Снегов Александрович - Творцы

• Название: Творцы
• Автор: Снегов Александрович
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1979

Документальная повесть о советских физиках-ядерщиках, создателях атомной бомбы.

---

Устыдившись вспышки, Неменов умоляюще прокричал вслед:

— Игорь, лучше сними с меня штаны, но избавь от радона!

Курчатов обернулся и с укором произнес:

— Не нужны мне твои штаны, Леня!

И то, что он не повысил голоса и назвал Неменова Леней, а не Бубой, показало тому, как сильно он обиделся.

Теперь ведро стояло в закутке возле лестницы на второй этаж. Здесь производилось и облучение мишеней. Курчатов напрасно побаивался, что с радон-бериллиевой ампулкой может что-то случиться. Сотрудники института, хоть и любопытные, в опасный закуток старались не лезть.

Стычка имела неожиданно хорошие последствия. Неменов скоро разобрался, что обвинения против радон-бериллиевой ампулки неосновательны, надежную работу масс-спектрографа она не могла испортить. Он нашел способ загладить свою вину. Курчатов жаловался, что Радиевый институт держит их на голодном пайке: основными потребителями радона были медицинские учреждения, физикам доставалось так мало, что активность источника исчерпывалась до того, как получали новую ампулку. Неменов обещал помочь горю. Его отец, основатель и директор Рентгенологического института, привез из Парижа купленные у Марии Кюри полтора грамма радия по миллиону рублей за грамм. Радон был нужен и самому Рентгенологическому институту, и связанным с ним медикам, но малую толику из своих богатств Неменов-старший физикам выделил. Примирение состоялось, когда один из друзей вручил другому внеплановую ампулку. Порадовало и то, что рентгенологи за свой радон денег не брали — Радиевому институту платили по рублю за милликюри, — лишь просили, чтобы в отчетах и статьях упоминали об их бескорыстной помощи.

Полного довольства все же не было. «Двух маток сосем, а голодно! — говорил Курчатов. Вскоре он начал добавлять, рассматривая свои руки: — Впрочем, было бы легче с радоном, стало бы хуже с руками».

Работа с радоном оказалась опасней, чем ожидали. И у Курчатова, и у Щепкина краснели пальцы рук, на них уплотнялась и омертвлялась кожа. Курчатов с сокрушением шевелил пальцами — огрубевшая, воскового блеска кожа лишила их прежней подвижности. Потом омертвевшая кожа стала слезать, ее можно было снимать, как чулок, — под ней обнажался слой свежей кожи, розовой, очень тонкой, легко ранимой, — скорее пленки, чем кожи. Курчатов встревожился — у великой исследовательницы радия Марии Кюри на руках появились язвы, как бы у них не произошло то же! Но язвы не образовались, розовая пленка постепенно утолщалась, становилась нормальной кожей, снова твердела, снова приобретала восковой оттенок — и опять снималась чулком. В гибели и нарастании свежей кожи появилась закономерность, Курчатов определил ее: от снятия с пальцев одного «чулка» до снятия следующего проходило примерно две недели, отклонения не превышали плюс-минус два дня.

— Правда, змеи меняют кожу лишь раз в год, — сказал Курчатов, посмеиваясь — Но зато — со всего тела, а мы лишь с трех пальцев на каждой руке. Преимущество несомненно!

Скоро и у третьего работника лаборатории Льва Русинова появились радиоактивные ожоги. Большой и указательный пальцы распухли. Русинов с гримасой рассматривал их — боль была невелика, но обожженная рука работала хуже.

Мишени для облучения готовились в лаборатории. Металлы — золото, серебро, медь, алюминий, свинец, железо — на комнатных вальцах превращались в пластинки. Пластинки оборачивали вокруг стеклянной ампулки, тогда облучение шло с максимальной эффективностью. А неметаллы вроде фтора, хлора, кремния и других брали в удобном химическом соединении, смешивали с маслом или вазелином и намазывали пасту на лист бумаги — лист с тонким слоем мишени еще легче обертывался вокруг источника.

Курчатов привлек к своим работам и брата Бориса, работавшего в другой лаборатории Физтеха. Курчатов не посчитался с тем, что брат имел собственные задания. Он нагрузил Бориса и своими пробами. Брат быстро увлекся. Для анализа радиоактивных материалов требовались тонкие методы определения ничтожных количеств. «Боря, ты становишься превосходным радиохимиком!» — восхищался Курчатов, получая очередную сводку результатов. К услугам были также и солидные химические лаборатории Радиевого института.

Уже первые эксперименты показали, что преобразование ядер под действием нейтронов нередко сложней, чем описывали в Риме. Алюминий превращался не только в натрий, но и в магний. По двум реакциям распадался и фосфор. Ядерные реакции не шли однозначно, они разветвлялись Это уже была самостоятельная находка, а не простое воспроизведение чужого эксперимента.

