Роберт Колотухин - Наш дом стоит у моря

• Название: Наш дом стоит у моря
• Автор: Роберт Колотухин
• Издательство: Детская литература
• Жанр: О войне
• Год: 1967

Война вошла в Одессу. Город переживает трудное, страшное время, и ребята — его маленькие граждане, — как только могут, помогают родному городу. В повести рассказано о ребятах только одного одесского двора, о нескольких мальчишках. А в большом городе их наберется целая армия…

Герои повести изгоняют из сквера немецкий оркестр, при помощи которого фашисты пытались поднять боевой дух своих вояк, мстят за погибших жителей двора, разоблачают предателя. Когда наши войска освобождают город, ребята тоже не остаются в стороне. Они ходят со взрослыми в море за водорослями, из которых добывается йод, помогают готовить фейерверк ко Дню Победы. До этого дня почти еще год. Еще придут во двор «похоронные», будет поднята со дна Черного моря подводная лодка с героями-моряками, но ребята твердо верят, что этот день наступит. Дом стоит у моря. И никогда фашистам не хозяйничать в этом доме! Собственно, это не дом, а город. А еще точнее — Родина.

Многое из того, о чем рассказано в повести, пришлось пережить ее автору. Он был мальчиком, когда фашисты оккупировали Одессу. После войны осуществил свою мечту — работал на судах торгового флота и повидал многие страны. «Наш дом стоит у моря» — первая повесть молодого писателя.

_{Рисунки В. Диодорова}

---

Когда мы впервые забрались на него, Ленька топнул босой ногой по палубе, и «Альфонс» вздрогнул, закряхтел по-стариковски, застонал.

— Даю голову наотрез: этому «Альфонсу» не меньше полста лет, — сказал тогда Ленька.

На Хлебную мы обычно ходим всем двором: Ленька, Соловей, Мамалыга и я. Иногда берем с собой Мишку и Оську, если бабка позволит. И совсем уж редко Валерку.

«Альфонс» одиноко торчит в левом углу Хлебной гавани. Добраться до него можно вброд: волны наклонили его одним бортом в сторону берега, и на борт взбираться нетрудно — мне, например, вода здесь доходит до подбородка.

Безлюдно в Хлебной гавани. Рыбацкие дубки еще с утра ушли в море. И только наш «Альфонс» тоскливо уставился на выход из гавани своими ржавыми якорными клюзами, — я знаю, если смотреть с берега, они у него будто глаза, — а в трюме его шуршат неугомонные крабы.

Мишка и Оська копошатся на берегу в песке — они еще совсем не умеют плавать. Даже по-собачьи, как я. И до «Альфонса» им не добраться. А рыбку ловить хочется. Так они что придумали: насобирали на берегу обрезков водопроводных труб и разбросали их в воде около берега. Посидят минут десять на песочке — и в воду. И начинают орать как оглашенные: свистят, прыгают, в общем, суматоху поднимают правильную. Ну, бычки, конечно, с перепугу по щелям. И первым делом в эти самые водопроводные трубы прячутся. Здесь им и крышка: ныряешь и закрываешь ладонями одновременно отверстия с обеих сторон. Потом сцеживай между пальцами воду и вытряхивай их, голубчиков, оттуда.

Мишка и Оська так и делают. Додумались же! Правда, попадается им одна мелкота — мундштучки. Но этих мундштучков они уже почти полметра на кукан нанизали.

А у нас почему-то клевать перестало. Наверное, бычки обеденный перерыв устроили, решили мы с Ленькой, отложили удочки в сторону и бултыхнулись в воду. Искупались, окатили из ведра горячую палубу и легли.

Мамалыга и Соловей удочек не бросают, устроились на самом форштевне, свесили ноги за борт и терпеливо меняют наживу на крючках.

Жарко. Море застыло. Блестит. Солнце приятно покалывает наши разомлевшие тела тысячами иголок.

Как и все ребята, мы с братом уже загорели до темно-шоколадного цвета и потому не боимся солнца — лежим себе и только каждые десять — пятнадцать минут ныряем с разбегу в прохладную воду. Ленька ныряет в сторону моря, я к берегу: здесь помельче да и борт пониже.

Не знаю, что действует на Леньку: то ли жара, то ли тишина и безлюдье вокруг, — он лежит на спине, скрестив на лбу руки, чтоб не било солнце, и размышляет вслух:

— Как ты думаешь, кем я хочу быть?

— Моряком, конечно, капитаном.

— Точно, — говорит Ленька. — Ай вонт ту би сэйлор. Капитаном.

«Ай вонт ту би сэйлор». Я знаю, что означает эта английская фраза: «Я хочу быть моряком». Ленька частенько твердит ее с некоторого времени.

Помолчав, Ленька продолжает:

— Ай вонт ту би сэйлор. И шип у меня будет знаешь какой? Такой… весь белый, от киля до клотика. Приличный шип. И ходить он будет во все страны мира. Во все уголки нашего шарика, где есть такая вода, чтобы у него всегда полфута под килем оставалось. Но меньше.

— А почему полфута, Лёнь? — приподымаюсь я на локте.

— Если у тебя меньше чем полфута под килем, — объясняет Ленька, — значит, хана: сидишь на меляке. Понял?

— А-аа…

— И командочка у нас будет толковая, — продолжает мечтать Ленька. — Один за всех и все за одного… Ты, наверное, тоже захочешь к нам на корабль, а?

— Конечно, Лёнь.

