Александр Волков - Пришелец

• Название: Пришелец
• Автор: Александр Волков
• Издательство: Азбука, Терра
• Жанр: Фэнтези
• Год: 1996
• ISBN: 5-7684-0154-7

Он родился во тьме, но знал, что над миром скоро взойдет новое солнце, под которым померкнут костры языческих капищ. Исполненный этим знанием, он ощущал себя не вполне человеком, и стал он в своем племени словно ПРИШЕЛЕЦ в земле чужой…

Роман А. Волкова «Пришелец» — это еще одна притча о вечной борьбе Добра и Зла, о внешних силах, управляющих людьми и движущих историю, о повторении всего, о новом пришествии Христа, которого опять не узнали и которого опять приносят в жертву.

---

Сам Уни, бородатый, изможденный и по виду больше смахивавший на высушенного солнцем и ветром покойника, нежели на живого человека, все дни и ночи проводил в широком дощатом ящике с низкими бортами, укрепленном на самой верхушке средней мачты. Он сидел, завязав ноги узлом, и, подставив лицо палящим лучам солнца, смотрел сквозь полуприкрытые веки вперед, следя за выпуклой линией горизонта поверх рей и вздутых парусов. Он ничего не говорил, не просил и, если бы матросы, взбираясь по вантам к самой верхушке мачты, попутно не забрасывали в его гнездо мешочки с зерном, запасенным для лошадей, и не оставляли фляжку с водой, давно бы испустил дух от голода и жажды.

Падре говорил, что в стране Уни люди, чтобы избежать страданий от желаний, которые они не в силах удовлетворить, отказываются от самих желаний. Они перестают есть, пить и в конце концов действительно угасают, веря в то, что тем самым уподобляются Верховному Существу и сливаются с ним, не имеющим видимого, телесного, подверженного страданиям тела.

— Но ведь Уни ест лошадиное зерно, — возражал Эрних.

— Да, — отвечал падре, — ибо он еще в плену своих желаний, одного желания: постичь своим слабым, истощенным бесплодными и изнурительными размышлениями умом суть Верховного Существа.

— А когда он постигнет его, то он откажется и от этих скудных крох, дабы самовольно умертвить себя? — спросил Эрних.

— Он умрет раньше, нежели это произойдет, — печально улыбнулся падре, — ибо находится в объятиях дьявола, даже не подозревая об этом.

— А кто есть дьявол? — спросил Эрних.

— Вечный враг рода человеческого, принимающий бессчетное число обличий, — строго ответил падре и отошел к мачте, перебирая пухлыми пальцами гирлянду деревянных бус на груди и вполголоса бормоча непонятные Эрниху заклинания.

И вот теперь, оставшись наедине с тяжелым томиком в потертом кожаном переплете с оттиснутым на поверхности крестом, Эрних распознавал в строгих черных полосках значков те самые слова, которые говорил падре. Впрочем, он почти слово в слово повторял то, что говорил своему неведомому племени их жрец Христос: не убий! не укради! Но спутники падре, Норман и его свита, убивали и грабили людей у него на глазах, но падре почему-то обращал слова их общего жреца к его вырезанному на кресте изображению и ни разу не попробовал остановить грабеж или убийство. Еще Христос говорил, что человек должен иметь только одну жену, но Эрних видел, как по вечерам гардары отпирают загон с женщинами, и те покорно идут за ними и исчезают за дверью большой общей каюты. Выходили они под утро, и шатало их так, словно они всю ночь стояли на штурвале или сидели на веслах.

Весла всю ночь мерно черпали волну за кормой, Норман порой выходил на палубу, смотрел на звезды в трубку, укрепленную на поверхности особым образом размеченного круга, делал какие-то пометки в большой белой книге и бил в медный колокол, подвешенный к мачте над самым штурвалом. Когда он отбивал четыре удара, матрос, стоявший за штурвалом, уступал свое место следующему, а тот, прежде чем взяться за короткие, до блеска отполированные ладонями рукоятки, перебрасывался парой слов с Норманом и смотрел на расчерченный круг.

У Нормана была своя отдельная каюта на носу корабля. Там жила стройная наложница, закрывавшая пол-лица черным кружевным платком и выходившая на палубу только вечерами, когда гардары уже уводили к себе женщин и из-под палубы уже начинали пробиваться звуки песни, составленной нестройными грубыми голосами.

Тингу, невесту Бэрга из племени маанов, угнанную кассами на продажу и так же, как прочие, захваченную гардарами на торговой площади, они не забирали. Эрних, излечив от лихорадки наложницу Нормана, сказал тому, что Тинга хранит в себе некую священную силу, а потому должна оставаться девственной.

— Ты, конечно, врешь, — ухмыльнулся тот, выслушав Эрниха, — и если бы Сафи умерла от лихорадки, я бы плюнул и на ее священную силу и на ее девственность! Но Сафи жива, и даю слово капитана: пока она будет жить, твою Тингу никто не тронет!

Эрних, спустившись в трюм к гребцам, не стал передавать Бэргу весь этот разговор, сказав только суть. Тот хотел еще кое-что спросить, но стоявший рядом гардар ткнул ему в зубы ствол пистолета, потому что разговор шел на кеттском и стражнику это не понравилось. Поговорить с Бэргом удалось только на другой день, когда сидевший рядом с ним зуар, захваченный в стране Уни, вдруг упал грудью на весло, и, для того чтобы вытащить его из трюма, гардарам пришлось изрядно повозиться с цепью и замком. Это их отвлекло, шум волн и треск бортов заглушил голоса, и Бэрг, резко за руку притянувший к себе Эрниха, зашептал ему в самое ухо: «Помоги нам договориться, и мы перебьем всех этих мерзавцев!»

