Эрика Джонг - Страх полета

• Название: Страх полета
• Автор: Эрика Джонг
• Издательство: ЭКСМО
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-85585-140-0

Российский читатель впервые получает возможность познакомиться с двумя самыми известными романами американской писательницы Эрики Джонг. Книги Джонг огромными тиражами расходились на ее родине, переводились на языки многих стран. И по сей день книги Джонг, пришедшие на гребне сексуальной революции, вызывают неоднозначную оценку.

Героиня ее романов — женщина ищущая, независимая, раскованная, а подчас и вызывающая. Она так же свободна в самовыражении, как и автор — Эрика Джонг, для которой в литературе не существует запретных тем.

---

— Ну и что же в этом хорошего? Звучит довольно уныло и неприятно. — И все же я была заинтригована.

— Когда проходят первые несколько дней шока, все идет прекрасно. Мы ходили повсюду, взявшись за руки. Мы распевали песни на улицах. Мы делили еду, деньги и вообще все, что имели. И никто не вспоминал о работе или ответственности.

— Ну, а как насчет твоих детей?

— Но они же с Эстер в Лондоне.

— Стало быть, она несет ответственность и выполняет свои обязанности, в то время как ты играешь в экзистенциалиста, как Мария Антуанетта играла в пастушку!

— Вовсе нет, все было не так, а что касается Эстер, она тоже не прочь время от времени пуститься во все тяжкие, загуляв с очередным дружком и предоставив мне возможность заботиться о детях и содержать их.

— Но ведь это же твои дети, правда?

— Собственность, собственность, собственность и обладание, — принялся передразнивать он, приводя меня в ярость. — Все вы, иудейские царевны, одинаковы…

— Это же я подкинула тебе понятие «царевна иудейская», и ты немедля используешь его против меня. Моя мать всегда предостерегала меня против таких типов, как ты.

Он запустил руку под купальник и погладил мою промежность. Парочка толстых немцев заерзала под соседним деревом. Ну и пусть!

— Скользко, — сказал он.

— Твоя работа, — отозвалась я.

— Наша работа, — поправил меня он.

А потом внезапно добавил:

— Я хочу преподать тебе урок, вроде того, что дала мне Мартин. Я хочу поучить тебя не бояться того, что происходит внутри тебя.

Он впился зубами в мое бедро. Они оставили глубокий след…

Когда я вернулась в гостиницу, было уже полшестого и Беннет с нетерпением ждал меня. Даже не спросив, где я была, он обхватил меня обеими руками и принялся расстегивать платье. Он ласкал мое тело, еще хранившее воспоминания об Адриане — чем не пресловутый треугольник во всех смыслах? Он любил меня так страстно, настойчиво и изощренно, что я была возбуждена, как никогда. Яснее ясного, что как любовник он куда лучше Адриана. Так же ясно, что именно Адриан внес столь радикальные перемены в наши интимные отношения, заставив нас взглянуть друг на друга новыми глазами. Теперь же наступило полное слияние, словно кожа перестала существовать, и мы перелились друг в друга. Получилось так, что Беннет снова оценил меня, влюбившись, как в первое время нашего знакомства.

Мы вместе встали под душ и принялись плескаться, как дети. Потом поочередно намыливали друг друга. Надо сказать, что я была шокирована собственной неразборчивостью, позволяющей мне переходить от одного мужчины к другому и оставаться при этом одинаково пылкой и возбужденной. Я не сомневалась, что позже мне придется заплатить за это чувством вины и отвращения к себе, которое, как известно мне одной, несомненно придет после такого разгула страстей. Но сейчас я счастлива. Наконец-то меня оценили по достоинству! А может быть именно два мужчины дополняют друг друга, сливаясь в совершенной личности?

Одним из наиболее запомнившихся событий конгресса было посещение венского Ратхауса. И запомнилось оно потому, что представляло великолепную возможность наблюдать оптом и в розницу более 2000 психоаналитиков, красующихся, как глухари на току и весьма истосковавшихся за годичный перерыв друг по другу и по обширной аудитории. Выдался случай понаблюдать за солидными и степенными пожилыми психоаналитиками, творящими чудеса — или, по крайней мере думающих, что это им удается. Еще одним ярким впечатлением этого Конгресса, врезавшимся в мою память, был тот исступленный вечер, когда я неслась в вальсе через бесконечную анфиладу комнат, в полыхающем пурпуром и блестками вечернем платье (кстати, золотые блестки дождем сыпались на пол), переходила из одной залы в другую, танцевала попеременно то с Адрианом, то с Беннетом и совершенно забылась. В тот вечер чувство реальности покинуло меня.

Откормленная свинка в чине леди-мэри Вены воздавала почести herzlichе Glusse Анне Фрейд и другим психоаналитикам и вешала на уши обычное немецкое дерьмо по поводу того, что Вена рада их видеть снова. И ни слова, конечно, о том, как они бежали из Вены в 1938. Тогда для них не было ни духового оркестра, игравшего «Дунайские волны», с ними не заигрывали herzlichen Glussen и не предлагали дармовой шнапс.

