Владислав Бахревский - Савва Мамонтов

• Название: Савва Мамонтов
• Автор: Владислав Бахревский
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: 5-235-02403-6

Книга известного писателя и публициста В. А. Бахревского представляет биографию одного из ярких деятелей отечественной истории. Савва Мамонтов — потомственный купец, предприниматель, меценат, деятель культуры. Строитель железных дорог в России, он стал создателем знаменитого абрамцевского кружка-товарищества, сыгравшего огромную роль в судьбе художников — Репина. Поленова. Серова, Врубеля, братьев Васнецовых, Коровина, Нестерова.

Мамонтов создал Частную оперу, которая открыла талант Шаляпина, дала широкую дорогу русской опере — произведениям Чайковского, Римского-Корсакова, Бородина, Мусоргского, Даргомыжского, Верстовского, заложила основы русской вокальной школы и национального оперного театра.

---

У Мамонтова на костюмы и декорации денег не жалели. Для домашнего спектакля на единое представление в Тульскую губернию был послан человек для закупки у крестьян старинных костюмов, вышивок, домашней утвари.

Декорация Пролога изумила, а там Ярилина долина, Берендеев посад, Берендеева палата.

Каждая декорация заслужила аплодисменты, да и сам дед Мороз, которого играл Виктор Михайлович, — тоже.

О «Снегурочке» разговоров было много. И все-таки зрители недоумевали. На сцене такая красота, такие изумительные костюмы на актерах, но играют все кое-как, со смешками, с оглядкой на суфлера.

Константин Сергеевич Станиславский вспоминал о тех мамонтовских постановках: «День спектакля был содомом. Все опаздывало, ролей не успевали выучить; Савва Иванович сам ставил декорации, освещал их, дописывал пьесу, режиссировал, играл, гримировал, при этом шутил, веселился, восхищался, сердился». На то он и любительский спектакль, чтоб любить даже промахи. Да, иные актеры говорили тихо, иные, оробев, не знали, куда девать руки, двигались бочком на деревянных ногах, но тут же блистал раскованностью, великолепием голоса, осмысленностью каждого жеста Берендей — Спиро, а если играл Савва Иванович, то он движением брови мог передать гнев и улыбкою — ужас.

Савву Ивановича не заботило, что спектакль трясло, как тарантас на кочках. Ему это нравилось. Несовместимость талантов, детскость, страх перед публикою начинающих, нелепая развязность в бывалых…

Мамонтовская «Снегурочка» при всех ее сбоях удивила Москву надолго. Спектакль остался в репертуаре кружка, и роль Мороза всякий раз играл Васнецов.

11

Поленов присылал письма из Каира, из Порт-Саида, из Иерусалима. «Лучше всего — это площадь Соломонова храма, теперь мечеть Омара, — делился он впечатлениями с матерью, с Марией Алексеевной. Она была детская писательница, ее книга „Лето в Царском селе“ к тому времени выдержала три издания. — Я торжественнее ничего не видал, разве только Эски-Сарайский холм в Стамбуле. Тоже очень хороши оливковые сады. Погода в эти дни была тоже особенная: шел все время мягкий мокрый снег, так что Иерусалим превратился в русский город. Один мужичок в тулупе стоит и крестится: „Слава Богу“, — совсем как у нас».

Мария Алексеевна вздыхала: сыну тридцать восьмой год, а все холостяк. Младший Алексей женат и счастлив. А Вася — золотое сердце, умница, красавец — неприкаянный, по белу свету мыкается.

В Москве зимняя жизнь шла своим чередом. В доме Анатолия Ивановича Мамонтова, издателя, — музыка, пение. У Саввы Ивановича рождественские спектакли отыграли — взялись за художества.

Сохранился рисунок Репина: художники в доме Мамонтова. За столом — Кузнецов, Бодаревский, Остроухов, Суриков и Савва Иванович.

Дружба Сурикова и Мамонтова впереди, а этот рисунок подписан 1 февраля 82-го года.

Репин привел Василия Ивановича чуть ли не в день его рождения 12 января.

— Послать за шампанским! — распорядился Савва Иванович, но оказалось, художники принесли с собою корзину бутылок.

В поясе Василий Иванович был тонок, как подросток. Лицо чуть с вызовом, брови поставлены широко, лоб из непробиваемых, широкий, спрятанный с двух сторон под тяжелыми прядями волос. Упрямство в посадке головы, в тяжеловатых скулах, в массивной шее, в налитых силой плечах.

— Сколько же вам стукнуло?

— Тридцать четыре.

— Уже не зелено, но очень еще молодо.

Суриков покачал головой:

— У меня двое детей, Савва Иванович. Нет, не молодо. Как оборочусь назад, — много осталось позади. А вот сделанного — нет ничего. Так что впрямь молодо.

— А «Стрельцы»?

— «Стрельцов» я своими руками загубил. Хотел, чтоб свечи были видны. Темноту развел.

— Мне Павел Михайлович рассказывал, его дочка Вера во время болезни бредила ужасным Петром. И крови-то, кажется, нет ни капли в картине.

— Ни единой! От красного бархата на земле блики, но мне самому кровь снилась, когда писал.

— Воистину русская картина. Без крови, но кровавая.

— Правда? — быстро спросил Суриков и победоносно стрельнул зоркими глазами на Репина. Тот рассмеялся.

