Эммануил Фейгин - Здравствуй, Чапичев!

• Название: Здравствуй, Чапичев!
• Автор: Эммануил Фейгин
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1964

---

— Мы с пацанами не воюем, — отрезал Исаев.

— А он уже не ребенок. Я в его годы сражался, и неплохо.

— Что за разговоры! — спохватился начальник конвоя. — Арестованный, в машину!

— Ну и дьявол, — произнес Исаев, когда машина скрылась за поворотом лесной дороги.

— Да, не ангел, — тихо проговорил Яков и, помолчав мгновение, спросил: — Его расстреляют?

— Нет, цацкаться с ним будут. Лектором назначат для таких, как ты, — засмеялся Исаев.

Яков не ответил. Не улыбнулся. Не принял шутки. Я давно не видел его таким серьезным.

Мне почему-то так и не привелось после поговорить с Чапичевым об этом эпизоде. Но я уверен, что он произвел на него огромное впечатление. В ту пору Яков созревал как воин. Он остался на сверхсрочную службу в армии не потому, что не было для него иного места в жизни, а потому, что чувствовал и сознавал: война не за горами.

В Германии уже два года властвовал Гитлер. С каждым днем над миром вое больше и больше сгущались военные тучи. И Яков хотел встретить военную грозу во всеоружии. Он, как гончар, формировал, лепил, обжигал свой характер, свою душу для войны. Я думаю, что он и в самом деле был благодарен судьбе за то, что она еще в предгрозовые дни скрестила его солдатский путь с путем мурзы Сейфулы — противника сильного, смелого и убежденного. Эта встреча рассеяла у него, как и у каждого из нас, иллюзию насчет того, что будущий наш противник глуп и труслив, жалок и слаб.

Яков был умным человеком. И необыкновенно чутким. Он доверял своему уму и сердцу. И правильно делал, что доверял. Они его не подвели.

БЕССМЕРТИЕ ПРОХОРА ИВАНОВА

Двадцать пятого августа 1935 года в газете «Правда» была опубликована небольшая телеграмма из Крыма. Привожу ее полностью:

«Армянск (Крым). 24 августа.

Кузнец колхоза «Красный полуостров» Иван Павлов, собирая картечь в обмелевшем Сиваше, обнаружил тело красноармейца, убитого белогвардейцами в бою под Перекопом в 1920 году.

Находясь в пропитанной солью тине, труп хорошо сохранился. На теле отчетливо видна шрапнельная рана в области сердца.

В одном сохранившемся документе сказано: «Дано сие удостоверение от сельского совета А…ской волости, …ской губернии, Прохору Иванову, 1901 года рождения, который действительно мобилизован приказом Советской власти на действительную военную службу в ряды Красной Армии».

Тело бойца Красной Армии перевезено в Армянск. Погибший в бою 15 лет назад красноармеец Прохор Иванов похоронен с воинскими почестями».

Это давнее, почти уже позабытое событие. И хотя в свое время о нем много писали (Демьян Бедный посвятил памяти погибшего бойца поэму), теперь об этом мало кто знает. Разве только историки и литературоведы.

Но тогда, летом тридцать пятого года, нас необыкновенно взволновало это короткое сообщение о жизни и смерти красноармейца Прохора Иванова.

В лагере дивизии состоялись митинги, комсомольские и партийные собрания, посвященные памяти Иванова. Кто-то высказал предположение, что Прохор наш однополчанин, боец нашей дивизии, которая в двадцатом участвовала в штурме Перекопа. И хотя это было лишь предположение, догадка, ничем не подтвержденная, все равно мы поверили в легенду, потому что хотели верить. Прохор Иванов сразу стал каждому из нас роднее и ближе. Однополчанин! Этим все сказано.

Для участия в похоронах героя гражданской войны командование дивизии направило в Армянск несколько подразделений, в том числе и батарею, в которой служил Яков. Вейсу и мне, как «историкам», начподив Кубасов тоже разрешил поехать.

Вместе с джанкойскими комсомольцами (Армянск и Перекоп входили в наш район) мы стояли в почетном карауле у гроба. В назначенный час траурная процессия двинулась к месту захоронения. Пятнадцать лет эта степь не слыхала артиллерийской канонады. И вдруг грянули орудийные залпы — один, другой, третий… Салют в честь героя Перекопа, в честь девятнадцатилетнего крестьянского паренька, погибшего в борьбе за власть Советов.

Яков стоял у своего орудия на положенном ему месте и, подняв над головой правую руку, застыл в ожидании исполнительной команды командира батареи. Сейчас тот произнесет зычным молодым голосом: «Огонь!» — и Яков, резко опустив руку, повторит это короткое, как выстрел, слово. Мне не понравилось выражение лица моего друга. Какое-то очень уж деловитое. Казалось, что Яков всецело поглощен лишь одной заботой: только бы не опоздать с исполнением команды, только бы не замешкаться. Конечно, залп должен быть одновременным, дружным, иначе это не залп. Я не раз слышал от Чапичева, что истинный огневик вкладывает в выстрел всю свою душу. Но почему такая деловитость?

