Сергей Рафалович - Пленная Воля

• Название: Пленная Воля
• Автор: Сергей Рафалович
• Издательство: «Мнемозина»
• Жанр: Поэзия
• Год: 2011

Сергей Львович Рафалович (1875–1944) опубликовал за свою жизнь столько книг, прежде всего поэтических, что всякий раз пишущие о нем критики и мемуаристы путались, начиная вести хронологический отсчет.

По справедливому замечанию М. Л. Гаспарова. Рафалович был «автором стихов, уверенно поспевавших за модой». В самом деле, испытывая близость к поэтам-символистам, он охотно печатался рядом с акмеистами, писал интересные статьи о русском футуризме. Тем не менее, несмотря на обилие поэтической продукции, из которой можно отобрать сборник хороших, тонких, мастерски исполненных вещей, Рафалович не вошел практически ни в одну антологию Серебряного века и Русского Зарубежья. Настоящее издание устраняет это досадное недоразумение: в него включены избранные стихотворения и поэмы из 13 прижизненных книг поэта.

---

Из сборника «ТРИОЛЕТЫ» (Петроград, 1916)

Исаакий

В землю врос пятой тяжелой
златоглавый богатырь.
Горы снежные и долы
придавил пятой тяжелой.
Но до Божьего престола,
толпам верный поводырь,
воздвигает крест тяжелый
златоглавый богатырь.

Наводнение

Ветер с моря. Воет буря.
Ощетинилась Нева.
Очи пасмурные щуря,
над водою воет буря.
Лоб увенчанный нахмуря,
Петр глядит на острова.
Не с заката ль эта буря?
не изменница ль Нева?

Царский домик

Царский домик — на Фонтанке,
над Невою — царский дом.
Знают дети, знают няньки
царский домик на Фонтанке.
На другой глядят мещанки
и зовут его дворцом.
Царский домик на Фонтанке
не слыхал про царский дом.

В деревне

Речонка просто так себе,
и лес как лес, и нива нивой.
Течет покорная судьбе
речонка просто так себе.
И лепятся изба к избе,
друг с дружкой схожие на диво.
Взгрустнулось просто так себе
пред ручейком, избой и нивой.

В Малороссии

Два вола в одной запряжке,
вялый окрик: цоб-цобэ.
И плетутся, ляжка к ляжке,
два вола в одной запряжке.
Роем носятся букашки,
осы жалят… Чтоб тебе…
Если б не был я в запряжке,
как бы цокнул: цоб-цобэ.

Медный всадник

Взметнув коня на горной круче,
он топчет медную змею…
Плененный, гневный и могучий,
дыбится конь на горной круче.
Куда прыжок: в Неву иль в тучи?
Но я ль безумца осмею,
кто растоптал на горной круче
земную мудрость, как змею?

На родине

А на родине моей
и весна, да лучше вашей.
Нет нигде таких ночей,
как на родине моей.
Там и сумерки светлей,
и рассвет и полдень краше.
А на родине моей
и любовь — получше вашей.

Бабье лето

Скоро будет песнь допета:
не пора ль закрыть окно?
Как луна ущербна эта,
скоро будет песнь допета.
Но не плачу. Бабье лето,
может быть, мне суждено.
И пока не жизнь допета,
рано мне закрыть окно.

После смерти

Когда не будет сердце биться,
струиться — кровь, глаза — глядеть,
и мысль упорная — трудиться,
и грудь — дышать и сердце — биться, —
ужели сумрачная жница
меня замкнет в глухую клеть,
где сердцу близкому не биться,
очам любимой не глядеть?

В кровати

Я ищу в твоей кровати
тела неостывший след.
Теплоту твоих объятий
я ищу в пустой кровати.
В синем ты ушла халате
совершать свой туалет.
И лежит со мной в кровати
твой нагой и жаркий след.

Любовница

Я не дама, я — служанка,
ты не раб, <а мой жокей>.
Герцогиня иль мещанка
стала я твоей служанкой.
В буднях жили мы изнанкой,
и на людях ты — лакей.
Но в постели я — служанка,
<ты — горячий мой жокей>.

