Роберт Колотухин - Наш дом стоит у моря

• Название: Наш дом стоит у моря
• Автор: Роберт Колотухин
• Издательство: Детская литература
• Жанр: О войне
• Год: 1967

Война вошла в Одессу. Город переживает трудное, страшное время, и ребята — его маленькие граждане, — как только могут, помогают родному городу. В повести рассказано о ребятах только одного одесского двора, о нескольких мальчишках. А в большом городе их наберется целая армия…

Герои повести изгоняют из сквера немецкий оркестр, при помощи которого фашисты пытались поднять боевой дух своих вояк, мстят за погибших жителей двора, разоблачают предателя. Когда наши войска освобождают город, ребята тоже не остаются в стороне. Они ходят со взрослыми в море за водорослями, из которых добывается йод, помогают готовить фейерверк ко Дню Победы. До этого дня почти еще год. Еще придут во двор «похоронные», будет поднята со дна Черного моря подводная лодка с героями-моряками, но ребята твердо верят, что этот день наступит. Дом стоит у моря. И никогда фашистам не хозяйничать в этом доме! Собственно, это не дом, а город. А еще точнее — Родина.

Многое из того, о чем рассказано в повести, пришлось пережить ее автору. Он был мальчиком, когда фашисты оккупировали Одессу. После войны осуществил свою мечту — работал на судах торгового флота и повидал многие страны. «Наш дом стоит у моря» — первая повесть молодого писателя.

_{Рисунки В. Диодорова}

---

И Валерка понял. Он не пошел с нами в Отраду. Кому, спрашивается, охота, чтобы из него отбивную котлету делали?

Правда, Валерке повезло. В тот день мы напоролись сразу на две мины.

— Испоганили море, сволочи! — выругался дед и повернул шаланду к берегу.

Высадив меня и Вовку, он вместе с Ленькой снова отправился в Военную гавань.

С тех пор дед больше не брал нас «по рыбу», сколько мы его ни уговаривали.

— Испоганили море, сволочи! — ругали мы фашистов и клялись деду, что не боимся этих мин, ну нисколечко, но разве деда переубедишь? Сказал нет — и баста.

ОПЕРАЦИЯ НА ТОЛКУЧКЕ

Вот уже вторую неделю я валяюсь в госпитале. В самом настоящем военном госпитале.

Наша палата на первом этаже, окно выходит в сад. Палата маленькая, всего на две койки. Соседом у меня молодой веселый солдат, лезгин Ариф Рагимов.

Правая рука у Арифа в гипсе. Она согнута в локте, и локоть все время находится на уровне плеча: от пояса, сбоку, под руку пристроена подпорка. Смотришь на эту руку, и кажется, будто Ариф собрался куда-то лететь; сейчас подымет и левую руку, взмахнет и полетит. Худое горбоносое лицо Арифа обтянуто нежной кожей. Ариф двухцветный: коротко остриженные волосы у него на голове черного цвета, а на лице — рыжие.

Доктор Нутыч так и говорит ему:

— Ты у меня, Рагимов, при двух мастях: на голове вороной, на щеках гнедой.

— Вах-вах-вах, верно, доктор, — озабоченно проводит Ариф здоровой рукой по щекам и спешит в общую палату бриться.

Я знаю, Ариф не любит «гнедую масть». Он бреется регулярно, каждое утро. Побреется, а к обеду рыжая щетина уже вновь пробивается на щеках.

Ариф ходячий. То есть раненый, который может ходить сам, без посторонней помощи. А я не могу. Ни сам, ни с чьей-либо помощью. Да и не хочется. Мне вообще ничего не хочется. И что самое странное — не хочется есть. Вот уже сколько дней. Тумбочка у меня завалена едой. Чего только тут нет! И шоколад, и яблоки, и даже персики с бархатными розовыми боками! Но мне ничего не хочется.

