Снегов Александрович - Творцы

• Название: Творцы
• Автор: Снегов Александрович
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1979

Документальная повесть о советских физиках-ядерщиках, создателях атомной бомбы.

---

…Эти дальнейшие, хорошо продуманные эксперименты по изомерии брома несколько лет шли в лаборатории Курчатова — их ставили тот же Лев Русинов и Александр Юзефович — и за рубежом и внесли полную ясность в загадочное явление. Ядерную изомерию открыли еще у стронция, индия, серебра, золота, платины, иридия и урана. Немецкий теоретик Карл Фридрих Вейцзеккер, через полтора года после первой публикации группы Курчатова, объяснил загадку: ядро брома, поглощая нейтрон, возбуждается, пробегает ряд возбужденных состояний; одно из них, метастабильное, несколько устойчивей, чем другие: у такого метастабильного ядра освобождение от избыточной энергии немного задерживается. Так появляется активность с иным периодом полураспада.

Но это было уже после того, как никто в мире не сомневался, что в лаборатории Курчатова совершено важное открытие. А пока сами авторы сомневались, Курчатов твердил: неудачи от незнания — не катастрофа, а печальный, но, в общем, нормальный ход эксперимента; неудачи от плохого исполнения — катастрофа! Исполнение было отличное. Тридцатишестичасовая активность наблюдалась в каждом опыте. Можно было садиться за статью об открытии.

Время шло к полночи, когда Курчатов отредактировал отсылаемую в журнал статью. Он зевнул, потянулся, пошел к выходу, заглядывая в помещения, где горел свет. Из-за двери лаборатории Кобеко доносилось пение: Павел, вытачивая железную детальку на станочке, услаждал себя ариями собственного производства. Он мигом догадался, что у Курчатова — событие.

— Чего-то открыл, Игорь?

— Есть немного, — скромно признался Курчатов.

Кобеко захохотал и огрел Курчатова пятерней по плечу. Курчатов возвратил удар с воодушевлением — Кобеко едва удержался на ногах.

— Отметить бы, Гарька! Да нечем, — с сожалением сказал он — У тебя не найдется чего-нибудь хорошего?

— Ни хорошего, ни плохого. Хочешь послушать, чего мы наработали?

— Сделаем так. На Невском открыли ночной бар. И «Теремок» пока не заколочен, хотя второй год грозятся. В оба заведения пускают до четырех ночи. Посидим, поговорим.

Была пора белых ночей — светло и тепло. На небе, как подожженные, сияли облака. Курчатов с наслаждением вдыхал ароматный воздух — ветерок тянул из ближайшего леса. В суматошливых экспериментах последних недель он упустил рождение белых ночей — в прежние годы этого не бывало. Что бы ни совершалось в лаборатории, но ночные гуляния по светлым улицам — на Выборгской стороне в эту пору пустынным — с Мариной, с братом, с друзьями, в одиночестве были традиционны.

Подошел трамвай с прицепом, оба вагона почти пустые.

— Итак, слушай, — сказал Курчатов.

Кобеко был среди первых помощников еще в ту пору — десять лет уже прошло, — когда Курчатов начинал в институте. Сперва рабочий, потом препаратор, лаборант, научный сотрудник, доктор физико-математических наук, завтра, не исключено, академик. Таков его путь в Физтехе. И пока Курчатов не увлекся атомным ядром, Павел усердно сотрудничал, охотно признавая верховенство друга. Но поворота Курчатова Кобеко не принял. Он ворчал, что друг совершил измену, сменив диэлектрики и полупроводники на ядра. Он горячился. Сегнетоэлектриками Курчатов вписал новую страницу в физику, а что сделает в ядре? Повторять зады, догонять все дальше уходящих экспериментаторов Запада? Павел не скрывал, что надеется на новый поворот: Курчатов убедится, что в таинственно-темном ядре ему не светит, вернется к старым темам — и возобновится их сотрудничество. Курчатов тоже хотел возобновления совместной работы, но только в новой области. Это он и собирался еще раз предложить Павлу.

— Отлично, Игорь! — поздравил Кобеко, когда Курчатов закончил объяснение. — Не знаю, открыта ли новая глава в науке о ядре, не убежден и в новой странице, но что ты вписал свой особый параграф в одну из страниц, уверен.

Они вышли на Литейный, шли к Невскому. На Невском во время белых ночей всегда было много гуляющих. Друзья направились в «Теремок», ресторанчик в переулке, соединявшем площадь перед театром с Садовой. У Фонтанки Курчатов остановился.

— Помнишь, Павел? — Он показал на бронзовых коней, вставших на мосту на дыбы. — Не хочешь еще разок прокатиться?

