Вадим Роговин - 1937

• Название: 1937
• Автор: Вадим Роговин
• Издательство: Б. и.
• Жанр: Политика
• Год: 1996
• ISBN: ISBN 5-85-272-022-4

Вадим Захарович Роговин (1937—1998) — советский социолог, философ, историк революционного движения, автор семитомной истории внутрипартийной борьбы в ВКП(б) и Коминтерне в 1922—1940 годах. В этом исследовании впервые в отечественной и мировой науке осмыслен и увязан в единую историческую концепцию развития (совершенно отличающуюся от той, которую нам навязывали в советское время, и той, которую навязывают сейчас) обширнейший фактический материал самого драматического периода нашей истории (с 1922 по 1941 г.).

Название четвертого тома говорит само за себя — это самый страшный год в истории России. На основе многих исторических материалов, в том числе архивных документов, автор во многом по-новому раскрывает механизм великой чистки, массовых репрессий, ежовщины.

---

В резолюции по докладу Жданова (единственном решении пленума, опубликованном в печати) содержалось немало словесной трескотни по поводу демократизации партийной жизни, установления тайного голосования при выборах парторганов и обеспечения каждому члену партии неограниченного права отвода и критики кандидатов в эти органы.

Разумеется, в условиях жестокой полицейщины, пронизывающей всю жизнь партии и страны, Сталина уже не могли беспокоить закрытые «выборы без выбора» в органы государственной власти или тайное голосование при избрании партийных органов. Этот демократический декорум призван был служить обману масс и зарубежного общественного мнения. Единственное реальное новшество заключалось в предложении Сталина о подготовке каждым руководителем себе смены.

Конечно, участники пленума не догадывались, что это неожиданное предложение, мотивируемое необходимостью избежать чрезмерной переброски кадров из региона в регион, имело совсем иной прицел: не допустить полного развала и хаоса в управлении партией и страной при предстоящем тотальном истреблении «первых лиц» во всех звеньях аппарата. Тем не менее установка на «подготовку смены» не могла не вызвать недоумения и тревоги у участников пленума, в своём большинстве являвшихся «первыми лицами». Этим людям, далеким от пенсионного возраста, было непонятно: зачем понадобилось немедленное выдвижение кандидатов на смену всем руководителям.

Однако Сталина не волновали такие настроения высших аппаратчиков, изрядно напуганных последними событиями и не отваживавшихся на протест против этой новации. Главным для него было обращение к будущим «выдвиженцам», которым его предложение открывало заманчивую перспективу быстрого подъёма по карьерной лестнице. Назвав предложение Сталина «гениальным», Жданов заострил ещё один сталинский тезис, заявив, что «недостаток демократизма» «мешает нам видеть новых людей, и многие люди у нас перестаивают, а перестаивая и будучи забытыми, они становятся резервом для недовольных внутри нашей партии». Вслед за этими словами Жданова Сталин бросил реплику, призванную подчеркнуть законность такого недовольства: «Сколько угодно талантов, только их не выдвигают вовремя, и они начинают гнить, перестаивают» [590]. Эта мысль, развитая Сталиным в его собственном докладе (см. гл. XXXIV), представляла прямой клич, обращённый к карьеристски настроенной молодёжи, обещание скорого продвижения её на высокие посты.

XXX Февральско-мартовский пленум о вредительстве

Следующий пункт повестки дня был сформулирован таким образом: «Уроки вредительства, диверсии и шпионажа японо-немецко-троцкистских агентов по народным комиссариатам тяжёлой промышленности и путей сообщения».

Уже при обсуждении вопроса о партийной демократии некоторые ораторы без всякой связи с темой своего выступления приводили «факты» вредительства «троцкистов». Так, Евдокимов говорил, что «враги, засевшие в Ростовском горсовете», при строительстве школ сознательно не обеспечивали их противопожарным оборудованием. При этом, как заявлял Евдокимов, ссылаясь на показания «вредителей», они говорили: «Пусть учатся детишки, а через некоторое время мы им устроим такой костер, что всё население Ростова будет проклинать советскую власть до самой смерти» [591].

Фантазия других ораторов не простиралась до столь зловещих примеров. Секретарь Свердловского обкома Кабаков смог рассказать лишь о том, что в день открытия съезда Советов в Свердловске возникли очереди за хлебом, поскольку «в органах Облвнуторга всё руководство планированием, транспорт были захвачены врагами». Другой пример «вредительства в торговле», приведённый Кабаковым, выглядел ещё более анекдотично: «В одном магазине встретили такой факт — на обертку используют книги Зиновьева, в другом ларьке обертывают покупки докладом Томского. (Смех.) Мы проверили, и оказывается, такой литературы торгующие организации купили порядочное количество тонн. Кто может сказать, что эту литературу пользуют только для обертки?» [592]

Столь же фантастический характер носил пример «идеологического вредительства», приведённый Богушевским. Он сообщил, что после трансляции приговора по делу «антисоветского троцкистского центра» Минская радиостанция «передала концерт, включающий известную бе-мольную сонату Шопена, третью часть которой составляет „Марш фюнебр“, т. е. знаменитый похоронный марш Шопена… И сделано очень тонко: не просто траурный марш — это было бы слишком откровенно и легче было бы заметить по программе и предотвратить — а бемольная соната: не всякий знает, что в ней-то и содержится этот марш. Это, конечно, не случайность. Дело объясняется тем, что, оказывается, и там была определённая засорённость троцкистскими элементами и прочими совершенно негодными людьми» [593]. Столь высокая музыковедческая эрудированность и изощрённость «троцкистских элементов», по словам Богушевского, служила тому, чтобы выразить скорбь по поводу расстрела подсудимых.

