Сергей Рафалович - Пленная Воля

• Название: Пленная Воля
• Автор: Сергей Рафалович
• Издательство: «Мнемозина»
• Жанр: Поэзия
• Год: 2011

Сергей Львович Рафалович (1875–1944) опубликовал за свою жизнь столько книг, прежде всего поэтических, что всякий раз пишущие о нем критики и мемуаристы путались, начиная вести хронологический отсчет.

По справедливому замечанию М. Л. Гаспарова. Рафалович был «автором стихов, уверенно поспевавших за модой». В самом деле, испытывая близость к поэтам-символистам, он охотно печатался рядом с акмеистами, писал интересные статьи о русском футуризме. Тем не менее, несмотря на обилие поэтической продукции, из которой можно отобрать сборник хороших, тонких, мастерски исполненных вещей, Рафалович не вошел практически ни в одну антологию Серебряного века и Русского Зарубежья. Настоящее издание устраняет это досадное недоразумение: в него включены избранные стихотворения и поэмы из 13 прижизненных книг поэта.

---

Русь

По равнинам, по вершинам,
по болотам и лесам,
к неизвестным Палестинам,
к недоступным небесам

ты бредешь усталым шагом
и, пытая жребий свой,
то покорствуешь Варягам,
то воинствуешь с Литвой.

То под тяжестью ты ноешь
Чингисханова ярма,
то под иго крепостное
ты склоняешься сама.

Лапти, посох и котомка —
вот и все твое добро.
Но за то не сердце ль емко
и не в песне ль серебро?

и в рассказе невеселом
ярким золотом горит
то, чего не взять Монголам
и не купят Фриз и Брит?

Но безрадостно и сиро
побираяся с сумой,
обхватила ты полмира
и забыла путь домой.

Или был всегда неведом
этот путь мечтам твоим,
и бредешь ты к Самоедам
и плывешь в Ерусалим?

Ах ты, странница Господня,
сиротинушка, мой свет!
Я б с тобой пошел сегодня
и туда, где жизни нет.

Не во все часы такою
я б тебя постигнуть мог:
но сейчас твоей тоскою
и меня сподобил Бог.

И далёко ли иль близко
нам идти, плечо к плечу,
пред тобою низко,
низко преклониться я хочу.

Родимая

Степью ровной и унылой
я бреду, куда — не знаю.
Безнадежно все, как было:
чем помочь родному краю?

Сколько тут нужды изжито,
унижений и печали?
Но сквозные, точно сита,
души без толку страдали.

И от люльки до могилы
все бредем одной дорогой.
Где мы были, где мы были
в час, когда распяли Бога?

Дух без плоти, плоть без духа —
ну, какую цель намечу?..
Вижу, ветхая старуха
не спеша идет навстречу.

Очи ласковы и влажны,
как фиалки на закатах.
Скорбно замер стон протяжный
на устах покорно сжатых.

Подошла ко мне вплотную:
«Не видал ли, странник Божий?»
— Знаю я страну родную,
все в ней дни и люди схожи. —

«Не видал ли, милый, сына?»
— Что ты, бабушка? какого?
ведь Россия не пустыня… —
Но упрямо шепчет снова:

«Сына, сына родила я,
отдала я сына людям…»
Так твердила и другая,
та, чью скорбь мы помнить будем.

Говорю ей: был когда-то
распят Сын жены небесной;
но былому нет возврата,
к жизни нет тропы воскресной.

Подняла худую руку,
засветилася слезами:
«Нашу алчущую муку
ты ль не принял вместе с нами?

Где томленье безысходней
и безрадостнее бремя?
Разве благости Господней
здесь не место и не время?

Распинаем ежечасно,
жертвой Господу угодной,
сын смиренный и безгласный,
и холодный, и голодный.

И с тех пор, как был впервые
путь проложен из могилы,
ходят матери земные,
ищут, кличут: где ты, милый?

Не видал? Ну Бог с тобою…»
И пошла тропой тернистой:
в степь? иль в небо голубое?
к людям грешным? иль к Пречистой?

Так без ласкового слова
друг от друга побрели мы…
Не признала ты родного,
не узнал и я родимой.

«Не мечом, копьем и шпагой…»

Не мечом, копьем и шпагой,
не палицею Геракла
и не луком Одиссея
свой народ вооружу:
только гневом и отвагой,
где доныне не иссякла,
кровью жгучею алея,
месть, сердца заворожу.

В деле нужном, в деле правом,
в правде, кровью напоенной,
глубь пронзающей корнями
и восставшей из могил,
есть обет грядущим славам,
року вызов непреклонный,
закаленная огнями
сила всех превыше сил.