Однажды в такую же белую ночь, изрядно навеселе, Кобеко проходил с приятелями по мосту. Кто-то показал на упавшего бронзового наездника и обругал его слабаком. Лошадь не столь уж норовистая, как ее старался изобразить барон Клодт, можно и с ней справиться. Только вот как взобраться на такую высоту над рекой? Кобеко мигом отозвался на вызов. Вскарабкавшись на постамент, он влез на спину скакуна и смачно заорал: «Но-но!» Вокруг собралась хохочущая толпа, подоспел и милиционер. Кобеко гулко колотил по бронзовым бокам коня, милиционер кричал снизу: «Слезайте немедленно, гражданин, и платите штраф за нарушение!» Кобеко весело отозвался: «Штраф бери, твое право, а покататься дай!»

Кобеко посмотрел на взметенные передние ноги скакуна.

— Надо бы, надо еще разок покататься! Да видишь ли, почти десяток лет с той ночи уплыло, столько же килограммов жирка добавилось! Боюсь, не осилю подъема!

С минуту они шли молча.

— Павел, ты теперь сам видишь — работа моя перспективна, — осторожно сказал Курчатов. — Переходи ко мне. Для начала совмести свою теперешнюю тематику с новой темой. Это ты осилишь.

Кобеко, похоже, ожидал такого предложения. Он грустно покачал головой.

— Вероятно, осилю, ты прав. Да не умею менять привязанностей. У каждого своя физика. Твоя физика — ядро, теперь я окончательно это понял. Моя — та, которую мы вместе с тобой когда-то начинали. Ей не изменю.

Иоффе совершал утренний обход института. Открыв дверь в лабораторию атомного ядра, он задержался на пороге. Впечатление было такое, что курчатовцы организовали хоровой кружок. Чей-то тенорок заводил: «По Дону гуляет, по Дону гуляет…», баритоны и басы подхватывали: «…казак молодой!» В хоровой полифонии выделялся баритон Курчатова.

— Я не помешал? — спросил Иоффе с иронической приветливостью. — Продолжайте, пожалуйста, работать.

Сотрудники обычно не прерывали своих дел во время посещений директора. И сейчас Щепкин усердно намазывал какую-то пасту на лист, Вибе выглаживал на лабораторных вальцах полоску никеля, Латышев менял прокладки в камере Вильсона, а Курчатов просматривал тетрадку с химическими анализами. Только пенье оборвалось. В лаборатории часто пели во время работы, но заливаться соловьем в присутствии академика никто бы не посмел.

— Игорь Васильевич, у нас сегодня гость, — сказал Иоффе значительно. — Сергей Иванович Вавилов позвонил, чтобы его ждали. Он, вероятно, заинтересуется и вашими работами.

Курчатов понимающе кивнул. Иоффе продолжал обход лабораторий, сообщая, кому надо, о приезде Вавилова. Он не выдавал своего беспокойства, но физики догадывались, что у директора на душе.

В Ленинграде менялась обстановка.

После революции столицей стала Москва, но Ленинград долго оставался научным центром страны — здесь была Академия наук и многочисленные институты. Недавно правительство приняло решение сосредоточить основные научные силы в столице. Академия уже переехала в Москву, с насиженных мест снимались и крупные институты. Иоффе побаивался, что и Физтеху придется менять географические координаты. Приезд Вавилова мог определить дальнейшую судьбу института.

Сильный физик, приветливый человек, Вавилов в Академии наук был фигурой значительной. Созданный им Физический институт — ФИАН — он перевел в Москву, но, став одновременно научным руководителем Оптического института, сам он, коренной москвич, переехал в Ленинград. Теперь Вавилов руководил двумя учреждениями — одним в столице, другим здесь — и не жаловался ни на перегрузку, ни на неудобство сидеть на двух стульях.

Вавилов сразу успокоил Иоффе: о переводе Физтеха в Москву речь не идет. Физтех, Оптический и Радиевый институты останутся на месте. Было бы неразумно такой город, как Ленинград, научно обескровливать. Но, конечно, идущая по всей стране реорганизация научных учреждений в какой-то степени затронет и Физтех.

— А в какой — вы сами определите, Абрам Федорович, — дружески разъяснил Вавилов. — Я подразумеваю — весь ваш коллектив.

Они переходили из лаборатории в лабораторию, Вавилов так внимательно слушал, склонив немного голову, что Иоффе приходилось останавливать сотрудников, те, увлекаясь, вдавались в мелочи. И хотя сам Вавилов был оптик и его, казалось бы, должна интересовать близкая ему тематика, Иоффе заметил, что дольше он задерживается у исследователей ядра.

Скобельцын информировал о новых открытиях в космических лучах. «Отлично!» — одобрил Вавилов. Алиханов показал кривые, составленные им, его братом Артемом Исааковичем и их сотрудниками Козодаевым и Джелеповым, — позитронное излучение, открытое Жолио, было измерено количественно двумя счетчиками. «Превосходно!» — сказал Вавилов. Курчатов рассказал о разветвлении ядерных реакций, о ядерной изомерии — и его находки нашли одобрение.