— Я ему советовал хоть одного казненного нарисовать.

— И ведь уговорил! — недобро хмыкнул Василий Иванович. — Повесь! Я мелом нарисовал одного висельника, а тут нянька вошла. Глянула да хлоп — без памяти. Я сам-то крепко знал, что нельзя этого! Нельзя!

— У меня-то висит! — сказал Репин.

— Под окном Софьи трое висело или даже четверо, а всего в монастыре, куда ее заточил Петр, повешено было, не соврать бы, двести пятьдесят человек… Тоже картина. У меня все живы! Оттого и страшно. В тот день как раз, когда я мелком-то нарисовал, Павел Михайлович смотреть приезжал. Он даже испугался, глядя на повешенного… С понятием человек.

Василий Иванович спохватился: один он говорит… Савва Иванович понял его и чокнулся бокалами.

— Ходят слухи, вы теперь не показываете своих новых картин?

— Не показываю. Только не картин, а картину. Я долго пишу, — и опять разоткровенничался. — Сглаза боюсь. В прошлый раз, как стрельцов писал, чуть Богу душу не отдал. Ветер, дождь… Пальтишко легенькое было, а я телеги писал, грязь на колесах, дуги… Словно дуг этих для меня и не было ничего важнее.

— А может, и так, — сказал Репин. — Убери у твоего солдата, что стрельца ведет, блеснувшую шпагу — полкартины как не бывало. Ибо деталь!

— Деталь! Два месяца я лежал в горячке. Кумысом только и спасся в Самарских степях. Что это все обо мне!.. Баха бы теперь послушать.

— О ком же еще нынче говорить, — возразил Репин. — У тебя день рождения. Савва Иванович, поглядите вы на этого скромника. Ведь ему сразу две награды пожаловано: «Анна» и золотая медаль на Александровской ленте. За храм Христа Спасителя.

— Третьей степени моя «Анна», — сказал Суриков.

— Дворянство дает 1-я степень, — возвел глаза к потолку Репин, — но лиха беда начало.

— А зачем мне дворянство?! — У Сурикова даже брови сошлись. — Я — казак. Мой дед Александр Степанович полковой атаман. Суриковы с Ермаком в Сибирь пришли. Красноярский острог закладывали и в нем же бунтовали. Суриковы, Илья да Петр, названы среди воровских людей, с царскими воеводами за правду бились. У нас в Сибири своя старина и своя честь… Я, к примеру, с Многогрешными учился, с потомками гетмана.

Савва Иванович улыбался, и Суриков улыбнулся.

— Расшевелили… Ты, Илья, меня не замай!

— Да я ведь тоже казак!

— Сибирские казаки — особая стать, — и такая гордость в глазах Василия Ивановича полыхнула, куда дворянской.

— За «Меньшикова в Березове»! — поднял тост Савва Иванович.

Суриков так и подскочил:

— Знаете?!

— Как мне теперь не знать. Не положено. Ко мне аж барышень привозили: «Хороша ли?» Скажу «хороша», так и хороша.

— Я про вас мало знаю, — сказал Суриков, — а вот Павел Михайлович ужасно глазаст. Ни одной стоящей картины не упустит, хотя стоящих-то по великому счету — одна и есть в русской школе: «Явление Христа народу». Вот за кого выпить не грех. За Иванова, за славу его вечную. За вечное его учительство!

12

На Передвижной выставке в 82-м году Васнецов выставил «Витязя на распутье». Пророческая картина.

Птенцы гнездовья Мамонтова вставали на крыло. Репин, хоть и снял дачу в Хотькове, но дорогу себе избрал прямоезжую, как стрела, — в Петербург.

Прахов накрепко оседал в Киеве.

Васнецов писал своих огромных богатырей 295,3 х 446. Он и сам не ведал, что тоже на перепутье, что перед ним две дороги: одна в «Каменный век», другая в святой Киев. И выбора не будет, но он пройдет обе эти дороги.

Поленов привез из Палестины множество этюдов: «Храм в Эдфу», «Храм Изиды на острове Филе», «Харам-эш-шериф. Мечеть Омара». «Харам-эш-шериф. Часть дворика», «Парфенон», «Эрехтейон. Портик Кариатид». Этюды эти Василий Дмитриевич показывал у Мамонтовых, но выставил только в 1885 году. Илья Остроухов позднее скажет о том восторге, который испытывали он и его друзья-художники: «Поленов в этих этюдах открывал русскому художнику тайну новой красочной силы и пробуждал в нем смелость такого обращения с краской, о котором он раньше и не помышлял».

Сразу после возвращения в Москву Василию Дмитриевичу предложили вести в Московском Училище живописи, ваяния и зодчества пейзажный класс и класс натюрморта вместо Саврасова. И Поленов предложение принял. Занять надо было себя. Климентова, пока он одолевал горы и пустыни, вышла замуж за человека с положением, за чиновника высокого ранга, за Муромцева.

Для Абрамцева 1882 год трудовой. Перестраивали сенной сарай под мастерскую для Васнецова, для многосаженного «Каменного века».

В середине апреля установили в церкви иконостас, но было сыро, работы отложили до тепла. Тепло пришло в июне. Тогда и написала Вера Алексеевна Репина образ «Вера, Надежда, Любовь и матерь их Софья», Неврев — «Николу Чудотворца». Поленов на Царских вратах — «Благовещение».