Эрнст Кассирер - Философия символических форм. Том 1. Язык

• Название: Философия символических форм. Том 1. Язык
• Автор: Эрнст Кассирер
• Издательство: Академический Проект
• Жанр: Культурология
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-8291-1338-4

Э. Кассирер (1874–1945) — немецкий философ — неокантианец. Его главным трудом стала «Философия символических форм» (1923–1929). Это выдающееся философское произведение представляет собой ряд взаимосвязанных исторических и систематических исследований, посвященных языку, мифу, религии и научному познанию, которые продолжают и развивают основные идеи предшествующих работ Кассирера. Общим понятием для него становится уже не «познание», а «дух», отождествляемый с «духовной культурой» и «культурой» в целом в противоположность «природе». Средство, с помощью которого происходит всякое оформление духа, Кассирер находит в знаке, символе, или «символической форме». В «символической функции», полагает Кассирер, открывается сама сущность человеческого сознания — его способность существовать через синтез противоположностей.

Смысл исторического процесса Кассирер видит в «самоосвобождении человека», задачу же философии культуры — в выявлении инвариантных структур, остающихся неизменными в ходе исторического развития.

---

23 Westermann. Grammatik der Ewe‑Sprache. Berlin, 1907, S. 83–84, 130; совершенно аналогичные явления обнаруживаются в языке американских аборигенов, ср., например, переход чисто ономатопоэтических звуков в общие вербальные или адвербиальные выражения, приводимые Боасом из языка чинук: Handbook of American Indian languages. P. I. Washington, 1911 (Smithsonian Institute Bulletin, 40), p. 575, 655–656.

24 Список подобных относительно недавних ономатопоэтических образований немецкого языка дает, например, Г. Пауль: H. Paul. Prinzipien der Sprachgeschichte. 3. Aufl., S. 160–161; примеры из романских языков см.: Meyer‑Lübke. Einführung in das Studium der romanischen Sprachwissenschaft. 2. Aufl., S. 91 ff.

25 См., например, Scherer. Geschichte der deutschen Sprache. Berlin, 1868, S. 38.

26 Так, Тойбер различает шесть основных групп: жидкая пища, твердая пища, атмосферная влага, дерево и лес, место питания, животный мир, — и пытается доказать, что они первоначально обозначались в самых различных языках земли, например в санскрите и древнееврейском, однотипными звуками (m + гласный; губной согласный + гласный; n + гласный; зубной согласный + гласный; 1 или г + гласный; заднеязычный согласный + гласный): Täuber. Die Ursprache und ihre Entwicklung (Globus, Bd. 97 (1910), S. 277).

27 G. Curtius. Grundzüge der griechischen Etymologie. 5. Aufl., S. 96.

28 CM. Nouveaux essais sur l'entendement humain, III, 3.

29 Ср. введение к книге о языке кави (Werke, Bd. VII, I, S. 76), a также саму книгу: Über die Kawi‑Sprache auf der Insel Java. Berlin, 1838. Bd. II, III, S. 153 и др.

30 См. Deutsche Grammatik, Bd. III, I: «Среди всех звуков человеческого голоса ни один не в состоянии так выразить существо вопроса, который должен ощущаться в самом начале слова, как звук К, наиболее полный согласный, какой только способна произвести гортань. Один гласный звучал бы слишком неопределенно, а лабиальные согласные не сопоставимы по силе с гуттуральными. Правда, Г может быть произнесено с той же мощью, что и К, но оно не столько произносится, сколько выталкивается изо рта, и несколько более твердо; поэтому оно подходит для выражения спокойного, твердого и указующего перед собой ответа. К исследует, осведомляется, восклицает; Т указу — ет, обозначает и отвечает».

31 Подтверждения этого из различных языковых семей см., например: Fr. Müller. Grandriss der Sprachwissenschaft. Wien, 1876. Bd. I, 2, S. 94–95; Bd. III, l, S. 194 и др.; Humboldt. Kawi‑Werk, Bd. II, S. 153; см. также ниже, гл. 3.

32 См., например, Fr. Müller. a.a. O., Bd. I; 2, S. 94; Steinthal. Die Mande Neger Sprachen. Berlin, 1867, S. 117.