— Еще рано, — ответил Эрних, — я не знаю, как управлять кораблем.

— А Сконн? Ты говорил с ним?

— Говорил, но он тоже никогда не плавал на таких кораблях, — громко прошептал Эрних, — а еще он сказал, что в неопытных руках это — плавучая могила!

Мертвого зуара выволокли на палубу и скинули за борт, а его место занял один из гардаров, проигравшийся в карты и запустивший руку в сундучок с корабельной кассой. Он сделал это в один из вечеров, когда Сафи вышла на свою прогулку. Вечер был пасмурный, темный; гардар притаился за дверью каюты Нормана, незаметно проскользнул за спинами капитана и его наложницы и, наверное, преуспел бы в своем предприятии, но Норман неожиданно захлопнул за ним дверь и, что было уж совсем необычно, запер ее на ключ. Потом Эрних понял, что он просто играл с несчастным в кошки-мышки, искушая его, ибо обладал редкой способностью видеть и слышать не только то, что происходит перед его глазами и в пределах досягаемости обычных человеческих ушей.

В тот вечер прогулка несколько затянулась, а когда совсем стемнело, Норман сам взял факел из руки сопровождавшего их высокого черного слуги, дал Сафи ключ и приказал ей отпереть дверь каюты. Та послушно исполнила негромкий приказ своего повелителя, замок щелкнул, дверь сама собой распахнулась от толчка волны, и в темном проеме обрисовался силуэт дрожащего от страха человека.

— Подойди! — приказал Норман.

Тот безропотно повиновался и, переступив порог, рухнул на колени и пополз по палубе.

— Что прикажете делать с этим подобием Божьим, падре? — усмехнулся Норман, когда вор подполз к его ногам и ткнулся лбом в острые носки до блеска начищенных сапог.

Вопрос остался без ответа. Норман поднял голову, огляделся. Падре, опустив глаза, чуть слышно шептал молитву, перебирая пухлыми пальцами деревянные бусы. Черный слуга стоял прямой, как копье, и лишь сверкал блестящими, словно свежеочищенное яйцо, глазными белками. Сверкали красные отблески факела в глазах Сафи, смотрящих поверх края черной кружевной шали.

— Н-да, молчите, — пробормотал Норман, ткнув носком сапога в темя коленопреклоненного преступника. — Жаль, что у нас нет второго разбойника, — вдруг задумчиво проговорил он, — мы бы распяли их по обеим сторонам креста и посмотрели бы, как они будут живыми возноситься на небо!

— Не кощунствуй, Норман! — резко выкрикнул падре, вскинув голову. Он вытащил откуда-то из складок сутаны крест и высоко поднял его над головой.

— Спрячь подальше свою игрушку, — нахмурился Норман, наступив подошвой сапога на спутанные, всклокоченные волосы неподвижно распластавшегося перед ним вора. — Сафи, — продолжил он, чуть помолчав, — иди к себе, девочка моя!

Сафи бабочкой сложила ладони перед лицом, низко поклонилась и безмолвно исчезла в черноте дверного проема.

— Гуса! — негромко позвал он, не поворачивая головы.

— Я здесь, масса! — прогудел черный великан.

— Возьми этого слизняка и привяжи к мачте по другую сторону распятия! Пусть, пока жив, наш падре крепко помолится за его пропащую душу, а заодно вспомнит все заупокойные молитвы! Боюсь, что, как только мы достигнем Сатуальпы, они нам пригодятся!

— Ты, кажется, собирался торговать с ними, Норман, — сказал падре.

— Боюсь, что у меня не хватит монет, а этого назидания, — он с силой вонзил в темя вора зубчатое колесико шпоры, — будет недостаточно для всей моей сволочи! А когда у меня не хватает плоских золотых монет, я начинаю расплачиваться круглыми свинцовыми!

И он громко раскатисто захохотал.

— Гуса, займись! — бросил он напоследок и, переступив через распластавшегося на палубе человека, скрылся в своей каюте, плотно прикрыв за собой дверь.

Черный великан перехватил факел в левую руку, наклонился над вором, сгреб его за плечо и без всякого усилия поставил на ноги.

— Лестницу! — коротко приказал он. — Ставить к мачте! Залезать вверх! Руки на реи!

Вор покорно исполнил все, что от него требовалось. Он приволок от борта деревянную лесенку с двумя крючьями, приставил ее к мачте по другую сторону резного распятия и поднялся по ней к ногам уже устроившегося на рее Гусы. Изредка он поднимал голову и исподлобья простреливал глазами окружавший корабль полумрак. В эти мгновения падре так низко склонялся над своими четками, что его ровно и гладко выбритое темя ловило пляшущее пламя факела и обращалось в маленькое круглое зеркальце. Бородатый матрос в черной простреленной шляпе и с большим кольцом в ухе едва заметно переводил штурвал, держась за рукоятку изуродованной трехпалой кистью, и неподвижным взглядом смотрел вперед, туда, где на слабо мерцающем фоне моря рисовалась носовая статуя деревянной женщины с обнаженной грудью.