— Ты тоже разветвляешься, Игорь! — шутливо говорил Борис Васильевич, когда брат приволакивал кучу облученных мишеней. — Кого еще привлек к своим исследованиям?

Курчатов ухмылялся. Он «разветвлялся», точно, — неутомимо выискивал новых сотрудников, безжалостно нагружал их новыми темами. Нет штатов на расширение собственной лаборатории, нет свободных физиков, жаждущих, чтобы их запрягли в чужую упряжку и лихо погнали? Не беда, можно обойтись и без штатов, а помощников найти не трудно Зайди в лабораторию к соседу, поймай за пуговицу хорошего человечка в коридоре, расскажи, чем занимаешься, — не может быть, чтобы не загорелся! И немыслимо, чтобы, загоревшись, не захотел участвовать в эксперименте. Занят собственной тематикой? Совмещай! Если уж Льву Мысовскому захотелось совместить свои космические лучи с бомбардировкой нейтронами фосфора и алюминия, если другого Льва, куда свирепей, — Льва Арцимовича — удалось отвлечь от его высоковольтных дел и приобщить к поглощению медленных нейтронов в химических мишенях, если Буба Неменов, недавно еще шарахавшийся от радона, как черт от ладана, с умильной улыбкой поглядывает на ненавистное вчера ведро с ампулкой в парафине — почему же в таких условиях не разветвляться? Постановка эксперимента широким фронтом, никакое не разбрасывание!

— После работы! — убеждал Курчатов одного из «соблазняемых», тот сокрушался, что в рабочее время не удается отвлечься на посторонние эксперименты. — Огромный же отрезок жизни — «после работы». Вечер, ночь! Здоровому человеку сколько нужно на сон? Шесть часов? И восемь на основную тему? Прелесть какой резерв плодотворного времени — десять свободных часов!

Среди завербованных по «резерву времени» объявился и Георгий Латышев, приехавший в Физтех из Харькова. Низенький, округленный, не так бегающий, как катящийся, он отличался пробойностью двенадцатидюймового снаряда. Он не входил в комнату, не проскальзывал, не скромно возникал, а бурно вторгался. О нем говорили с усмешкой: «Если Латышев пришел к тебе за замазкой, а замазки нет, брось все, беги искать и не возвращайся без замазки — так будет лучше». Курчатов объединил его с Неменовым и загрузил. Латышев бодро «потянул тележку».

Один удавшийся эксперимент породил вначале не радость, а недоумение. Лев Русинов проверял опыты Ферми с бромом. У двух изотопов брома под действием нейтронов образуются радиоактивные изотопы того же брома, с периодами полураспада 30 минут и 6 часов. Так утверждали итальянцы. Но кроме этих двух ядерных реакций, Русинов обнаружил еще и третью — с периодом полураспада в 36 часов. Она повторялась в каждом опыте, но была слабенькой, поэтому ее и не открыли в Риме.

— Образуется еще какой-то элемент, кроме брома, — оценил результат Курчатов. — Надо найти этот другой элемент.

Но других элементов не образовывалось. Во всех облученных мишенях присутствовал только бром. Два его изотопа, захватывая нейтрон, превращались в два других изотопа, но тремя разными путями. Эксперимент, призванный разрешить загадки, порождал свои собственные. Мысовский перепроверил результаты Русинова — разницы не было.

— Под действием нейтронов у одного изотопа брома появляются две разные активности, — комментировал неожиданность Курчатов. — Вроде двух близнецов. Их стукнули кулаком, оба побежали домой, один — переулочками, другой — по проспекту. А дома — оба, но в разное время. Объяснение было образное, но еще требовалось выяснить, насколько оно основательно. Борис заметил, что соединения, одинаковые по составу, но отличные по свойствам, в химии называются изомерами. Не натолкнулись ли они на похожие явления у атомных ядер?

Курчатов развел руками. Термин «ядерная изомерия» уже употреблялся теоретиками ядра, в частности Гамовым. Пока можно лишь говорить об открытии трех типов распада у двух изотопов радиоброма, а почему они появляются — задача дальнейших исследований.

…Эти дальнейшие, хорошо продуманные эксперименты по изомерии брома несколько лет шли в лаборатории Курчатова — их ставили тот же Лев Русинов и Александр Юзефович — и за рубежом и внесли полную ясность в загадочное явление. Ядерную изомерию открыли еще у стронция, индия, серебра, золота, платины, иридия и урана. Немецкий теоретик Карл Фридрих Вейцзеккер, через полтора года после первой публикации группы Курчатова, объяснил загадку: ядро брома, поглощая нейтрон, возбуждается, пробегает ряд возбужденных состояний; одно из них, метастабильное, несколько устойчивей, чем другие: у такого метастабильного ядра освобождение от избыточной энергии немного задерживается. Так появляется активность с иным периодом полураспада.