Жан-Пьер Шаброль - Миллионы, миллионы японцев…

• Название: Миллионы, миллионы японцев…
• Автор: Жан-Пьер Шаброль
• Издательство: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука»
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1970

Предлагаемая книга, итог пребывания французского писателя Жан-Пьера Шаброля в Японии, поражает тонкостью наблюдений жизни японского народа, меткостью характеристик и обилием интереснейших сведений; написана она с большим юмором.

---

Понедельник, 22 апреля, 18 часов

В номере

Я терпеливо объяснил мадам Мото по телефону, что мой сценарий вроде бы «сложился», что еще день работы — и я набросаю первый вариант, который будет не стыдно показать.

Четыре спокойных часа работы с хорошим переводчиком на японский язык — скажем, с нашим другом Мату — и можно подготовить проект, пригодный как основа для первоначальных переговоров.

Это известие не содержало для нее абсолютно ничего нового. Мой менаджер знала, как продвигается работа, день за днем. Она проявляла полнейшее безразличие к содержанию сценария и интересовалась лишь тем, доволен ли результатами я сам.

Полностью полагаясь на меня в отношении сценария, мадам Мото оказывала пассивное сопротивление, как только речь заходила о переводе. Я же, наоборот, все яснее сознавал важность этого дела, взвешивал и браковал одну за другой кандидатуры переводчиков и проявлял все большую настойчивость, особенно в последнюю неделю. Сейчас мадам Мото явилась ко мне в отель, вняв моим решительным аргументам. Я сказал, что приехал в Японию всего на месяц, а он подходит к концу. Однако, если продюсер одобрит сценарий при первой встрече, что меня весьма удивило бы, до заключения контракта потребуется еще несколько встреч. Тем не менее, я считаю, что работа, для которой меня пригласили в Японию, закончена и ждать больше нечего (разумеется, я выражался гораздо проще, так что в конце концов она меня поняла, доказательством чего явился ее приход).

После полудня, когда я был у себя в номере, портье прислал сказать, что ко мне пришла мисс Мото. Я в самых любезных выражениях попросил ее подняться в номер. Мне хотелось разложить перед ней страницы сценария. Разумеется, я не надеялся, что она примется читать это творение — плод стольких ее усилий, так наивен я не был, но мне казалось, что исписанные каракулями листки придадут вес моим аргументам, как бы подтвердят их. Так плохим мимическим актерам необходима бутафория.

И вот мадам Мото по счету «раз» извлекла из глубин своей сумки записную книжку «Цементные заводы Лафаржа», и листки разлетелись по номеру. По счету «два» она завела долгий разговор с коммутатором отеля. По счету «три» стала лихорадочно перелистывать справочники, принесенные дежурным по этажу. Лишь тут я понял: она искала номер телефона нашего продюсера.

Вторая серия была целиком телефонной. Должно быть, первый номер, выуженный ею в справочнике, оказался всего-навсего номером коммутатора, и ее заставляли с каждым звонком подниматься все выше по ступенькам иерархической лестницы. Каждый раз ей приходилось все дольше ждать ответа.

Когда я услышал свое имя, бесконечные «сэнсэй» и несколько «бальзаков», я понял, что мадам Мото наконец держит на проводе нужного человека. Это, однако, был самый короткий разговор за весь сеанс.

Повесив трубку, она с минуту сидела у телефона в состоянии полной прострации, а когда откуда-то издалека вернулась ко мне, ее красивое лицо, искаженное безграничным изумлением, стало серым.

— Он злой! Очень злой! Он хотеть сценарий написать по-японски! Он сказать это! Очень-очень злой!

Я снова принялся неутомимо объяснять. Я первый сказал, что требуется японский переводчик; совершенно естественно, что, прежде чем раскошелиться и пуститься в рискованное предприятие, продюсер желает знать, о чем идет речь в сценарии… Я добавил даже — ее горе подсказывало мне новые доводы, — что такое требование свидетельствует о серьезных намерениях продюсера и вызывает к нему доверие.

Все мои усилия были напрасны — она только качала головой, терла глаза до красноты и твердила:

— Все-таки ему говорить так! Это нехорошо!

Я не могу выносить страдания женщины, особенно когда она льет слезы не на публику. Я повторял объяснение, которое отрабатывал десять дней, все более простыми словами, все более примитивными фразами, превратив его в конце концов в маленький шедевр, состоявший из простого перечисления инфинитивов. Позабыв о том, что мой фильм гибнет, я нанизывал слова надежды и восторга и не видел, не слышал ничего, кроме страдающей женщины. Я распинался в том, какой «у нас» замечательный сценарий, расписывал его прелести и содержащиеся в нем находки, на которые позарится любой продюсер, будь то японец или европеец. Он отвалит нужные суммы денег и будет драться за возможность воплотить эту дивную историю на экране (только теперь, оставшись наедине со своей записной книжкой и описывая то, что произошло менее часа назад, я понял меру своего очередного падения. Каким образом эта женщина и эта страна вынуждают меня так легко сдавать позиции, которые я так яростно до сих пор защищал?!!).