Ариф может есть в общей столовой — он ведь ходячий, — но завтрак, обед и ужин ему почему-то приносят в палату, как и мне. И я подозреваю, что Ариф имеет задание от доктора Нутыча поднять у меня аппетит. И Ариф старается. Он очень уважает доктора.

— Значит, так, Саня, — договаривается со мной Ариф, прежде чем сесть за еду. — Ты мине пять ложек бульона, я тибе лезгинку. По рукам?

Я грустно смотрю в тарелку с бульоном. Пять ложек? Многовато, пожалуй. Но чего только не сделаешь, чтобы посмотреть, как Ариф танцует лезгинку!

И я соглашаюсь:

— По рукам!

— Порядок, Саня! — вскакивает Ариф. — Смотри, Саня, лезгинка! Самая настоящая дагестанская лезгинка!

И тут начинается невероятное: Ариф сбрасывает войлочные тапочки и становится на носки.

— Асса!.. Асса!..

Ариф юлой носится по палате — на больших пальцах! — вытянув здоровую левую руку вдоль плеча, щелкает пальцами, как это полагается в лезгинке, отбивает губами и языком барабанную дробь и одновременно поет:

На Кавказе есть гора
Самая большая!
А внизу течет Кура,
Мутная такая!..

Ариф мечется по палате — от окна к двери, от двери к окну. Босиком! На пальцах! Нет, такого я еще никогда не видел!

Задыхаясь от восторга, я проглатываю пять ложек — пять, не больше, — бульона.

Потом Ариф — за котлету — исполняет для меня кабардинку. И тоже босиком, на пальцах!

— Асса!.. Асса!..

Компот я выпиваю «за так».

Ариф, довольный и ни чуточки не уставший, тоже садится и принимается за еду.

— Уф-ф, трудно! — притворно отдувается он. — Измотал ты меня, Саня. — Потом начинает хвастать: — Кончим войну, танцором буду. Знаменитым! Ансамбль создам! Мировой ансамбль!..

Часто во время таких «концертов» в нашу палату вваливается огромный, широкий, точно шкаф, доктор Нутыч в маленьком кургузом халатике.

— Все гарцуешь, козел? — делая вид, что сердится, останавливает он Арифа и садится возле моей койки. — Ну-т?.. Как дела? Аппетит? — Нутыч косится на тарелки и ворчит: — Ну-т, дружище, с таким аппетитом наши дела никогда не поправятся. Ну-т?..

У доктора — малиновый губчатый нос с большую картофелину. А зовут его вовсе не Нутыч. Это я его так про себя называю за его постоянное «Ну-т?»

Уходя, Нутыч строго предупреждает меня:

— Ты, брат, того, ешь… — И грозит мне от двери огромным волосатым пальцем. — Ну-т?..

Каждый день меня навещают ребята: Ленька, Мамалыга, Соловей и Валерка Берлизов. Но в палату их не пускают. Они топчутся за окном, переговариваясь со мной знаками. Кричать нельзя. Нутыч услышит — погонит. Ленька, увидев у меня на тумбочке нетронутую еду, делает страшные глаза и грозит мне кулаком: ешь, мол.

Вчера приходили мама и Гарий Аронович с Ирмой. Гарий Аронович принес банку топленого коровьего масла. Меня чуть не стошнило при виде этого масла. С ума они все посходили, что ли? Ешь да ешь! А мне на еду смотреть противно. Не могу — и все тут. Во рту у меня слюна с кровью. Соленая. Это — от легких. Осложнение после того воспаления легких, которое у меня было два года назад.

«Осложнение» — это слово часто повторяет Нутыч. Только не при мне, а за дверью, маме. И еще одно слово я слышу часто — «туберкулез». Я знаю, как он выглядит, этот туберкулез. Внутри у меня сидит гусеница и потихоньку грызет мои легкие. Как сухарь. Потому и слюна с кровью.

От этих мыслей мне становится страшно. Я хватаю с тумбочки шоколад и жую, жую. Но мне кажется, будто во рту у меня не шоколад, а просто моченая бумага. Я глотаю эту бумагу, глотаю — ведь только так можно убить туберкулез! Нет, много не съешь — противно.

