Вадим Роговин - Была ли альтернатива? («Троцкизм»: взгляд через годы)

• Название: Была ли альтернатива? («Троцкизм»: взгляд через годы)
• Автор: Вадим Роговин
• Издательство: Терра
• Жанр: Политика
• Год: 1992

Вадим Захарович Роговин (1937—1998) — советский социолог, философ, историк революционного движения, автор семитомной истории внутрипартийной борьбы в ВКП(б) и Коминтерне в 1922—1940 годах. В этом исследовании впервые в отечественной и мировой науке осмыслен и увязан в единую историческую концепцию развития (совершенно отличающуюся от той, которую нам навязывали в советское время, и той, которую навязывают сейчас) обширнейший фактический материал самого драматического периода нашей истории (с 1922 по 1941 г.).

В первом томе впервые для нашей литературы обстоятельно раскрывается внутрипартийная борьба 1922—1927 годов, ход и смысл которой грубо фальсифицировались в годы сталинизма и застоя. Автор показывает роль «левой оппозиции» и Л. Д. Троцкого, которые начали борьбу со сталинщиной еще в 1923 году. Раскрывается механизм зарождения тоталитарного режима в СССР, истоки трагедии большевистской партии ленинского периода.

---

О том, с помощью каких приёмов было принято это решение, клеймившее меньшинство при сокрытии его программных документов, свидетельствует написанное 31 октября письмо Крупской Зиновьеву. Хотя Крупская считала себя сторонницей триумвирата, а не Троцкого, она крайне негативно оценивала беспринципно-интриганское поведение триумвиров и их сторонников в ходе работы пленума. «Во всём этом безобразии — Вы согласитесь, что весь инцидент сплошное безобразие,— писала Крупская,— приходится винить далеко не одного Троцкого. За всё происшедшее приходится винить и нашу группу: Вас, Сталина, и Каменева. Вы могли, конечно, но не захотели предотвратить это безобразие. Если бы Вы не могли этого сделать, это бы доказывало полное бессилие нашей группы, полную её беспомощность. Нет, дело не в невозможности, а в нежелании. Наши сами взяли неверный, недопустимый тон. Нельзя создавать атмосферу такой склоки и личных счетов… Вот почему все так боялись того, что вся эта склока будет вынесена в массы. От рабочих приходится скрывать весь инцидент» [285]. В то время сокрытие политических разногласий в партии от рядовых коммунистов-рабочих считалось таким же грубым нарушением норм партийной жизни и коммунистической политической морали, как создание атмосферы склоки и сведение личных счетов.

Из письма Крупской следует, что триумвиры, воспользовавшись тем, что большинство участников пленума не знало о существовании «Завещания» и некоторых других последних ленинских документов, подстрекали своих сторонников к изображению в заведомо ложном свете позиции Ленина и даже причин ухудшения его здоровья. «Совершенно недопустимо также то злоупотребление именем Ильича, которое имело место на пленуме,— писала по этому поводу Крупская.— Воображаю, как он был бы возмущен, если бы знал, как злоупотребляют его именем. Хорошо, что меня не было, когда Петровский сказал, что Троцкий виноват в болезни Ильича, я бы крикнула: это ложь, больше всего В. И. заботил не Троцкий, а национальный вопрос и нравы, водворившиеся в наших верхах. Вы знаете, что В. И. видел опасность раскола не только в личных свойствах Троцкого, но и в личных свойствах Сталина и других. И потому, что Вы это знаете, ссылки на Ильича были недопустимы, неискренни. Их нельзя было допускать. Они были лицемерны. Лично мне эти ссылки приносили невыносимую муку. Я думала: да стоит ли ему выздоравливать, когда самые близкие товарищи по работе так относятся к нему, так мало считаются с его мнением, так искажают его?» [286]

Считая, что на пленуме уже обозначился раскол, которого так опасался Ленин, Крупская совершенно определённо возлагала вину за это на триумвиров и призывала их отказаться от взятой ими интриганско-раскольнической линии. «А теперь главное,— писала она.— Момент слишком серьёзен, чтобы устраивать раскол и делать для Троцкого психологически невозможной работу. Надо пробовать с ним по-товарищески столковаться. Формально сейчас весь одиум за раскол свален на Троцкого, но именно свален, а по существу дела,— разве Троцкого не довели до этого? Деталей я не знаю, да и не в них дело — из-за деревьев часто не видать леса — а суть дела: надо учитывать Троцкого, как партийную силу, и суметь создать такую ситуацию, где бы эта сила была для партии максимально использована» [287].

XVII Две дискуссии

Октябрьский пленум не достиг своей главной цели, закреплённой в его постановлении,— запретить проведение общепартийной дискуссии. Очевидно, чувствуя отрицательное отношение партийных масс к сложившемуся внутрипартийному режиму и опасаясь, что события могут выйти из-под её контроля, «тройка» была вынуждена открыть дискуссию о внутрипартийной демократии, представив при этом себя её инициатором.