— Он говорит, что не помнит меня, — внезапно простонала мадам Мото.

Я спросил ее очень серьезно, очень вежливо:

— Скажите, вы действительно знакомы с этим продюсером?

— Не с ним, с его сыном я знакома, хорошо знакома, но сын работать с отцом.

С мягкостью полицейского, стоящего у изголовья смертельно раненного единственного свидетеля преступления, я пункт за пунктом, слово за словом вытянул из моего менаджера признание о том, в каких отношениях она находится с «нашим» продюсером: в детстве она была знакома с его сыном, пять или шесть раз они играли вместе.

— И он говорить, не помнить меня! — возмущенно повторяла мадам Мото.

И вдруг у меня возникло другое сомнение… В конце концов все возможно!

— Скажите, а… это свидание, он все-таки вам назначил?

— Но… Да!

— Ну что ж! Зачем же отчаиваться, особенно из-за нескольких вполне законных уточнений.

К мадам Мото вернулась ее спесь. Она сделала такой жест, будто швыряет три пачки сигарет за забор: «Пфють!»

Ей, видите ли, наплевать на свидание с продюсером, нечего перед ним пресмыкаться! В конце концов можно сразу же обратиться к другому, ведь на мой сценарий набросятся все продюсеры мира.

IV. «АГЕНТСТВО КОСМИЧЕСКИХ УСЛУГ»

1. Бальзак — это я

Среда, 23 апреля, час ночи

В номере

Не могу лечь спать, не записав главного, что узнал.

Итак, на вечере были Руссо (я с ним в большой дружбе, мы — на «ты»), два преподавателя французского языка, директор школы, где они работают, и мадам Мото, которую я впервые «вывожу в свет».

Несколько предварительных замечаний: на этом давно задуманном вечере должна была присутствовать мадемуазель Ринго. Последний раз я видел ее на свадьбе. Мадам Мото не подпускает ее ко мне. Между тетей и племянницей явный разлад. Когда я спрашиваю, как поживает мадемуазель Рощица, заговариваю об ее делах или о прогулке с ней, тетя делает понимающий вид: «Ах, не говорите мне о ней!»

Возможно, в этом семейном разладе отчасти повинен и я: у меня слишком длинный язык. Слова, которые лучше было бы не произносить, мадам Мото всегда отлично понимает. Я сказал ей, между прочим, что Ринго познакомила меня со своим «близким другом». По выражению лица тети мне сразу стало ясно, что лучше бы я молчал. Напрасно я твердил, что это сказала не Ринго, а сам молодой человек, и к тому же доверительно, что он плохо знает английский и вполне мог употребить слова совсем не в том смысле, в каком их понимает мадам Мото! Она оставалась мрачной и не заговаривала со мной на эту тему ни на второй день, ни на третий, но сегодня, когда я осведомился о здоровье Ринго, ехидно намекнула, не помню точно, в каких выражениях, на «близкого друга».

Между тетей и племянницей явно существует ревность, хотя я не могу понять, кто кого к кому ревнует. Я тоже одна из ее причин — сегодня мне это стало ясно.

Мадам Мото, постоянно жалующаяся на усталость, недосыпание и недостаток отдыха, пренебрегала всем, почитая за долг сопровождать меня, даже если в этом не было необходимости. Это меня раздражало. Несколько раз, когда в моих бесцельных блужданиях меня сопровождала племянница, я старался дать ей понять, как хорошо, что в это время тетя отдыхает и отсыпается. Я выразил пожелание, чтобы так было как можно чаще, и галантно добавил, что мне очень приятно общество Рощицы, что в конце концов мы прекрасно понимаем друг друга… Само собой, отношение к Ринго я деликатно выражал тремя английскими словами, всегда одними и теми же, несколькими рисунками, подчеркнутыми жестами, а два-три раза прибегал к разговорнику. Теперь я спрашиваю себя, правильно ли поняла меня мадемуазель Ринго и как она передала тете слова, произнесенные с добрыми намерениями. Либо племянница исказила их смысл, либо тетя ее плохо поняла, ибо только что она сказала мне:

— Вы не хотите меня, а? Ринго очень хорошо, очень мило, Ринго все понимать, а?

Я механически изобразил красивым жестом бурный протест, но при одной мысли о том, какой сизифов труд потребовался бы для восстановления истины, у меня опустились руки. Провались все пропадом!