33 Например, в примечательном согласии с индоевропейскими языками в уральских языках звуковые элементы ma, mi, то и соответственно ta, to, ti, si составляют основу обоих личных местоимений: ср. H. Winkler. Das Ural‑altaische und seine Gruppen. Berlin, 1885, S. 26; для других языковых семей см. сводку, данную Вундтом (указ, соч., т. I, с. 345) на основе материалов: Fr. Müller. Grundriss der Sprachwissenschaft.

34 Введение к книге о языке кави (Werke, Bd. VII, I, S. 300).

35 Подробнее об этом см.: Westermann. Die Sudansprachen. Hamburg, 1911, S. 76; Die Gola‑Sprache in Liberia. Hamburg, 1921, S. 19.

36 Cp. Westermann. Gola‑Sprache, S. 66.

37 Так, например, в эфиопском языке (см. Dillmann. Grammatik der äthiopischen Sprache. Leipzig, 1857, S. 115) все различение существительных и глаголов происходит лишь за счет вариаций произнесения гласных. Отделение непереходных глаголов, которые вместо чистого действия выражают состояние или страдательное участие в событии, от «активных», глагольных форм в узком смысле происходит в этом языке с помощью тех же средств.

38 Подробнее о принципе гармонии гласных в урало — алтайских языках см. Boethlingk. Die Sprache der Jakuten. St. Petersburg, 1851, S. XXVI, 103; H. Winkler. Das Uralaltaische und seine Gruppen, S. 77. Грунцель подчеркивает, что склонность к гармонии как таковая присуща всем языкам, хотя такой развитой формы она и достигла только в урало — алтайских языках. В этих языках гармония гласных вызвала между прочим и своего рода «гармонию согласных» (подробнее см.: Grunze!. Entwurf einer vergleichenden Grammatik der altaischen Sprachen. Leipzig, 1895, S. 20–21, 28–29). Примеры гармонии гласных из других языковых семей можно найти в языках Америки, см. Boas. Handbook of American Indian languages. Vol. I, p. 569 (язык чинук); относительно африканских языков см., например, Meinhof. Lehrbuch der Nama‑Sprache. Berlin, 1909, S. 114–115.

39 Gatschet. Grammar of the Klamath language (Contributions to North American Ethnology, Vol. II, Pt. 1, Washington, 1890, p. 259-). О значении «idea of severally or distribution», как ее называет Гатшет, см. также ниже, гл. III.

40 Ср. в связи с этим в особенности примеры из семитских языков у Брокель — мана: Brockelmann. Grundriss der vergleichenden Grammatik der semitischen Sprachen. Berlin, 1908–1913. Bd. II, S. 457-.

41 Scherer. Zur Geschichte der deutschen Sprache, S. 354–355.

42 Примеры можно найти прежде всего в работе: F. A. Pott. Doppelung (Reduplikation, Gemination) als eines der wichtigsten Bildungsmittel der Sprache (1862); см. также богатый материал в книге: Brandstetter. Die Reduplikation in den indianischen, indonesischen und indogermanischen Sprachen. Luzern, 1917.

43 «Reduplication is also used to express the diminutive of nouns, the idea of a playful performance of an activity, and the endeavor to perform an action. It would seem that in all these forms we have the fundamental idea of an approach to a certain concept without its realization» (Fr. Boas. Kwakiutl. — In: Handbook of American Indian languages. Vol. I., p. 444–445, см. особенно с. 526–527).

44 Примеры из языков Океании см.: Codrington. The Melanesian languages. Oxford, 1885, p. 147; Ray, цит. соч., с. 356, 446; по языкам американских аборигенов см., например: Boas. Handbook, I, p. 526 и др.

45 Как это имеет место, например, в образовании временных форм глагола тагальского языка (Humboldt. Kawi‑Werk, II, S. 125).

46 Примеры из яванского языка см. у Гумбольдта в книге о языке кави, т. II, с. 86–87.

