Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том первый

• Название: Сочинения в двух томах. Том первый
• Автор: Петр Северов
• Издательство: Днiпро
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1980

В первый том вошли: повести, посвященные легендарному донецкому краю, его героям — людям высоких революционных традиций, способным на самоотверженный подвиг во славу Родины, и рассказы о замечательных современниках, с которыми автору приходилось встречаться.

---

Командир роты связистов, расквартированной в Ясногородке, статный веселый сибиряк радушно встречал гостей «с того берега» — только что прибывших сельсоветчиков, хозяйственников, корреспондента; угощал добротным солдатским борщом, показывал трофейный генеральский кортик.

— Игрушка, да и только! Обратите внимание на отделку, — дамское украшение, перламутр! Их фашистское благородие сами-то успели смыться и, видимо, очень уж поспешали, ежели и эту цацку бросили, и полевой бинокль, и сапоги. Ну, бинокль я нашему командиру полка отдал. Сапоги, вот они, на мне, задник высокий, не по-нашенски, а так — в самую пору и со скрипом. Штуку эту красивую, кортик я нашему главному передам: пускай у Ивана Даниловича память останется про переправу, — ох, и горячие ж были тут дела!

Секретарь сельсовета, пожилой добродушный усач, шумно удивлялся и сапогам, и кортику, и немецким сигаретам, набитым вареной в никотине бумагой, удивлялся и сыпал вопросами:

— А Иван Данилович, каков он из себя? Молод? Боже мой, да совсем же молод! А ездит, конечно, в броневике? Как же так, что в простой машине? И, говорите, на кухню солдатскую наведывается? Мастак! И как же это придумать, чтобы он, когда переправится, завернул бы к нам в сельсовет? Нам бы сейчас лошадок или полуторку…

Комроты смотрел на него удивленно и насмешливо.

— Когда переправится? Откуда, уважаемый? Из-за Вислы, что ли, по окончании войны?

Усач даже уронил ложку.

— Шутите, служивый… Висла! Я нашу переправу имею в виду.

Комроты, казалось, обиделся.

— Значит, вы полагаете, что Иван Данилович ждет себе спокойненько на том берегу, пока мы тут последнего эсэса выкурим? Ну, батя! А ведь он в самый первый час, с первым батальоном на плацдарм выбросился. Минутку: понимаю, что такое — свыше запрещено. Дело командира — руководить боем. Твердую руку его постоянно должен чувствовать солдат. И солдат знает, что беречь командира — все равно, что собственную голову беречь. Но атака, батя, атаке рознь: тут, под кручами, на малом клочке земли, может, судьба всей громаднейшей операции решалась, и не появись он, сам командарм, в минуту ему известную, в пекле этом, в схватке, среди бойцов, кто знает, как еще дело обернулось бы. Есть такая минута, батя, неповторимая, невозвратная, и он ее, может, сердцем засекает, полководец.

Комроты не преувеличивал: вся армия знала, что командующий, генерал Черняховский, шел в первых рядах атакующего десанта, и горстка бойцов, которой удалось вцепиться в правый берег Днепра, смяла и отбросила противника. Солдаты и офицеры, кому довелось в тот трудный сентябрьский день хлебнуть днепровской воды и горя, тащить, барахтаясь в грязи, пулеметы, вгрызаться кусачками в железные чащи заграждений, срываться с обрывов и снова прокладывать в них ступени, крушить и рушить обжитые вражеские доты и ликовать, шатаясь от усталости, на заданном, достигнутом рубеже, — израненные, оборванные, прочаженные дымом, эти славные воины вскоре узнали, что они — Герои Советского Союза.

Награжденный лишь несколько дней назад за освобождение Конотопа, Бахмача, Нежина вторым орденом Суворова 1-й степени, И, Д. Черняховский тоже стал на рубеже Днепра кавалером Золотой Звезды.

С конца 1943 года Шестидесятая армия входила в состав Первого Украинского фронта. Еще совсем недавно смолкли громы орудий под Корсунь-Шевченковским, где от крупной группировки войск противника остались кучки пленных да груды обгорелого железа, и в конце января 1944 года двинулось в наступление, нацеливаясь на рубеж Острог, Славута, Шепетовка, правое крыло фронта. Здесь, среди заснеженных перелесков и полей, в белом бескрайнем бездорожье, в те дни вела бои Шестидесятая, где-то здесь, в действующих войсках, находился мой высокий адресат — генерал Черняховский. Утречком, выбравшись из Житомира, как говорится, на «оперативный простор», я встретил на развилке дорог скучающего симпатичного майора. Закурили, обменялись мнениями о погоде.

— Далеко ли топаете? — приветливо осведомился майор, видимо, заинтересовавшись какой-то подробностью в моем не особенно пригнанном обмундировании.

— Откровенно сказать вам, прямо к генералу Черняховскому.

Он почему-то усмехнулся.