Естественно, что для оглушения членов пленума и всего населения страны размахом и тяжкими последствиями «вредительства» требовались более внушительные «факты». Ими был заполнен доклад Молотова, открывший обсуждение третьего пункта повестки дня. Этот доклад был немедленно опубликован в «Правде» и «Большевике» и затем выпущен отдельным изданием в количестве более полутора миллионов экземпляров.

Для характеристики огромных масштабов, которые приобрело вредительство, Молотов обильно цитировал показания лиц, возглавлявших крупнейшие предприятия и стройки. В этих показаниях описывался широкий диапазон вредительских актов: от задержки проектирования и замедления темпов строительства до порчи механизмов, организации аварий, взрывов, отравления газом рабочих и т. д. Все неувязки и просчёты, связанные с форсированной индустриализацией,— вплоть до тяжёлых бытовых условий рабочих (якобы создаваемых «вредителями» сознательно, с целью вызвать массовое недовольство) и до очковтирательства при организации стахановского движения («приписки отдельным рабочим такой работы, которую они фактически не проводили», чтобы «посеять раздор между стахановцами и не стахановцами» [594]), в докладе объяснялись происками «вредителей».

Напомнив о «вредительских» процессах конца 20-х — начала 30-х годов над беспартийными специалистами, Молотов недвусмысленно указал, по кому сейчас должен быть нанесён главный удар. Отмечая, что руководители предприятий «почти сплошь уже теперь коммунисты», он подчёркивал, что «особенность разоблачённого ныне вредительства заключается в том, что здесь… использован был партбилет для того, чтобы организовывать вредительские дела в нашем государственном аппарате, в нашей промышленности» [595].

Заявив, что «последние факты раскрывают нам участие не только троцкистов, но и бухаринцев в организации вредительских актов», Молотов процитировал показания одного из «бухаринцев», который на вопрос: «Информировали ли вы всесоюзный центр контрреволюционной организации правых о вашей подрывной деятельности?» ответил следующим образом: «Да, я информировал члена центра Угланова… Я припоминаю, как в одну из наших встреч на его квартире Угланов с удовольствием сказал: „Молодец, Вася, ты здорово развернулся“. (Постышев: Да, Вася. Голос с места: Сволочи какие, а!)» [596]

С особым раздражением Молотов говорил о работе комиссий, созданных Орджоникидзе для проверки фактов вредительства на предприятиях Наркомтяжпрома. При этом он уделил главное внимание итоговой записке комиссии Гинзбурга — Павлуновского, которую Поскребышев на следующий день после похорон Орджоникидзе потребовал прислать Сталину. В этой связи примечателен следующий факт: узнав о намерении Гинзбурга передать Сталину записку без поправок о «вредительстве», М. М. Каганович — в то время один из руководящих работников Наркомтяжпрома, сказал Гинзбургу, что в таком случае ему «надо подготовить маленький чемоданчик» (имея в виду возможность его ареста) и прибавил к этому: «Вы не младенец и знаете, что творится в стране» [597].

В докладе Молотова работа комиссии Гинзбурга — Павлуновского расценивалась как «показатель того, что мы туго перестраиваемся; это показатель неумения развить зоркость, бдительность, неумения развить проникновение во все ходы врага». Молотов указывал, что в течение ряда лет во главе Уралвагонстроя стоял «активнейший вредитель Марьясин, который потом признался во всех этих делах, и в течение длительного периода секретарём партийного комитета на Уралвагонстрое был вредитель троцкист Шалико Окуджава. Это была сбитая группа. Явно, что они сделали немало вредительских актов против нашего государства. Но как понять в свете всего этого такой факт, что уже в феврале месяце этого года по поручению Наркомтяжпрома выезжала комиссия для проверки вредительских дел на Уралвагонстрой, которая… констатирует: „Вредительская работа на стройке не получила большого развития…“ (Голоса с мест: Не получила? Чепуха. Не получила?)… И они указывают, почему они приходят к этому выводу. Но пока они ездили в феврале месяце туда, Марьясин тут дал новые показания, более конкретные, и они не совпадают с этими выводами. Как же тут понять?.. Нельзя ли, товарищи из Наркомтяжпрома, ещё раз проверить и Марьясина, и комиссию, которая ездила на место? [598] (Голоса с мест. Правильно!)» [599] Этот пассаж молотовского доклада служил недвусмысленным предупреждением партийным и хозяйственным руководителям о недопустимости ставить под малейшее сомнение правдивость самооговоров, полученных в застенках НКВД.