Эрнст Кассирер - Философия символических форм. Том 1. Язык

• Название: Философия символических форм. Том 1. Язык
• Автор: Эрнст Кассирер
• Издательство: Академический Проект
• Жанр: Культурология
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-8291-1338-4

Э. Кассирер (1874–1945) — немецкий философ — неокантианец. Его главным трудом стала «Философия символических форм» (1923–1929). Это выдающееся философское произведение представляет собой ряд взаимосвязанных исторических и систематических исследований, посвященных языку, мифу, религии и научному познанию, которые продолжают и развивают основные идеи предшествующих работ Кассирера. Общим понятием для него становится уже не «познание», а «дух», отождествляемый с «духовной культурой» и «культурой» в целом в противоположность «природе». Средство, с помощью которого происходит всякое оформление духа, Кассирер находит в знаке, символе, или «символической форме». В «символической функции», полагает Кассирер, открывается сама сущность человеческого сознания — его способность существовать через синтез противоположностей.

Смысл исторического процесса Кассирер видит в «самоосвобождении человека», задачу же философии культуры — в выявлении инвариантных структур, остающихся неизменными в ходе исторического развития.

---

Развитие детской речи показывает, с одной стороны, что образование временных наречий происходит значительно позднее, чем образование пространственных наречий, и, с другой стороны, что такие выражения, как «сегодня», «вчера» и «завтра», поначалу совершенно не обладают четко определенным временным смыслом. «Сегодня» служит выражением настоящего вообще, «завтра» и «вчера» — выражению будущего и прошлого вообще: тем самым хотя и различаются определенные временные качества, однако количественной меры, меры временных отрезков, еще не существует[58]. Еще более архаичными, как нам представляется, являются языки, в которых и качественные различия прошлого и будущего нередко полностью стираются. В языке эве одно и то же наречие служит для того, чтобы обозначать и «вчера», и «завтра»[59]. В языке шамбала одно и то же слово употребляется и чтобы отсылать к давнему прошлому, и указывать на далекое будущее. Очень характерна констатация одного из исследователей этого языка: «Это очень необычное для нас явление находит свое естественное объяснение в том, что представители африканского племени нту рассматривают время как вещь, поэтому для них есть только сегодня и не — сегодня; относится ли последнее к тому, что было вчера или случится завтра, этим людям совершенно безразлично, об этом они не рассуждают, ведь для этого требуется не только созерцание, но и мышление, а также понятийное представление о сущности времени… Понятие «время» чуждо людям шамбала, они знают только созерцание времени. Насколько трудно было нам, миссионерам, освободиться от нашего понятия времени и понять созерцание времени, привычное для шамбала, следует из того, что мы годами искали форму, которая обозначала бы только будущее время; сколько раз мы ликовали, найдя эту форму, чтобы потом, порой лишь через несколько месяцев, обнаружить, что радость была преждевременной, потому что каждый раз оказывалось, что найденная форма использовалась также и для прошлого»[60]. Это созерцание времени как вещи выражается также и в том, что временные отношения передаются именами, первоначально имеющими пространственное значение[61]. И так же как в сознании относительно времени в сущности присутствует лишь соответствующий фрагмент времени, настоящее время, противопоставленный прочим фрагментам, находящимся вне настоящего, точно такая же вещная фрагментация проявляется и в восприятии действия и деятельности. Единство действия в буквальном смысле «распадается» на подобные вещи — фрагменты. Действие на той ступени, которую мы сейчас рассматриваем, может быть представлено в языке лишь через разложение на отдельные составляющие и отдельное представление каждой из этих составляющих. И при этом разложении речь ведется не о мыслительном анализе — поскольку анализ идет рука об руку с синтезом, с постижением формы как целого, образуя коррелятивный момент синтеза, — речь ведется о, так сказать, материальном расщеплении действия на составляющие, каждая из которых рассматривается как существующее для себя объективное наличное бытие. Так, в качестве общего отличительного признака ряда африканских языков указывается тот факт, что они разлагают каждый процесс и каждый вид деятельности на части и выражают каждую часть отдельно в самостоятельном предложении. Действие описывается во всех его частностях, и каждое из этих частных действий выражается отдельным глаголом. Например, событие, которое мы описываем одним предложением: «он утонул», — должно быть выражено предложениями: «он пил воду, умер»; действие, которое мы обозначаем глаголом «отрезать», передается сочетанием «резать, падать», а «отнести» — сочетанием «взять, уйти»[62]. Штей — нталь попытался объяснить эти явления, рассматриваемые им на примерах из африканских языков манде, с психологической точки зрения, обосновывая их «недостаточным сгущением представлений»[63]. Однако именно это «недостаточное сгущение» ясно указывает на одну принципиальную особенность временных представлений этих языков. Поскольку в них существует лишь простое разделение на «сейчас» и «не — сейчас», то для «сейчас» в собственном смысле открыт лишь относительно малый участок сознания, тот участок, что непосредственно освещается светом настоящего. Поэтому весь процесс некоторого действия не может восприниматься, постигаться мыслью и языком иначе, нежели через действие сознания, буквально «превращающего в настоящее» все его отдельные стадии, помещая их одну за другой в луч света «сейчас». Отсюда множество обозначений; так из отдельных камушков складывается мозаика, но результат — не единство, а пестрота картины. Ведь каждая деталь существует сама по себе, намечена лишь несколькими точками: из такой массы собранных вместе одиноких точек настоящего не может возникнуть представление о подлинном временном континууме.