Глава III Язык в фазе созерцательного выражения

1. Выражение пространства и пространственных отношений

Провести четкую границу между областью чувственного и областью интеллектуального таким образом, чтобы обе предстали раздельными сферами, причем чтобы каждой из них принадлежал свой собственный и самодостаточный вид «реальности», в изучении языка так же невозможно, как и в теории познания. Критика познания показывает, что чистое ощущение, в котором устанавливается только некоторое чувственное качественное определение, однако вне какой бы то ни было формы порядка, ни в коем случае не является «фактом» непосредственного опыта, а представляет собой, скорее, всего лишь результат абстракции. Материя ощущения никогда не бывает данной только сама по себе и «до» придания ей какой‑либо формы, напротив, уже в своем первом основоположении она включает связь с формой пространства — времени. Но эта первая и совершенно неопределенная ориентация получает в ходе постоянного развития познания все более точное определение: простая «возможность совместности» и «возможность последовательности» развертывается в целостность пространства и времени как одновременно конкретного и всеобщего порядка положений. Можно ожидать, что язык, как зеркало духа, каким‑то образом отражает и этот фундаментальный процесс. И в самом деле, слова Канта о том, что понятия пусты без созерцания, сохраняют свое значение для языковых обозначений не в меньшей мере, чем для логического определения понятий. Даже самые абстрактные структуры языка обнаруживают ясную связь с первичной основой созерцания, в которой они изначально коренятся. И здесь сфера «смысла» не может быть просто отделена от «чувственности», обе сферы остаются самым тесным образом сплетены в неразрывное единство. Поэтому шаг от мира ощущений к миру «чистого созерцания, обнаруживаемый критикой познания в качестве необходимого момента в построении познавательного процесса как условие чистого понятия Я, равно как и чистого понятия объекта, находит поэтому в языке точное подобие. И здесь способ и направление действующего в языке духовного синтеза сначала проявляются именно в «формах созерцания», в их структуре, и только через опосредующее звено этих форм, через передачу созерцания пространства, времени и числа язык осуществляет свою по сути логическую функцию: отливку впечатлений в представления.

Это взаимное переплетение чувственного и духовного выражения в языке в полном объеме доказывается прежде всего на материале пространственного созерцания. Как раз в наиболее общих выражениях, создаваемых языком для обозначения духовных процессов, совершенно ясно проявляется решающее участие пространственных представлений. Даже в самых развитых языках встречается эта «метафорическая» передача духовных характеристик пространственными. Подобно тому как в немецком языке эта связь оказывается действенной в выражениях представления и понимания, постижения, обоснования, разбора и т. п.[1], ее можно встретить почти в том же виде не только в родственных языках индоевропейской языковой семьи, но и в совершенно независимых и удаленных языковых регионах. Это особенно наглядно проявляется в языках примитивных народов, каковые повсеместно отличаются точностью отображения всех пространственных характеристик и отличий процессов и видов деятельности, делая это словно непосредственно живописуя, мимически. Так, например, языки американских аборигенов редко обладают каким‑либо общим обозначением ходьбы, зато вместо данного слова у них есть специальные выражения для ходьбы в гору и под гору, равно как и для прочих многочисленных вариантов движения, — и точно так же в выражении покоя точно различаются и обозначаются отдельными выражениями стояние под и над, внутри и вне некоторой очерченной части пространства, стояние вокруг чего‑либо, стояние в воде, в лесу и т. п. В то время как язык совершенно не обозначает или не удостаивает сколько‑нибудь серьезного внимания большое число отличий, нами обычно выражаемых в глаголе, все характеристики места, положения и расстояния самым тщательным образом фиксируются с помощью частиц с первоначально пространственным значением. Строгость и точность, с какой проводится это обозначение, часто рассматривается знатоками указанных языков буквально как их основополагающий принцип и их подлинная характерная черта[2]. Относительно малайско — полине — зийских языков Крофорд утверждает, что в них настолько четко различаются разнообразные положения человеческого тела, что анатом, художник или скульптор могли бы извлечь непосредственную пользу — в яванском языке, например, существуют отдельные слова для 10 различных видов стояния и 20 видов сидения[3]. Предложение, вроде нашего «Человек болен», может быть построено в различных американских языках только таким образом, чтобы сообщить при этом, находится ли субъект, о котором идет речь, на более или менее удаленном расстоянии от говорящего или слушающего, видим ли он при этом для говорящего и слушающего; так же часто форма слова — предложения указывает на место, где находится больной, его пространственные характеристики в этом месте, его позу[4]. Перед этой четкостью пространственных характеристик все прочие определения отступают на второй план или оказываются выраженными через посредство пространственных характеристик. Это касается в равной степени и временных, и качественных, и модальных различий. Так, например, цель действия для конкретного созерцания всегда оказывается в теснейшей связи с пространственной точкой, к которой оно стремится, с направлением, в котором необходимо двигаться, чтобы достичь этой точки: в соответствии с этим такие формы глагола, как финалис и интенционалис, часто образуются с помощью прибавления частицы, по сути являющейся средством обозначения пространственной координаты[5].