7 ноября Зиновьев выступил в «Правде» со статьёй «Новые задачи партии», в которой говорилось: «Во внутрипартийной жизни за последнее время наблюдался чрезмерный штиль, местами даже застой… Главная наша беда состоит часто в том, что почти все важнейшие вопросы идут у нас сверху вниз предрешёнными. Это суживает творчество всей массы членов партии, это уменьшает самодеятельность низовых партячеек» [288].

«Правда» предложила развернуть в печати и в партийных организациях «самую широкую дискуссию» по статье Зиновьева и 13 ноября открыла её на своих страницах. Первые выступления в дискуссии никак не предвещали, что она выльется в ожесточённую борьбу. Во всех выступлениях единодушно констатировался нездоровый характер сложившегося внутрипартийного режима.

Так, Бухарин в речи на одном из низовых партийных собраний говорил о бесконечном множестве недостатков, которые привели к полукритическому состоянию партии. Он называл в качестве характерных примеров — назначение райкомами секретарей первичных партийных ячеек, превращение выборов в партийных организациях в выборы в кавычках, формализацию процедуры проведения партийных собраний, начиная с единогласного выбора президиума по заранее подготовленному списку и кончая столь же единогласным принятием заранее подготовленной резолюции. «У нас целый ряд нижних слоёв организации,— продолжал Бухарин,— хватаются за барьеры: „никакой дискуссии!“, „кто против?“ и т. д., и целая система таких приёмов сводит на нет внутрипартийную жизнь. Само собой разумеется, что отсюда идёт громадная волна недовольства. Я привёл несколько примеров из жизни самых низших наших ячеек. То же самое можно заметить в несколько измененной форме и по следующим рядам нашей партийной иерархии» [289].

Ещё более резко ставился вопрос в первых открытых выступлениях участников «группы 46-ти». Так, в статье «О нашем внутрипартийном положении» Преображенский писал, что «вместо курса на коллективную самодеятельность организаций и поднятия уровня всех членов партии в процессе живого участия во всех внутрипартийных решениях, на почве сознания ответственности за каждое из этих решений, был взят курс на хороший аппарат и хорошего партийного чиновника» [290].

Рядовые коммунисты не знали, что одновременно с открытой дискуссией на страницах печати и в партийных организациях шла другая, секретная — внутри Политбюро. 29 ноября оно образовало комиссию в составе Каменева, Сталина и Троцкого, которой было поручено выработать проект резолюции о внутрипартийном положении. Работа этой комиссии шла в атмосфере острых споров между Троцким, с одной стороны, Сталиным и Каменевым, с другой, в обстановке «грубой торговли из-за каждой поправки», как впоследствии признавал Каменев. Характер разногласий между членами комиссии был зафиксирован в документе от 5 декабря, где отмечалось, что Троцкий «считал необходимым гораздо более решительную и категорическую формулировку новых намеченных шагов с целью устранения у партии каких бы то ни было сомнений относительно стремления ЦК действительно воплотить провозглашённое начало в жизнь… С другой стороны, т. т. Каменев и Сталин, расходясь, выражали свою твёрдую уверенность в том, что опасения т. Троцкого необоснованы, ибо Политбюро, а за ним и Центральный Комитет считают необходимым твёрдой рукой, опираясь на партию в целом, провести намеченные мероприятия и действительно обеспечить в партийной жизни принципы партийной демократии снизу доверху» [291].

Этими заверениями Каменева и Сталина объяснялся достигнутый комиссией компромисс, выразившийся в подготовке проекта резолюции «О партстроительстве», которая была единогласно принята 5 декабря на совместном заседании Политбюро ЦК и Президиума ЦКК и спустя два дня опубликована в «Правде».

Перед голосованием этой резолюции Троцкий сделал заявление о том, что он будет голосовать за неё лишь с серьёзными оговорками. Существо этих оговорок Троцкий изложил в письме членам ЦК от 9 декабря, где говорилось, что основное противоречие резолюции состоит в том, что она изображается как преемственно связанная с решениями октябрьского пленума, который на самом деле был высшим выражением аппаратного бюрократического курса, подлежащего радикальному изменению. Октябрьский пленум осудил те идеи, которые два месяца спустя Политбюро сочло необходимым принять.

Далее Троцкий писал, что «партийный аппарат силою инерции всё ещё идёт по той линии, наиболее ярким выражением которой являются решения октябрьского пленума. Очень многочисленная и влиятельная группировка в аппарате партии (группировка по существу фракционная) не только не хочет поворота к новому курсу, но и будет несомненно оценивать резолюцию ЦК, как маневр, не меняющий по существу партийного курса. Именно поэтому я настаивал на несравненно более ясном, резком и отчётливом осуждении оказёнившихся и обюрократившихся элементов партаппарата» [292].

Особую тревогу Троцкий выражал по поводу чисто формальной позиции остальных членов Политбюро в отношении группировок и фракционных образований. Он подчёркивал, что вскрывшиеся за последнее время в партии фракции и группировки выросли не из злоупотребления режимом рабочей демократии, а, наоборот, в результате действия чисто бюрократического режима. Чтобы подорвать фракционность, надо ударить по бюрократизму.