Для формы, избранной этими языками, чтобы выражать движение и действие, в самом деле действительно возражение Зенона: летящая стрела в таком изображении в сущности стоит на месте, поскольку в каждый момент своего движения она находится в одном определенном положении. Развитое временное сознание освобождается от этого парадокса, создавая совершенно новые средства постижения временных «целостностей». Оно не складывает более время как целое подобно субстанциальному целому из отдельных мгновений, но понимает его как функциональное и динамическое целое: как единство связей и единство действия. Созерцание временного единства действия исходит, с одной стороны, из субъекта действия и, с другой стороны, — из цели, к которой оно направлено. Оба момента лежат в совершенно разных плоскостях, однако синтетическая сила понятия времени как раз в том и находит подтверждение, что оно превращает противоположность во взаимосвязанность. Процесс действия уже не может распасться на отдельные фазы, поскольку за ним с самого начала находится единая энергия действующего субъекта, а перед ним — единая цель действия. По мере того как подобным образом моменты действия соединяются в единый каузальный и телеологический ряд, в единство динамического сочленения и телеологического значения, на этой почве лишь опосредованно вырастает единство временного представления. В полностью развитом языковом сознании это новое общее представление выражается в том, что теперь язык, чтобы охарактеризовать целое процесса или действия, не нуждается более в созерцании частностей его протекания, удовлетворяясь тем, чтобы зафиксировать начальную и конечную точку, субъект, от которого исходит действие, и объективную цель, на которую оно направлено. Сила этого представления проявляется в том, что оно в состоянии одним — единственным взглядом окинуть весь размах этого противоречия и именно благодаря этому способно преодолевать его: напряжение между полюсами усилилось, однако одновременно между ними словно проскакивает духовная искра, что позволяет разрядить напряжение.