— Так, значит, прямиком?

— Прямиком или в обход, еще не знаю. Пока что выясняю адрес.

Симпатичный майор оказался сотрудником Смерша и довольно твердо потребовал мои документы. Командировку рассматривал долго и почему-то дважды взглянул сквозь нее на солнце, как через закопченное стекло. Возвращая командировочное, молвил загадочно:

— А командующий и не подозревает…

— Что еду к нему я?

— Вот именно.

Он недосказал мысль и тотчас смягчился:

— Ладно. Помогу вам. Тем более, что нам по пути. Вот катит какая-то колесница.

«Колесница» оказалась обычной полуторкой, груженной снарядами, и быстро домчала нас в село Понинку, что немного севернее станции Полонное. Майор указал мне на довольно ветхий деревянный двухэтажный дом:

— Спросите здесь. Если, конечно, впустят.

Мне нравился и его сдержанный юмор, и добрый самосад, и я немного одолжился из его кисета. Все же подумалось, как тогда, в редакторском кабинете, примет ли? Симпатичный майор подшучивал неспроста, а редактор, в случае неудачи, конечно, покривится и скажет, что ошибся, не того послал на столь ответственное задание. Внутренне я заранее готовился к «бою» и не собирался отступать, видя главным препятствием адъютанта командующего и, пожалуй, часового на крылечке дома.

Но часовой молча взглянул в командировочное и отдал приветствие движением штыка. Крутая деревянная лестница вела на второй этаж, и шаткие ступени скрипели. Старый этот дом, видимо, ранее был каким-то учреждением, прокуратурой, загсом или Заготзерно, — дверь открывалась в довольно просторную приемную, из которой две другие двери вели в кабинеты, а на стене сохранилась доска для объявлений.

В приемной с левой стороны, в углу, за простеньким письменным столом, перед двумя телефонными аппаратами сидел белокурый, подвижный, быстроглазый майор, просматривая какие-то записи. На его кителе поблескивали боевые ордена. Напротив него, у окна, о чем-то негромко беседовали два генерала, оба — Герои Советского Союза. Вошел полковник, молча положил на стол пакет и вышел. Адъютант быстро поднялся с единственного в приемной стула, кивнул мне, спросил тихо:

— Кто и откуда?

Я положил перед ним все то же командировочное. Мельком взглянув на бумажку, он скорбно поморщился, развел руками:

— Идет заседание Военного совета. Понимаете?

— Понимаю, конечно, и подожду.

— Видите ли, его ждут два комбрига. А только сейчас он приказал подать машину. Значит, уедет…

Я достал из-под шинели пакет.

— Должен передать командующему. И только лично.

Адъютант раздумывал несколько секунд.

— Хорошо. Подождите.

Я вздохнул облегченно: пока все шло хорошо. Где-то близко, словно за окном, ухнул снаряд дальнобойной, и старый дом заскрипел всеми своими скрепами, но адъютант не оторвался от записей, а комбриги продолжали мирно беседовать.

Через минуту их пригласили в кабинет командующего, а еще через три минуты они вышли из кабинета и заспешили вниз по лестнице. Вслед за ними вышел светловолосый, задумчивый генерал-лейтенант, затем седой полковник и третий, в кожанке, чье воинское звание я не успел рассмотреть. Адъютант подал генералу какие-то бумаги, а тот вопросительно взглянул на него и на меня.

— Товарищ с пакетом из Киева. Из редакции, — сказал адъютант. — Говорит, что должен вручить только лично.

Генерал кивнул ему:

— Что ж, зайдите.

Кажется, все складывалось проще, чем я думал, потому что, возвратись из кабинета, адъютант молвил с ноткой удивления:

— Прошу…

Кабинет командующего оказался даже не комнатой — комнатушкой; в ней едва помещались два стандартных письменных столика и пяток стульев. Малое узкое окошко, голые стены, на столе телефон и кувшин с водой.

Черняховский встал, принял у меня пакет, взглянул на редакционный штамп и подал мне руку. У него было крепкое пожатие и, видимо, привычка смотреть прямо в глаза. Тот задумчивый генерал тут же заторопился, взял со стула планшет и вышел. Черняховский скользил глазами по строчкам письма, сдвинув брови; как видно, что-то не понравилось ему в этом редакторском послании, которого я не читал. Рослый, стройный, почти франтоватый, с четкими, правильными чертами лица, с черными, как смоль, бровями, с упрямым и чуточку напряженным взглядом, он был строго красив.

— Вы получили трудное задание, — сказал он, откладывая письмо. — Во-первых, я не даю интервью. Не люблю и не умею. И писать следует не обо мне. Почему бы газете не рассказать своим многочисленным читателям о воинах Шестидесятой? У меня есть герои комбриги, и я дам вам «координаты», и скажу спасибо, если вы напишете о них… Берите ваш блокнот, пишите.