— Вот-вот… Придешь ты, значит, к трапу: «Товарищ кэп, возьмите на судно: хочу посмотреть Африку». — «Это кого же взять? — спрошу я. — Тебя? Который на «Спартаке» водопроводной водичкой спекулировал? Катись, друг, колбаской: спикули нам не нужны. У нас один за всех и все за одного. Топай дальше по причалу. Гуд бай…»

— Ну и пошел ты к черту со своим белым корытом! — взрываюсь я. — Тоже мне капитан нашелся, по складам читает. И то еле-еле…

Ленька не шевелится и по-прежнему не снимает рук со лба.

Обидевшись, я бросаюсь в воду и долго барахтаюсь в одиночку. А когда возвращаюсь, сажусь в сторонке.

Ленька перекатывается ко мне по мокрой палубе:

— Дуешься?

Я не отвечаю.

— Ладно, забудем. — Ленька выжимает рукой мои волосы и растирает себе грудь ладонью. — Больше не вспомню, — протягивает он мне руку. — Мир?

— Мир, — соглашаюсь я.

Нет, на Леньку нельзя долго сердиться. Вот он уже склонился ко мне и доверительно шепчет, позабыв о ссоре:

— Знаешь, Саня, я даже по английскому готовиться начал: он ведь нам, морякам, во́ как нужен, — проводит Ленька пальцем по горлу. — Так вот, достал я английский словарь, изучаю потихоньку. Только трудно мне, — вздыхает он. — Как баран в аптеке, я в этом словаре разбираюсь. Нужно будет сходить к Коле, может, он что-нибудь посоветует… Искупнемся?

— Давай.

Когда мы вновь возвращаемся на палубу «Альфонса», Ленька ложится и снова забрасывает руки на лоб и вдруг говорит:

— Эх, скорее бы наш батя вернулся… Ты его, наверное, совсем не помнишь, а, Санька?

Я смущенно помалкиваю. Конечно, я плохо помню нашего батю. Откуда же мне его помнить, если я в то время был совсем карапуз, а батя наш все в рейсе да в рейсе. Придет дня на два домой — и снова в море. Помню я почему-то хорошо один яркий солнечный день. Тихое, прозрачное море, я сижу в корыте, а большой веселый человек толкает это корыто по гладкой поверхности; на берегу сидит мама, и она тоже улыбается. Я очень хорошо помню этот солнечный день, последний день перед отходом нашего бати в последний рейс. Но об этом я никому не рассказываю. Даже маме. Это мое.

Ленька приподнялся и сосредоточенно выводит обломком ракушки якорь у себя на животе. И мне так хочется, чтобы он хоть что-нибудь рассказал про нашего батю. У меня даже под ложечкой от нетерпения засосало. Но Ленька молчит, и поди догадайся, о чем он думает. Тогда я ложусь и сам начинаю мысленно рисовать себе возвращение нашего бати с фронта после окончания войны.

Все будет очень просто. Он войдет, большой, усталый, в шинели и в сапогах. И в комнате сразу запахнет махоркой, порохом. С минуту мы с Ленькой будем, наверное, смотреть на него, не узнавая. «Ну, — скажет батя и поставит свой вещмешок на пол. — Ну?» — и протянет к нам руки. И тогда мы с Ленькой узнаем его. Мы бросимся к нему на шею и повалим прямо на диван. А мама будет стоять и все никак не сможет сдвинуться с места. От радости. Тогда батя подойдет к ней…

Неожиданно Ленька вскакивает и хватает меня в охапку:

— Не научишься этим летом как следует плавать, салага, утоплю!

Он бросает меня за борт, и я, задрав ноги, лечу спиной в воду. Только уже не в сторону берега, а туда, где поглубже.

«Где же дно?» — барахтаюсь я и с перепугу глотаю соленую воду.

— Я тебе дам — по-собачьему! — грозит мне Ленька с «Альфонса». — А ну загребай руками по-морскому: раз-два, раз-два!..

ГАРИЙ АРОНОВИЧ ГУРМАН

Мы поднимаемся с братом по лестнице. Волосы у Леньки слиплись на лбу, он прихрамывает и опирается на мое костлявое плечо, которое я самоотверженно подставляю ему. Еще бы не самоотверженно! Сегодня мой Ленька — герой дня. А возвращаемся мы с футбольной встречи — наша улица играла на «Спартаке» с ребятами из Аркадии. И две, причем единственные за всю игру, штуки забил в ворота аркадийских мой братишка. Вот этой самой правой ногой.

Ленька тоже то и дело посматривает на свою правую, щупает побелевший носок ботинка и вздыхает. На ботинок жалко смотреть — подошва не выдержала Ленькиных пушечных ударов и отвалилась. Висит, словно язык у запыхавшейся собаки.

— Влетит? — тоскливо спрашивает у меня Ленька.

— Влетит, — соглашаюсь я, но тут же подбадриваю брата: — Ничего, Лёнь, починим.

Вот и второй этаж. И вдруг мы с братом видим, что возле нашей двери возится кто-то незнакомый. Мы подошли совсем близко, стоим на расстоянии какого-нибудь шага, а он вовсе не замечает нас — так увлечен своим делом.

Пожилой дядька среднего роста, в голубой рубашке, в брюках на широких подтяжках, топчется возле нашей двери. Волосы у него распушены, посредине лысина. И если смотреть со стороны, кажется, будто у него на голове венок. В правой руке он держит молоток, а губами зажал во рту гвозди, как это делают обычно заправские сапожники. Он пытается прибить к нашей двери блестящую медную табличку с какой-то надписью. Сощурился близоруко, размахнулся молотком и хлоп себя по пальцу. Морщится от боли, трясет рукой и неожиданно задевает меня. Ага, наконец-то он заметил нас. Быстренько так, испуганно обернулся.

— Здравствуйте, — сказал Ленька и взял у него из рук молоток. — Давайте я попробую.

Запросто, не глядя, Ленька приколотил медную табличку четырьмя гвоздями, потом отступил на полшага и прочел вслух витиеватую надпись: