Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том второй

• Название: Сочинения в двух томах. Том второй
• Автор: Петр Северов
• Издательство: Днiпро
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1980

Во второй том вошли рассказы и повести о скромных и мужественных людях, неразрывно связавших свою жизнь с морем.

---

А в порту мне рассказали еще одну подробность: что, когда японского матроса выписали из больницы и проводили на причал, где его уже ожидал моторный бот со шхуны, — он не поспешил на бот. Он снял фуражку и долго смотрел на малый городок, а потом преклонил колено и прикоснулся лицом к земле, к скупой, каменистой почве Северо-Курильска.

Добрая кадра

На Охотском берегу Кунашира резок северный ветер и высок прибой. Над черными скалами, частыми рифами, утесами, островками, где от зари до зари кружит пернатая птичья метель, ясный денек по весне просветится очень редко: от апреля к маю все плотнее, все продолжительнее туманы, а в июне-июле они особенно назойливы и густы.

Моряки говорят, что извечная и привычная эта беда берет свое начало неподалеку отсюда, у Хоккайдо, где мощный поток холодного глубинного течения выплескивается на поверхность и от резкой разницы температур взболтанное море дымится на сотни миль вокруг, и от тех беспокойных широт по всем акваториям, примыкающим к суровым Курилам, движутся тяжелые, прохваченные моросью пласты тумана.

Еще известен Охотский берег Кунашира в осень и зиму частыми штормами. Волнение моря достигает здесь исключительных размеров, и достаточно заглянуть в сводки местной гидрометеослужбы, чтобы убедиться, что она отмечала волны в десять-одиннадцать метров высотой!

Когда стремительный накат такой громадины весом в десятки тысяч тонн рушится с разлета на крутые берега, невольно подумается и поверится, что где-то очень близко грохочет, встряхивая землю, залп штурмовой артиллерии, и эхо катится горными ущельями, будто каменный обвал.

Чтобы освоиться на неуютном берегу и не только прижиться на его замшелых скалах, но и отыскивать в неспокойном море, и черпать из студеных глубин сотнями центнеров добычу — благородного лосося на загляденье, сытого кижуча, добротную, нагулянную нерку, толстую, мясистую чавычу, белокорого палтуса, желтоперую камбалу, зеленоватую навагу, серебряно-пятнистого минтая и еще великое множество подчас удивительных живых даров пучины, — нужно иметь прилежные руки, опыт и силенку. И еще — нужно любить его, непростое и нелегкое рыбацкое дело.

В край этот, каменистый, ветровой, водоворотный, на заброшенную в зыбких просторах гористую гряду, на ловлю легкого счастья в разные годы наезжало немалое число лихих и сноровистых удальцов.

Местные рыбаки, люди, надолго оторванные от материка, новичков, как правило, встречали с добрым интересом. Если с новоселом предстояло вместе работать, а значит, вместе испытывать в море судьбу, такому человеку было что рассказать, да его и следовало внимательно послушать.

А новоселы представали один краше другого: на вид богатырь, и речь будто по писаному, и во взоре — холодок отваги. С такими парнями, казалось бы, любое ненастье в забаву. Только морю нужно не то, что на вид, а то, что по самой сути. Самая же суть испытывается делом. И зачастую неловко складывается у новичков: один растеряется в тумане, другой смутится в штормовую круговерть, третий не справится со снастями, а потом устыдится товарищей, и, смотришь, богатыри уже на морском вокзале, берут билеты до Владивостока.

Рыбацкому бригадиру Панасу Братану, который в этом краю, как он не раз говаривал, всерьез и надолго, а по счету старожилов — уже третий десяток лет, на свежее пополнение досадно не везло — больше чем на одну путину новички у него не задерживались.

Он и сам этому немало удивлялся и высказывал различные объяснения, но убедительного ответа не находил. Да и как не удивляться «кочевникам», если заработки в бригаде, прямо сказать, завидные, снабжение что надо, и нельзя жаловаться, что глушь и дичь, — в стане и радио, и газеты, и районный лектор приезжал, и даже кинопередвижка наведывалась.

Видимо, привычка к более спокойным широтам, к ясному небу, к большому городу непременно и сильно сказывалась в этой пустынной каменной сторонке и уводила наезжих парней из бригады Панаса Кирилыча прямо на морвокзал. А поскольку такое повторялось уже не впервые, Панас Кирилыч и встречал эту «юную кадру», как он называл новичков, с откровенным, насмешливым недоверием.

— И надолго ли к нам, Ильи Муромцы, с дороги завернули? — вдруг строго спрашивал он в самый разгар веселого застолья. — На месяц или, может, на целые на два?..

