Николай Двойник - Повесть об одиноком велосипедисте

• Название: Повесть об одиноком велосипедисте
• Автор: Николай Двойник
• Жанр: Современная проза

Одиночество в большом городе, одиночество человека в толпе… Одиночество велосипедиста на дороге, которое, быть может, сродни одиночеству мореплавателя или одиночеству мыслителя-странника. То, что пешеходы, водители и пассажиры автотранспорта в ежедневной сутолоке уже почти не замечают, – велосипедист видит по-своему, с необычного ракурса, пространство вокруг человека на велосипеде приобретает другие координаты и очертания, привычное обретает иной, более глубокий смысл. Да и в его отношениях с людьми, похоже, также происходят какие-то перемены. В повести Николая Двойника очень точно передается ощущение совершенно особого движения – велодвижения по жизни.

---

А пока я ищу объездные пути, которые бы приходились на беспробковые 95,5 процентов улиц.

Отрывок 40

Только однажды за эти недели я встретил, случайно поехав кружным путем и возвращаясь вдоль пышащего жарой и гарью забитого машинами шоссе, одетую во все черное велосипедистку на хорошей новенькой машине. Она немного нерешительно, но высокомерно глядя, двигалась навстречу по тротуару и три белых полосы на ее костюме повторяли однообразное движение тела. Она взглянула сквозь розовые, охватывающие пол-лица очки и, видимо, не нашла меня модным.

После душа я без сил завалился на кровать, стучало в висках; несмотря на открытый балкон, казалось, что душно. В ногах что-то пульсировало, приливая тяжелыми волнами то к одной, то к другой – как будто крутил педали велосипеда. Потом уснул, вязким, непролазным сном, не принесшим никакого отдыха.

Я открыл глаза. Уже темнело, медленно и очень нехотя, время – не определить, и в остывающем воздухе с улицы четче и яснее долетали голоса и свистки электричек. Некоторое время я лежал, испытывая усталость, голод и желание спать дальше. Встал. Болела голова и немного качало, после сна и движения, и мысли были заторможенными, а есть вдруг расхотелось. Все же я поел, пытался развлечь себя чтением, но еще больше болела голова и смысла я не улавливал. Смотрел телевизор, переключая каналы и не находя ничего интересного, и только около двенадцати собрался протереть велосипед.

Отрывок 41

За стеной разговаривал телевизор, и откуда-то сверху его перебивали отдельные удары по клавишам. Игру на пианино я слышал иногда сквозь сон по утрам в выходные дни. Наверно, кто-то учится в музыкальной школе, потому что игра постоянно усложнялась и часто была неуверенной.

Все это было грустно – и телевизор за стеной, работавший с шести вечера и до ночи, и пианино. Один (или одна) ничего не делал вечерами, и его (ее) жизнь была пуста. Другая (или другой) постоянно занималась – но зачем? Сначала из нее не выйдет талантливой пианистки, потом она выйдет замуж, и через пару лет инструмент будет покрывать мохнатая пыль, а потом его продадут, потому что некуда будет ставить детскую кровать и нужны будут деньги.

Такое вот настроение. Я говорю себе, что это от вчерашней усталости и от жары.

Отрывок 42

В очередной жаркий день я поехал в Д. Выехать рано не удалось – заснул от жары под утро и встал поздно. Солнце скрывала пелена, и было душно.

Я свернул со своего привычного маршрута, чтобы проехать через парк, где дышалось легче.

Так было длиннее, но приятнее. Отдохнул возле пруда слишком правильной вытянутой прямоугольной формы и поехал дальше. Сперва мне еще встречались мамаши с колясками и дети, но потом не стало и их. Жара обезлюдила даже парки.

Я не хотел забираться совсем далеко в чащу, чтобы не делать большой петли, но это не удалось. Как часто бывает, моя дорожка стала мельчить и превратилась в узкую тропинку, упершуюся в старый бетонный забор. Забор шел не перпендикулярно, а под углом к тропинке, а она, в свою очередь, поворачивала и петляла вдоль него в глубь леса.

Возвращаться я не люблю, тем более что, возвратившись, я должен был ехать по жарившемуся на солнце шоссе. И я поехал дальше по тропинке. Но потом пришлось слезть – она стала совсем узкой и неровной, из нее выпирали корни, а поперек лежали толстые ветки. Плотно стоявшие плиты забора не давали посмотреть, что он скрывает, но я был уверен, вспоминая карту, что там кладбище. Но, опять же, по карте, кладбище не было таким большим. Затем я увидел в заборе ворота и, продравшись сквозь вставшую на дороге высоченную траву, оказался на железнодорожной колее. Одним концом она скрывалась в лесу, а другим – за металлическими решетчатыми воротами. Внутри шел еще один забор с воротами, сетки наружных и внутренних ворот накладывались друг на друга, но казалось, что дальше внутри есть еще забор. Людей не было.

Стрекочут кузнечики. То неслышно, то вдруг оглушительно. Я тяжело дышу. Вроде ничего особенного, но тяжело. Поднимаю голову. Солнце плавит небо, делая из него мутный белый колпак.

