша».

Но Джим был всей душой с камикадзе, и убогая церемония у взлетной полосы неизменно трогала его до глубины души. Только вчера утром он перестал поливать больничный огород, бросил ведро и побежал к ограде, чтобы в очередной раз посмотреть, как они уходят в небо. Трое летчиков в белых головных повязках были едва старше Джима: по-детски пухлые щеки, мягкие, не успевшие загрубеть черты лица. Они стояли под палящим солнцем возле своих самолетов, нервически отгоняя от лица мух, и, когда командир эскадрильи отдал им честь, лица у них окаменели. Даже в тот момент, когда они прокричали славу императору, слышали их одни только мухи, зенитчики были заняты какими-то своими делами, а рядового Кимуру, который как раз вышагивал через грядки с помидорами, чтобы отогнать Джима от ограждения, повышенный интерес мальчика-англичанина к камикадзе, казалось, просто поставил в тупик.

Джим открыл учебник по латинскому и принялся за домашнюю работу, которую задал ему доктор Рэнсом: проспрягать глагол amo[46] во всех прошедших временах. Ему нравилось заниматься латынью; жесткая структура этого языка, целые семьи растущих из одного корня существительных и глаголов чем-то напоминали химию, любимую науку отца. Японцы закрыли лагерную школу в качестве этакой изощренной меры наказания для родителей, которым теперь приходилось весь день нянчиться со своим потомством; но доктор Рэнсом до сих пор отыскивал, чем занять Джима. Приходилось учить наизусть стихи, решать системы уравнений; а еще были естественные науки (в этой области, благодаря отцу, Джиму случалось удивлять своими познаниями даже доктора Рэнсома) и французский, который он терпеть не мог. Джиму казалось, что на школу он тратит удивительно много времени и сил, особенно если принять во внимание, что война вот-вот закончится. Впрочем, очень может статься, что доктор Рэнсом просто хотел занять его чем-нибудь мирным, хотя бы на час в день. В каком-то смысле домашняя работа Джима помогала доктору поддерживать в себе иллюзию, что даже и в лагере Лунхуа давно растаявшая система английских ценностей продолжала жить и здравствовать. Чушь, каких мало, но Джим был рад помочь доктору Рэнсому любым доступным способом.