Джон Бердетт - Крестный отец Катманду

• Название: Крестный отец Катманду
• Автор: Джон Бердетт
• Издательство: АСТ, Астрель, ВКТ
• Жанр: Триллер
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-073665-2, 978-5-271-37874-4, 978-5-226-04484-7

Бангкок. Город-мечта. Город-западня…

Тропический рай, считающийся мировой столицей проституции и наркоторговли.

Здесь полиция негласно состоит на содержании у боссов мафии и хозяев дорогих борделей, а преступления чаше всего так и остаются нераскрытыми. Однако детектив Сончай, бывший уличный бандит, ставший крутым копом, привык добиваться своего…

Особенно — теперь, когда ему нечего терять: ведь его сын мертв, а молодая жена покинула его. Сончай готов на все — даже стать помощником Викорна, шефа полиции и одновременно крестного отца Бангкока, и помочь ему в поставке колоссальной партии героина из Тибета! Лишь бы только ему позволили расследовать дело о загадочном убийстве знаменитого американского режиссера Фрэнка Чарлза.

Пока у Сончая лишь одна зацепка — видеозапись, где Фрэнк незадолго до смерти заснял сцену собственного убийства…

---

И вот я сижу под кованой лестницей на чем-то вроде трона с высокой спинкой из пальмового дерева за плетеным пальмовым столом со стеклянной крышкой среди невероятного множества пастельных оттенков и невероятно надменных типов из высшего общества, в основном китайского происхождения, и нескольких английских дам, достаточно пожилых, чтобы помнить британское владычество. Они великолепны, эти мемсаиб,[45] — уже настолько в летах, что нет смысла следить за фигурой и беспокоиться о здоровье, которое давно потеряли, поэтому можно беззаботно поглощать топленые сливки, клубничный джем и пшеничные лепешки, запивая это все эксклюзивным черным чаем. Я пожалел, что оказался недостаточно предусмотрительным и не захватил с собой косяк, который мог бы выкурить в мужском туалете, вместо того чтобы торчать здесь как мышь в мышеловке.

Мой заставила меня прождать сорок минут и наконец появилась на вершине лестницы в прекрасно сидящем на ее худощавой фигуре черно-белом брючном костюме. Ценитель целостности натуры, пусть даже преступной, я не мог не восхититься тем, как она держалась — с великосветским хладнокровием давала понять: да, я плохиш, а вот попробуй поймай меня. На вид она была великолепна, даже если ее печень носила следы домашнего насилия.

Доктору Мой было сорок три года два месяца, и хотя какие-то из ее органов состарились на два ее возраста, в швейцарском пансионе благородных девиц ее научили уделять особое внимание тем частям тела, которые на виду у других, — выглядела она прекрасно. Ее кожа была по-ханьски[46] белая и прозрачная, как нефрит, тонкие черты умного китайского лица, длинная, как на полотнах Модильяни, шея — все свидетельствовало о самом благородном происхождении. Для китаянок из народности теочью она была высока — почти шести футов — и умела пользоваться ростом, чтобы производить впечатление элегантности. Как и волосами: черные, длинные, густые, они струились волнами и, колеблясь при ходьбе, приковывали всеобщее внимание. Приближаясь, Мой поигрывала длинным ожерельем из крупного жемчуга. На ее шее в неглубокой впадине под кадыком красовалась черная бархатная лента с каким-то драгоценным камнем. Оранжево-красный, он сотней граней отражал свет. Я поклонился ей, как того требовало ее социальное положение, и взял протянутую мне для поцелуя руку.

— Рада снова вас видеть, Сончай. Мы, кажется, не встречались с того дня, как произошло глупое недоразумение между мной и вашей матерью.

— Вы потрясающе выглядите, — ответил я.

— Разве? Наверное, так и есть, хотя, боюсь, я поторопилась родиться лет на тридцать. Вы не представляете, какие в следующем десятилетии начнут выпускать лекарства. Любая девушка, у которой хватит ума начать принимать их достаточно рано, не станет старше двадцати двух лет. Удивительно, правда?

— Вы хотите сказать, они будут бессмертны?

Мой улыбнулась. Я успел забыть, как кривятся ее губы, когда ее демон являет себя.

— Еще лучше. Хочу сказать, они будут великолепно выглядеть в моем возрасте и даже старше. Представьте женщину, которая застыла на двадцати пяти годах, хотя умрет в восемьдесят. — Она махнула рукой в сторону орхидей и кованого балкона, откуда только что спустилась. — Все это прекрасно, но я устала. Скорее бы заканчивали ремонт в моем доме, не терпится туда переехать. Мне не хватает моей горничной. Я отправила ее на неделю к родителям, и теперь каждый день вынуждена звонить по всякому поводу. Она из той же деревни в Шаньтоу, что и я. Работала у меня всю жизнь, и я чувствую, что без нее меня только половина.

— Вы по-прежнему следите за последними достижениями в фармакологии?

Мы заказали чай с лепешками, но когда его подали, не знали, что с ним делать. Мой понюхала тончайший слой сливок и джема на лепешке, откусила и положила на блюдце. Мне же никогда не нравились всякие молочные изыски, а джем и прочие сладости я не ел уже лет десять. От лепешек у меня возникало чувство переполненности, хотя насыщения не наступало. Не удивляюсь, если люди, придумавшие этот обрекающий на малоподвижность декаданс, были самыми крупными перевозчиками наркотиков, каких только знал мир.