На первый взгляд может показаться, что этому представлению об относительно сложном и опосредованном характере чистого понятия времени противоречат данные, находящиеся в распоряжении грамматики «примитивных» языков относительно «временных форм глагола». Именно языки «примитивных» народов славятся ошеломляющим, для нас едва постижимым богатством «временных форм». Эндеман обнаруживает в языке сото 38 утвердительных временных форм, к тому же 22 — в потенциалисе, 4 — в оптативе или финалисе, большое число причастных форм, 40 форм кондиционалиса и др.; в языке шамбала, согласно грамматике Рёля, только в изъявительном наклонении действительного залога выделяется около 1000 глагольных форм[64]. Однако трудности, которые можно здесь увидеть, рассеиваются, если учесть, что в этих различиях, по свидетельству самих авторов грамматик, находит место что угодно, кроме определения собственно временных нюансов. Уже говорилось, что в языке шамбала именно основной временной нюанс, различие прошлого и будущего, не развит ни в каком отношении, а относительно так называемых «времен» глагола в языках банту особо подчеркивается, что их не следует рассматривать в качестве строгих временных форм в том смысле, что для них имеет значение лишь отношение «раньше» или «позже». Обилие этих временных форм выражает, соответственно, не чистые временные признаки действия, а часть его качественных и модальных отличий. Как подчеркивает Зелер при рассмотрении глагола в языках индейцев, «временные различия выражаются с помощью различных частиц или путем соединения с другими глаголами, однако они далеки от того, чтобы играть ту роль в языке, какую можно было бы предположить, глядя на таблицы спряжения в различных миссионерских грамматиках. И поскольку временные различия представляют собой нечто несущественное и привходящее, именно в образовании временных форм обнаруживаются наибольшие различия между в общем‑то близкородственными языками»[65]. Но и тогда, когда язык начинает более ясно обозначать временные характеристики, еще нет оснований утверждать, будто язык при этом строит четкую и последовательную систему относительных временных ступеней. Первые различения, проводимые языком, являются по своему характеру не относительными, а, так сказать, абсолютными. Первоначально подмечаются, если выражаться языком психологии, определенные временные «гештальт — качества», обнаруживаемые в процессе или действии. Различается, начинается ли действие «вдруг» или же развивается постепенно, происходит оно скачкообразно или же протекает плавно, составляет ли оно единое целое или же распадается, например, на однотипные, ритмически повторяющиеся фазы. Однако все эти различия носят для конкретных представлений, которым следует язык, не столько понятийный, сколько наглядно — созерцательный, не столько количественный, сколько качественный характер. Язык приходит к выражению этих различий, вырабатывая — прежде четкого выделения «глагольных времен» как настоящих относительных ступеней — с достаточной определенностью целый ряд «способов действия». В данном случае речь еще совершенно не идет о трактовке времени как всеобщей формы отношений и порядка, охватывающей все происходящее, как совокупности позиций, каждая из которых находится в определенном и однозначном отношении к другой, отношении, характеризуемом как «до» или «после», «раньше» или «позже». Скорее следовало бы сказать, что каждый отдельный процесс, представленный определенным способом действия, в данном случае еще обладает, так сказать, своим собственным временем — временем «для себя», где подчеркиваются определенные формальные особенности, определенные способы его структурирования и протекания. Как известно, языки чрезвычайно сильно отличаются друг от друга в зависимости от того, что они выводят на первый план — дифференцированность относительных временных ступеней или же чистых способов действия. Семитские языки опираются не на трехчастное деление прошлого, настоящего и будущего, а на простую дихотомию, учитывая только контраст законченного и незаконченного действия. Временная форма законченного действия, «перфект», может, соответственно, служить для выражения как прошлого, так и настоящего, если, в частности, должно быть обозначено действие, уже начавшееся в прошлом, но продолжающееся в настоящем. В то же время, «имперфект», выражающий уже начинающееся, однако незаконченное действие, может быть использован для действия любой временной ступени, в равной степени и для будущего, и для настоящего, и для прошлого[66]. Однако и та семья языков, в которой чисто реляционное понятие времени и выражение чисто временных различий действия достигли наивысшей степени развития, пришла к этой вершине не без опосредующих и промежуточных ступеней. Развитие индоевропейских языков показывает, что и в них различению собственно «временных форм» предшествовало различение способов действия. В индоевропейском праязыке, как подчеркивает, например, Штрайтберг, вообще не было «времен», т. е. формальных категорий, чья изначальная функция состояла в том, чтобы служить обозначением относительных временных ступеней. «Классы грамматических форм, которые мы привыкли называть «временами», сами по себе не имеют ничего общего с относительными временными ступенями. Скорее следует признать лишенными временных признаков все классы настоящего времени, все аористы, все перфектные формы во всех наклонениях, ведь они различаются лишь видом действия, ими характеризуемого. В сопоставлении с этим богатством форм, служащих различению способов действия, средства, находившиеся в распоряжении индоевропейского праязыка для обозначения временных ступеней, выглядят достаточно скромно, если не убого. Для настоящего вообще не существовало специального обозначения, для этого вполне было достаточно лишенного временных признаков действия. Прошедшее же выражалось временным наречием, прибавлявшимся к глагольной форме: аугментом… Будущее же, судя по всему, не имело в индоевропейскую эпоху единого обозначения. Одним из используемых для этого средств, возможно изначальным, была модальная форма, обладавшая, по — видимому, волюнтативным значением»[67]. Это первенство обозначения способа действия перед фазой времени ясно обнаруживается и в развитии отдельных индоевропейских языков, хотя и в разной степени[68]. Для различения мгновенного и длительного действия многие из этих языков выработали специальный фонетический показатель, когда формы, служившие для выражения мгновенного действия, образовывались от глагольной основы с нормальной корневой гласной, тогда как выражения для длительного действия — от основ с продленной корневой гласной[69]. Вслед за Г. Курциусом в грамматиках индоевропейских языков обычно различают «точечные» и «курсивные» действия, после чего следует дальнейшая дифференциация на перфективные, итеративные, интенсивные, терминативные и другие виды™. Отдельные языки индоевропейской семьи сильно расходятся в четкости, с какой проявляются эти различия, а также в степени, с какой оказываются в них развитыми чисто временные характеристики[71]; однако во всех случаях ясно, что четкое обозначение относительной временной ступени представляет собой результат достаточно позднего развития, в то время как обозначение общего «временного гештальта» процесса или действия принадлежит, судя по всему, к более раннему пласту мышления и речи.