Когда Ариф уходит к друзьям в общую палату и я остаюсь один, я подолгу рассматриваю свои руки. Руки стали совсем тонкими, как спички, и прозрачными. Руки меня пугают. И, чтобы отвлечься, я прячу руки под одеяло, закрываю глаза и начинаю подробно восстанавливать в памяти день, когда все произошло…

В тот день пошли мы с ребятами за шелковицей на Малую Арнаутскую улицу. Там этой шелковицы завались. А чтоб в случае чего дать арнаутским отпор, если сунутся, мы позвали еще с собой ребят из соседнего дома; у них там Витька Гарапиля командует.

Ленька с нами не пошел. Из нашего двора были только я, Соловей, Мамалыга и Валерка.

Но все обошлось благополучно, не тронули нас арнаутские — забоялись. Правда, вожак ихний пискнул было:

— А ну, катитесь отсюдова!

Но Витька Гарапиля смело пошел на него:

— A ну, попробуй, попробуй! — и руку в карман, как будто, значит, у него там что-то есть.

Арнаутские сдрейфили и попятились. А мы спокойненько залезли на деревья и досыта наклевались медовых ягод.

Крупные ягоды я не ел, собирал в тюбетейку. Это для Ирмы. Ирма меня уже перестала бояться. И вообще с ней можно играть. Только ни в коем случае не надо расспрашивать ее о матери, напоминать ей об Алисе, и все будет в порядке. Ирма изредка даже во двор стала выходить гулять, и я предупредил обо всем наших ребят. Но за шелковицей мы Ирму не взяли. Арнаутские эти такие, эти могут и девчонку-малолетку обидеть.

Домой мы возвращались через привокзальную площадь. Я отстал и осторожно поддерживал обеими руками свою тюбетейку, стараясь не уронить ни одной ягодки. Особенно я опасался за ту, что лежала сверху. Это была крупная белая ягода величиной с молодой огурец. И такая же пупыристая. Я чуть шею себе не свернул, пока добрался за ней на самый кончик ветки. Этот «огурец» я специально положил сверху, чтобы Ирма сразу заметила.

И вдруг возле кинотеатра «Бомонд» кто-то больно толкнул меня в плечо. Тюбетейка выскользнула из рук, ягоды рассыпались по тротуару. Толстые ноги в блестящих хромовых сапогах захрустели по ним и прошли мимо, оставляя на асфальте мокрые отпечатки подошв.

— Эй! — крикнул было я и осекся: я вдруг узнал эту спину, узнал коричневый вельветовый пиджак с разрезом сзади. Жиздра?!

От волнения у меня запершило в горле, ладони сразу стали липкими, холодными. Это был Жиздра! Он шел в сторону Привоза. Забыв о шелковице, я перебежал сторонкой площадь, обогнал его и заглянул сбоку. Ну да, Жиздра… Бороду сбрил, картуз — на глаза. Маскируется… И вата в ушах по-прежнему торчит. Здо́рово ему дед Назар наклепал тогда по ушам!..

У Привоза, на толкучке, где обычно толпились люди, выменивая или продавая вещи, Жиздра сунул руки в карманы пиджака и, работая локтями, втиснулся в толпу.

Стараясь не упускать его из виду, я пробирался вслед за ним. Жиздра приценивался на ходу к вещам, принюхивался. Меня тискали со всех сторон, толкали. Я был босиком и рисковал всеми пальцами. Но я терпел. Только бы не упустить его! Только бы не упустить…

Вот Жиздра взял у кого-то из рук зеленый абажур, начал торговаться. «Обстановочку покупает, — подумал я. — Значит, в городе живет. Надеется, наверное, что еще вернутся его благодетели — «доблестные вызволители». Я протиснулся поближе к нему: может, услышу что?.. И вдруг чей-то сапожище опустился мне прямо на левый мизинец.