Я стою перед решетчатыми воротами на железнодорожной колее, руки сжимают велосипед. На секунду мне кажется, что я так уже стоял когда-то в прошлом. От всех предметов исходят, как бы излучаются множественными прозрачными тенями их очертания. Очень жарко. Лучшее, что можно сделать, – добраться до Д. и сунуть голову под холодный душ. Я ухожу с колеи и иду по продолжению тропинки, веду велосипед, тупо переступаю ветки, огибаю деревья, не замечая поворотов и направления. Затем я сижу на поваленном стволе и еще через какое-то время выбираюсь на просеку.

В Д. тоже жарко, улицы мертвы, редко проезжает автомобиль или, переваливаясь с боку на бок, проползает автобус. Все замерло. Только резво мельтешит вдоль забора одинокая капустница. В квартире – как всегда, густой настоявшийся воздух с запахами мебели, пыли и чего-то еще. Только сегодня он еще более густой и еще более настоявшийся. Открываю окно и балкон, но они выходят на юг, и это мало что дает.

Органы чувств снова дают сбой – я беру предназначенный мне пакет, и по весу и тому, как он изогнулся, мне кажется, что в нем не бумаги, а что-то еще.

Собравшись уходить, я гашу в коридоре свет и обычно прислушиваюсь ко всяким шумам, стараюсь выйти из квартиры, когда на лестнице никого нет, стараюсь быстрее проскользнуть вниз и отъехать от дома. В этот раз на лестнице постоянно кто-то ходит. Приезжает фургон (кому понадобилось в такую жару?), и что-то из него выносят и поднимают на четвертый этаж. Жду. Долго.

Наконец выхожу. Быстро, пока не появился кто-нибудь еще. Воздух на улице еще больше густеет. В него заходишь, как в перегретую воду. Толкнув тяжелую подъездную дверь. Солнце сразу обжигает.

Отъехав, я думаю: а закрыл ли я в этой спешке замок? Я достаю ключи, смотрю на них, помню, что держал их в руках, выходя из квартиры, но совершенно не помню, вставлял ли их в замки и поворачивал ли.

Вернуться?

Но я с таким трудом уехал. И еще делать круг по жаре…

Все-таки я возвращаюсь.

Оставляю велосипед под лестницей на первом этаже – тут темно и вряд ли кто сюда заглянет. Только что-то хрустит под ногой. Наклоняюсь и приглядываюсь. Шприц. Поднимаюсь прыжками наверх. Два раза дергаю ручку двери – закрыто.

Выехав на шоссе, я с радостью вижу впереди справа тучи. Хороший дождик – это то, что нужно. Я еду своим обычным маршрутом по тротуару вдоль шоссе, отказавшись на сегодня от поиска новых путей и других экспериментов и надеясь, что тучи мимо не пройдут, и предвкушаю, как первые большие капли будут редко и тяжело падать на асфальт, попадая иногда в меня и расплываясь по рубашке быстро исчезающими пятнами. За деревьями и домами правая сторона неба не видна, но как будто иногда в воздух вливается свежая струйка, и я продолжаю надеяться.

Подъехав к мосту, я вижу сплошную черную полосу туч, перечеркиваемых молниями, и идущую от них отвесно вниз сплошную стену дождя. С моста видно, как за стеной исчезают всё новые и новые дома и что она мало похожа на тот легкий летний ливень, который я ожидал. Мне некуда деться. Я смотрю на приближение стены, и вокруг нет жилых домов с козырьками подъездов, больших навесов у магазинов – заборы, проходные, внизу – остановка с выбитыми стеклами… Я съезжаю под мост, и почти сразу на него обрушивается море воды с ветром и градом.

Сперва рядом со мной оказываются три человека, потом под водой исчезает проезжая часть, затем нас становится десять, затем мы сгруживаемся ближе к центру моста, потому что с боков под него залетают градины и скачут по асфальту; потом порывом от старого тополя откалывается часть ствола и ложится поперек улицы, идущей из-под моста, зеленые ветки колышутся над крышами остановившихся автомобилей, иногда эта картина исчезает совсем за плотными потоками воды. Затем захлебывается решетка дорожного слива напротив того места, где я стою. Кому-то нужно позвонить, еще прибегают люди, но мобильная связь нарушена. Потом с яростным треском совсем рядом ломается молния и останавливается движение троллейбусов. Они открывают двери, но никто из них не выходит. Постепенно под мостом образуется пробка, которая потом совсем обездвиживается. Из машин с низкой посадкой к нам на тротуар выбираются люди. Потом из красной иномарки возле меня выбирается девушка. Дворник заднего стекла вывернулся и, сделав вмятину на корпусе машины, перестал работать.

– Консервная банка и та толще, – презрительно фыркает вызвавшийся помочь девушке парень. Потом они вдвоем обращаются ко мне, и я нахожу в инструментах нужный ключ, чтобы отвернуть дворник. По окончании ремонта мы стоим втроем и разговариваем. Я не привык столько говорить, сколько этот парень, а девушка все равно смотрит чаще на меня. Он любит истории из серии «А вот был случай…» Так можно рассказывать долго, потому что случаев в его жизни, о которых мы не знаем, произошло много.