— Конечно, слежу, — ответила доктор Мой. — Если бы мне вернули лицензию, вы бы увидели, на что я способна.

Я понимал, что вопрос о ее лицензии рано или поздно всплывет.

— А вам не вернули? Ведь прошло столько лет.

— Нет. И это не имеет никакого отношения к обвинениям, предъявленным мне, настолько ничтожным, что о них никто не вспоминает, кроме полиции.

— Так почему не возвращают?

— Потому что копы вроде вас всем рассказывают, будто я убила двух своих мужей. Мы живем в тайском обществе, где человека уничтожает не закон, а слухи.

— Ах!

— Это так несправедливо. Вы же не понимаете: химия — наше будущее, и оно уже пришло. Для любого фармацевта с мозгами благо, что очень немногие понимают нашу готовность овладеть миром. — Мой подняла чашку с чаем таким отточенным жестом, что ее манеру тут же переняли две сидящие поблизости тайки.

— А вы не считаете, что наше внимание больше привлекают такие вещи, как нефть, экономические кризисы, проблемы с окружающей средой, со свежей водой и радикальный ислам?

— Химия — единственный способ разобраться с ними. В этом все дело. Больше пятидесяти процентов населения на Западе зависит от изменяющих сознание препаратов. Нам теперь известно, что любовь, война, деньги, окружающая среда, отношения, работа — лишь вопрос взаимодействия химических элементов. По большому счету блаженство — это дофамин,[47] а злость — дисбаланс в крови. Люди уже находятся во власти фармацевтической индустрии. Но мы, ученые, даже не знаем, как воспользоваться попавшей в наши руки властью. — Тема ее волновала, и, когда она поднимала чашку, ее длинные тонкие пальцы слегка дрожали.

«Интересно, — подумал я, — а какой химикат употребляет сейчас она?»

— Неужели вам не ясно, — воодушевилась Мой не на шутку, — в будущем нет никакой неопределенности. Если бы мне вернули лицензию, я могла бы его обуздать. Не пройдет и десяти лет, как простой человек лишится возможности смотреть вечерние новости без транквилизатора. И как только население в целом дорвется до какого-нибудь только что выпущенного суперпрепарата, мы получим сто процентов пристрастившихся к некоему соединению молекул, которым заправлять умеют лишь немногие. Наша власть станет абсолютной — это как обладать монополией на воздух.

У меня возникло ощущение, что Мой надеется, вдруг я сумею каким-то способом убедить власти вернуть ей лицензию. Я посмотрел ей прямо в глаза и пожал плечами.

— Хорошо, если за меня замолвит словечко главный коп. Требуется только сказать, что я не убивала мужей.

— Ни один коп ничего подобного не заявит. В лучшем случае можно утверждать, что не существует доказательств преступления.

— Вы можете убедить Викорна выразить это в письменном виде?

Я подумал: «Он не станет ничего писать ради того, чтобы раскрыть убийство, которое его нисколько не интересует».

— Спрошу, если вам угодно, — сказал я вслух и, чтобы отвлечь ее, добавил: — Какой поразительный камень, — и уставился на сверкающую на ее шее оранжево-красную драгоценность.

Мой, не зная, позволить ли мне сменить тему разговора, на мгновение дотронулась до украшения кончиком пальца.

— Это пад.

В ответ на мой недоуменный взгляд она объяснила:

— Падпарадша. Редкий вид сапфира.

— На вид очень дорогой.

— На него можно купить вот этот зал, — равнодушно и вяло обвела она рукой гостиничное крыло. — Но давайте не будем в это вдаваться. Я ношу его, чтобы позабавить себя. Здесь нет ни одного человека, на кого бы стоило производить впечатление.

Я рассматривал камень и думал: «Купить зал!»

Мой слишком горда, чтобы говорить неправду. А отель с его охраной, наверное, единственное место, где она могла спокойно носить свое украшение.

Она несколько мгновений не сводила с меня глаз, затем отвернулась.

— Так почему вы захотели со мной повидаться? Ваш маленький коллега кхун Сукум вроде бы считает, что я имею какое-то отношение к смерти фаранга. Не могу взять в толк почему.

— Кхун доктор, Фрэнк Чарлз был вашим хорошим клиентом?

Мой едва заметно улыбнулась, словно поставила мне за находчивость семь баллов из десяти.

— Клиентом? Что вы имеете в виду? Ваша матушка, наверное, видела, как незадолго до его смерти мы с ним прогуливались по сой Ковбой. Но что это доказывает?

— Под руку. Вы прогуливались с ним под руку. Вы бы не позволили ни одному мужчине дотронуться до вашей руки, если он не из высшего света или не будь он для вас важен в каком-нибудь другом отношении. Из вашего поведения я заключил, что он клиент. К тому же Чарлз провел на сой Ковбой несколько часов, совершая обход баров. При этом находился в странном состоянии духа: может быть, в депрессии, отчаянии, паранойе среднего возраста. Ему требовалось развлечение. Затем, через несколько часов, на улице появляетесь вы, хотя не бывали там уже много лет. Мне кажется, это он вас вызвал. Вы были ему нужны.