И угрюмый лик, и взгляд наискось из-под косматых седых бровей, и кривая усмешка, да еще начальственный тон, — все это в облике старого бригадира, поистине «морского волка», можно было принять за вызов и за скрытый упрек.

На острове его знали как человека волевого, настойчивого, даже азартного, бригадира опытного и смелого, — бывалые рыбаки говорили, что работать с Кирилычем надежно, а это было высшей похвалой. Между тем новички шли под его начало без особого воодушевления и чаще уходили от него, чем к нему просились.

— Вижу, что где-то чего-то я не дотянул, — сетовал Панас Кириллович, не скрывая огорчения, а потом и раздражения. — Или «юная кадра» нынче хлипкая пошла, бригадирского громкого слова опасается, или тут, может, возраст виноват? Сбрось я из своих шести десятков половину, да отпусти гриву до плечей, да в руки гитару — тогда бы они валом ко мне хлынули!

Пожилой рыбак, звеньевой Иван Иванов, человек веселый и насмешливый, сочувственно подсказывал:

— Не плохо бы тебе, Кирилыч, еще и брючишки в обтяжку.

— А еще чего?

— И, конечно, бантик…

— Куда?

— На шею.

— Это зачем же?

— Для красы.

Кирилыч пропаще махнул рукой.

— Не тряси мою душу. Клоуну в цирке место: что ему делать на Охотском берегу?

В другой раз Иван Иванов невинно спрашивал:

— А не завести ли нам в стане, Кирилыч, музыканта? Чтоб на постоянно, а? Слышал я, что у древних египтян так велось: один себе в дудочку дудит, а другие вкалывают!

Нужно было знать характер Братана, чтобы подсовывать такую язвительную нелепицу, особенно в пору, когда ставники были пусты и бригада переключалась на сбор морской капусты. Хитрец Иванов достаточно знал Кирилыча и, забавляясь, донимал исподтишка:

— Оно, конечно, бригадир, капуста — вещь стоющая. Соберу я семь центнеров этой прелести и получу, как за один центнер корюшки. Разница? А ведь очень малая: корюшка — та сама в сеть идет, а с капустой надо поваландаться, и тут она, дудочка, ох и кстати!

Постепенно Кирилыч мрачнел, начинал сердиться:

— Истинно, Иван, говорится, что работа — с зубами, лень — с языком.

Весельчак Иванов прикидывался простаком:

— Я почему про дудочку вспомнил? Потому что и вчера один «кочевник» притопал, и, можешь мне верить, — музыкант. Фигура-то, фигура! Сам длинный, в фасонных туфельках и черный короб под мышкой, вроде большой бутылки? не иначе скрипка в том коробе или дудка.

— Складно врешь ты, Иван.

— Клянусь!

— Врешь и строишь насмешки.

— Ну, Панас Кириллович, при вашей солидности неловко вам будет извиняться.

— Ладно, — сдержался бригадир. — При всех извинюсь — покажи мне того, с дудкой.

И надо же было случиться, что на следующий день, словно бы в оправдание Иванову, в стане появился жилистый, высоченный парень в кепке набекрень, в туфлях узорной выкройки, да еще с нескладным коробом.

В море с утра штормило, и вся бригада находилась на берегу: кто чинил сети, кто конопатил лодку, кто копался в моторе. Иван Иванов заканчивал новое весло, а Панас Кирилыч счаливал оборванные буксирные тросы. Он даже вздрогнул от удивления, когда нежданный гость шагнул через порог подсобки, обронил небрежное «здрасте» и выпрямился во весь свой редкостный рост.

— Что ж, присаживайся, гостем будешь, — сказал Кирилыч, смахивая с табурета лоскутья брезента и клочья пакли. — Помнится, батя мне говорил: не бойся гостя сидячего, а бойся стоячего. Вон какой у тебя сундук занятный — ты часом не музыкант?

Парень помедлил с ответом, поудобнее уселся на табурете, отставил свой короб, потянулся, вздохнул:

— Это, дедушка, хороший признак, если знакомство с музыки начинается. Да, немного музыкант. Правда, самоучка. А в этом футляре у меня — баян. Можно сказать, неразлучный товарищ.

Сначала Панас Кирилыч готов был обидеться: почему «дедушка», не в насмешку ли? Тут же подумалось, что, хотя у «кочевника» и не дудка — баян, все же перед Иваном Ивановым придется извиниться. Одновременно мелькнуло подозрение: не Иван ли, выдумщик и заводила, опять какую-то штуку затеял и того «младенца», может, специально подослал? Но возникало и сомнение: станет ли незнакомый парень на потеху какому-то Ивану поперек острова на западный берег добираться?

Хмурясь и не поднимая глаз, Кирилыч спросил:

— Так все же кто ты, голубь, и по каким делам? Ежели музыкант и для концерта присланый — у нас такое бывало — примем.