Неожиданно, за секунду или две до выстрела, я увидел глаза Якова. Странные они были. Словно незрячие, как у слепца. Казалось, что их повернули зрачками во внутрь для того, чтобы они глядели в душу Якова, и больше никуда. «Сочиняет стихи», — обрадовался я. Обрадовался, потому что, потерпев неудачу с песней, Яков перестал писать стихи.

Недели за две до выезда в Армянск он сказал мне:

— Побаловался и хватит. Поэзия — штука серьезная, она баловства не терпит.

— Почему же баловство? — возразил я тогда. — Ты же любишь поэзию?

— Люблю, но что из того. Я ее люблю, она меня нет. Любовь без взаимности. Ничего хорошего от такой любви не родится. Только пустая трата времени. А время мне для другого нужно. Мне очень много надо работать, учиться, чтобы стать настоящим артиллеристом.

— Ну что ж, работай, учись, — сказал я. — Желаю тебе стать командующим артиллерией. От души желаю, честное слово. Но пиши, черт тебя побери, пиши. Кстати, могу тебе напомнить, что жил на свете такой артиллерийский офицер Лев Николаевич Толстой. И Лермонтов Михаил Юрьевич, тоже военный. Как видишь, одно другому не мешает, Яков.

— Знаю, им не мешало. Но это же Лермонтов и Толстой. Гении. Какое может быть сравнение? Мне бы с артиллерийским делом справиться, и то слава богу. И ты лучше не тревожь мою душу. Я уже решил, сделал выбор.

— Не торопись, Яша, прошу тебя. Лучше доверься сердцу, оно само выберет.

— Ой ли? — произнес Яков. И так тяжко, так печально он вздохнул, что я вовсе расстроился.

Не мог я тогда знать, что выбора у Якова не будет, что уже, в общем, все решено и за него, и за меня, и за всех нас, как говорил иногда сам Яков: «Решено, подписано и точка поставлена»…

Вечером мы сидели у железнодорожной насыпи, ожидая, пока за нашим эшелоном придет из Джанкоя паровоз. В вагонах беспокойно топтались и беспрерывно ссорились сытые, избалованные батарейные кони. Вдоль эшелона прошел, размахивая красным фонариком, невидимый в темноте сцепщик. Красноармейцы вполголоса пели какую-то украинскую песню. Яков соорудил небольшой костерик и при его свете стал что-то быстро записывать в тетрадь.

— Стихи? — спросил я.

— Нет, так просто, мысли и впечатления.

— А я думал стихи.

— Не получился стих, — вздохнул Чапичев. — Плохо вышло, коряво. А об этом нельзя писать плохо.

К костру подошли Миша Вейс и командир батареи Колесников. Они принесли большой арбуз и несколько дынь.

— Трофеи?

— Подарок, — сказал Вейс. — У меня тут знакомый баштанщик.

— Угощайтесь, хлопцы, — предложил командир.

— С удовольствием, — ответил Яков и достал из кармана складной нож. — Пить хочется.

— Как будто не жарко, — заметил командир батареи.

— Это у меня от волнения. Я, как волнуюсь, всегда во рту пересыхает.

— А чего ты волнуешься? — спросил Вейс. — Что-нибудь случилось?

— Так, всякое.

— Да, денек сегодня волнительный, — сказал командир, вытряхивая семечки из арбузной скибки. — Такой день не забудешь. Я с бойцами беседовал — переживают хлопцы. Все о Прохоре Иванове говорят. Такую дискуссию развели. Сотни вопросов задают, за год не ответишь.

— Вот бы написать книгу об этом пареньке, — задумчиво проговорил Вейс.

— А ты напиши. Стоящее дело, — поддержал его Колесников.

— Легко сказать: напиши. А как напишешь? Книга — это, брат, книга. А тут материала на две странички. Остальное неизвестно. Все — загадка. И уцепиться не за что. Вот если бы знать, откуда он родом?

— Может, еще узнают, — сказал Колесников. Говорят, ученые сюда приехали, они докопаются.

— Тогда другое дело… Мне бы только адресок. Даже не очень точный. Остальное я сам найду. Может, родные его еще живы. А может, он жену и детей оставил.

— Откуда жена и дети? Ему же было всего девятнадцать лет.

— В деревне рано женятся.

— Я сам деревенский, и, слава богу, двадцать шестой годок пошел жениху, — рассмеялся командир батареи.

— Вы, товарищ командир, не в пример, — сказал Вейс. — Вы военный интеллигент, а интеллигенты поздно женятся. Ну, допустим, что паренек этот не был женат. Но какая-нибудь родня у него должна быть.