Апашка

Ты зовешь меня, апашка,
на обычную любовь.
Грудью мягкой, жирной ляжкой
не прельстит меня апашка.
Но сквозит в ее замашках
пролитая дважды кровь.
Я пойду с тобой, апашка,
испытать твою любовь.

Страсть

Знаю все, что будет с нами,
только вас не знаю я.
Не сердцами, но телами
знаем мы, что будет с нами.
Ведь весна не за горами,
в жилах — жаркая струя.
И одна постель под нами,
где тебя узнаю я.

Из сборника «СЛОВА МЕДВЯНЫЕ» (Тифлис, 1919)

Мелите Зеленской

посвящается эта книга стихов,

которые ей милы, хотя не все написаны ей.

«От близких и дальних таиться…»

От близких и дальних таиться,
Горящие взгляды гасить
И каждое слово казнить,
Где пламень души золотится;

Бессчетно часы отдавать,
Томясь от бесцельных скитаний,
И краткие миги считать
Тревожных и редких свиданий;

Как будто по праву стоят
Все люди живые меж нами,
Пытливо нам в очи глядят
Чужими и злыми глазами;

Как будто из бездны и тьмы
Восставши, любовь нас связала;
Как будто им судьи не мы,
Чье сердце, как зарево, ало.

Пред нами, печален и строг,
Чей лик осиянный мерцает…
Простит недостойного Бог —
Любовь никогда не прощает.

Из сборника «ЦВЕТИКИ АЛЫЕ» (Тифлис <1919>)

Дочери моей Ольге

…А за стеною, радостный и звонкий,
Мне слышен голос дочери моей…

В Сионском соборе

Я узнавал ее черты
В иконописных, темных ликах
Святых отцов и жен святых
В соборах древних и великих.
Она глядела на меня,
Мерцая ризою чеканной,
Сквозь сумрак прожитого дня
И на заре еще туманной.
Я верил ей, но не постиг,
О чем уста ее молчали,
Ни в осиянный счастьем миг,
Ни в черные часы печали.
В соборе древнем я стою,
Земля в смятении великом,
Тоску свою и не свою
Принес я к темным, скорбным ликам.
Но не со стен глядит она,
Не с высоты иконостаса,
Где набожный писал монах
И Богородицу и Спаса;
Со мною рядом, средь толпы,
Державным бременем смущенной,
Я вижу лик моей судьбы,
Как я, коленопреклоненной.

Из сборника «ЗГА» (Берлин, 1923)

Тебе, кого назвать не смею.
Кого недаром згой зову,
Мой бред — во сне и наяву.
Моя тоска — что делать с нею?
Но слов невнятных не толкуй,
Не заблудись в их темной чаще:
Ведь самый горький поцелуй
Для нас речей сладчайших слаще.

«Совсем не я — мой темный бред бормочет…»

Совсем не я — мой темный бред бормочет
И что бормочет — нашептала ночь.
Как хорошо я знаю эти ночи,
Когда тяжелых снов не превозмочь,

Когда они, густой, лесною чащей
Надвинувшись на тесную кровать,
От тела к телу, точно мост дрожащий,
Неверную протягивают гать,

Куда и зверь не ступит без оглядки,
Где ни один не остается след
И так навязчив прели запах сладкий,
Что отойти ни сил, ни воли нет.

Ведь то не я, и вовсе то не речи:
Звериный рык, звериное чутье;
И верно, даже облик человечий
Утратило обличив мое.

И хоть не я — могу ли отпереться?
Бормочет ночь и не дает мне спать.
Но странно, что проходит через сердце
Удушливая, вязкая тропа.

«Огни, как висельники на столбах…»

Огни, как висельники на столбах,
Скатились сверху и повисли;
Остались небеса впотьмах,
А люди мечутся без смысла.

Осенний дождь лениво моросит;
На улицах не воды, а водица.
Куда спешить? Ты только попроси:
Любая тут окажется столица.

Париж, Константинополь, Петербург —
Имен огромных смена.
Но все вот тут, вот тут, где вдруг
По щиколотку стала жизнь, не по колено.

«Вы пишете, придвинувшись к столу…»