Когда подали закуску, созвездия психоаналитиков, облаченных в строгие представительские костюмы, как шмели, переговаривались через стол.

— Скорей — они прорываются на переднюю линию! — заголосила внушительная матрона, убийственно благоухающая резедой, затертая между Скарсдейл и Новой Школой.

— А они уже подали пирог в соседнюю комнату, — довели до всеобщего сведения двести фунтов женской красоты, облаченные в канареечно-желтый атласный костюм и потрясавшие серьгами с подвесками в полтора пальца длиной.

— Да не толкайтесь же! — кричал выдающийся (а, возможно, и вырождающийся) престарелый психоаналитик, в старомодном смокинге и клетчатом жилете. Он барахтался между дамой, устремившейся к индюшачьей ножке, и мужчиной, тянувшимся к суфле из крабов. Все сновали вокруг стола, выхватывая самое вкусное; эта часть вечера запечатлелась у меня в виде бесчисленных длинных рук, подцепляющих лакомые кусочки с серебряных подносов.

После этой забавной потасовки злонамеренные распорядители вечера подали знак, и с балкона грянула музыка. Ну что ж, зал ратуши вполне отвечал духу и характеру этой основательной и помпезной затеи. Псевдоготические арки освещались тысячами псевдосвечей и несколько подсадных пар закружились на паркете в венском вальсе. Ах, путешествие, приключения, романтика! Я излучала здоровье и удовлетворение, как всякая женщина, опьяненная тем, что ее любили четыре раза за день два разных мужчины, но, несмотря на это, меня терзали противоречия! Я их не осознавала, но чувствовала.

Время от времени я задумывалась, почему бы мне не воспользоваться наслаждениями, которые судьба посылает в краткий миг моей жизни в этом мире? Может, такое никогда не повторится. И почему бы мне не почувствовать себя счастливой и не побыть немножко гедонисткой? Что в этом плохого? Я знала, что женщина, принадлежащая всю жизнь одному мужчине (и подходящая к тому возрасту, когда и мужчины и счастливый случай теряют к ней интерес) всегда требует от жизни того, что недополучила в молодости; знала, что верными и добродетельными женами восхищаются на словах, а на деле они быстро надоедают, и их не ценят, потому что мужчине нужна борьба, ему нужно почувствовать, что у него есть соперник; а стоит женщине повести себя так, словно она бесценна и желанна, мужчина сразу воспринимает ее как бесценную и желанную. Словом, если ты отказываешься служить ковриком у дверей, то никому и в голову не придет вытирать о тебя ноги. Я знала, что нравы изменились и что здравомыслящие женщины нашли бы мои колебания глупыми. Женщина, которая ведет себя как королева, становится ею рано или поздно. Да, но наступит время, когда мое приподнятое настроение пройдет, его сменит уныние и отчаяние; когда я потеряю обоих мужчин и останусь в одиночестве, и я буду больше сожалеть о Беннете, чей уход вызван моей несправедливостью и пренебрежением. Вот тогда-то я буду презирать себя за все содеянное? Я была готова бежать к Беннету, пасть к его ногам и просить прощения, пообещать немедленно родить ему двенадцать детей (чтоб хоть чем-то занять свое окаянное лоно), поклясться, что буду служить ему, как рабыня, и все это — взамен на любое обещание, гарантирующее безопасность. Я бы сделалась нежной, предупредительной, сладкой, как вишневое варенье: одним словом, пустила бы в ход весь набор обольстительного лицемерия, которым владеет каждая женщина, весь набор ухищрений, которые считаются проявлением истинной женственности.

Но дело в том, что мои благие намерения ни к чему бы не привели, и я это знала. Ни подавлять, ни быть подавляемой. Ни свинства, ни похотливости, ни услужливости… И то и другое — тупик. Все это ведет в никуда. Или к одиночеству, как бы вы ни старались этого избежать. Тогда что же мне остается? Только ненавидеть себя больше, чем я себя ненавижу. Тоже безнадежно.

Я поискала глазами лицо Адриана. Мне нужно было увидеть даже не собственно его лицо, а лицо, приносящее мне радость. Все остальные лица казались мне ожиревшими и омерзительными; просто гротескными, ни дать ни взять — персонажи Брейгеля-старшего. Кажется, Беннет прекрасно понимал, что происходит, да впрочем, это было очевидно.

— Ты ведешь себя точно так же, как в «Прошлом году в Мариенбаде», — сказал он. — Это уже случилось, или еще нет? И только ее аналитик может сказать наверняка.

Он-то считает, что Адриан «всего-навсего» играет роль отца, так что это всего лишь подмена, сублимированный образ. «Всего-навсего»! Короче говоря, я попросту обыгрываю Эдипов комплекс, так же, как «перенесение нереализованных желаний» на моего немецкого аналитика, доктора Харпе, не говоря уже о докторе Кельнере, с которым я только что рассталась. Это Беннет мог понять. Пока это Эдипов комплекс, но не любовь. Пока это сублимация и перенесение, но не любовь.