Этой мощью неучетной,
этой правдой вековою,
этим правом неоспорным
мы засеем жизнь, как новь,
если, встав стеною плотной,
вознесем над головою
белый крест на стяге черном —
в гневе яростном — любовь.

Не мир, но меч

Не в первый раз над людною Европой,
где жизнь кипит в негаснущем котле,
где жаждут власти прежние холопы
и прежние вожди с венцами на челе
склоняются к грохочущей земле
в тревоге тайной, в гордости напрасной,
где новый строй творится ежечасно
среди твердынь, колеблемых толпой, —
проносится, как вихрь свирепый и слепой,
угроза древняя кровавых столкновений.
И тучи черные плывут, сгущая тени,
над блеском суетным, струящимся вокруг,
с Заката на Восток и с Севера на Юг,
во все концы земли до самых крайних граней.
Не в первый раз незримый призрак брани
врывается на пир и пишет на стене
слова зловещие десницею кровавой.
И сотрясаются великие державы,
как челны утлые, подвластные волне.
Но бдят правители, но трезвый разум бдит:
для буйных есть узда и для покорных — щит,
оплот для трепетных, уступки для отважных,
посулы для глупцов и деньги для продажных.
Быть может, лучше так, когда рычащий гнев
мгновенной прихотью в сердцах рожден случайно.
Но там, где долгие века преодолев,
вражда скрывается, как страсть цветущих дев,
и душу вещую объемлет с мощью тайной,
где не решен вопрос: кому из двух пребыть? —
и в гибели врага — залог существованья,
где надо все отдать иль можно все добыть, —
бесцелен хитрый торг, презренны колебанья
и быть безумным — значит мудрым быть.

Давно пора трусливые расчеты
оставить тем, кто верит не в судьбу,
достойную великого народа,
и приковал к позорному столбу
души могучей вольные полеты.
Когда тюремщиком не будет воевода,
когда меж витязей не будет палача
и страх забудется пред угнетенным братом, —
душой отточенной, как острие меча, —
не бремя жалкое бессмысленно влача
раздоров мелочных по избам и палатам, —
мы дружно понесем свой жребий вековой,
верны судьбе неведомой доныне,
но с поднятой высоко головой
в сознании оправданной гордыни.
Давно пора врага не видеть там,
где жизнь подходит к ветхим воротам,
воздвигнутом владыками былыми.

В огне сверкающем и в едком дыме
пожара грозного, объемлющего мир,
свершается судьба, то буйная, как пир,
то незаметная, как будни человека.
Позор на тех, кто немощным калекой
плетется за толпой, прошедшей путь кровавый,
иль под ярмо давно поблекшей славы
ее склонить пытается опять.
Ни мир, ни жизнь дорог не знают вспять.
И если каждый верит по-иному
и правду чтит не брата, но свою, —
пусть этот спор решится не в бою,
где пламя жжет и сено и солому.
Решится спор не прихотью земной,
не силою того, кто властью избалован
и против нас восстал. Он все же нам родной,
и жребий нам один навеки уготован.

Но жребий не один враждебным племенам,
не схожим меж собой ни языком, ни верой,
безмерной пылкостью иль праведною мерой,
ни пестрым вымыслом, ни явью серой,
ни волею отцов, завещанной сынам.
Не узкая межа, овраг или речонка,
меж ними пропастью бездонною легла:
различьем вековым напитанная мгла,
и в будничных словах, и в песне звонкой,
и в тайной думе хмурого чела
черту незримую меж ними провела.

И с двух сторон, как два противных тока,
задержанных наперекор судьбе,
две истины, с Заката и с Востока,
влекутся яростно к решительной борьбе.
К чему искать обманного исхода
и обольщаться лживою мечтой?
Где друг пред другом встали два народа,
простор лишь одному и лишь тому свобода,
кто придавил врага победною пятой.
Не страшен нам отказ от всех благополучий
существования в уюте и тепле,
коль добыто оно не волею могучей,
но ложью хитрою, таящейся во мгле,
ценой неискренних и зыбких соглашений,
обходом трепетным вопросов и решений,
которым лишь один есть выход на земле.
И, если пробил час решительного боя,
когда живой поток затопит берега, —
в смиреннейшем из нас жива душа героя
и тот, кто жаждал мирного покоя,
с восторгом ринется на древнего врага.
Властней разумных слов и правых увещаний
звучит стихийный клич недремлющей вражды.
И нет пути назад, когда стоят у грани
рядами задними теснимые ряды.
Да будет, наконец, что будет неизбежно:
непредугадан рок, но светоч не угас,
Голгофа может быть в твердыне зарубежной,
но, преступив межу, мы скажем: «В добрый час».
И не никто, в тоске на миг мятежной,
пред чашею судьбы: «Да идет мимо нас».

12 июля 1914

Илья Муромец