Юрий Смолич - Мир хижинам, война дворцам

• Название: Мир хижинам, война дворцам
• Автор: Юрий Смолич
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1966

Первая книга дилогии украинского писателя Юрия Смолича, роман «Мир хижинам, война дворцам», посвящена революционным событиям 1917 года на Украине и за ее пределами, в частности и Петрограде.

Содержание книги охватывает период с Февральской революции до исторических июльских дней. На фоне общественных событий раскрываются судьбы героев романа — и среди них целого ряда лиц исторических, выведенных автором под их собственными именами.

Ю. Смолич использует и разрабатывает в книге огромный фактический материал, который в ряде случаев до сих пор широко не публиковался.

Вторая книга — «Ревет и стонет Днепр широкий» — посвящена борьбе за установление советской власти на Украине.

---

— Начинается медовый месяц украинства, панна София, а? — Грушевский лихо подмигнул секретарше, снял пенсне и помахал им перед носом, что было у него признаком особенно хорошего насгроения.

София Галчко положила стопку депеш на стол.

— Прошу пана профессора: депеши из войска!

Это было великолепно, и председатель Центральной рады весело поблескивал глазами, шурша бланками телеграмм и мурлыча под нос:

А ми тую червону калину підіймемо,

А ми нашу славну Україну, гей–гей, розвеселимо…

— Разрешите, пан профессор, перейти к киевским информациям?.. Первомайская демонстрация только что закончилась. Демонстранты, числом около девяноста тысяч, прошли мимо Думы и разошлись по домам.

Ах, да! Ведь сегодня было Первое мая! Грушевский презрительно поморщился. Первое мая было праздником международной солидарности трудящихся и профессор держалс того мнения, что международной солидарности должна предшествовать солидарность национальная, то есть единение всех слоев нации.

— Как же прошла демонстрация? — невзначай поинтересовался он, прерывая мажорный напев. — Участвовали в ней украинцы? Нe было ли эксцессов?

Проницательная секретарша поняла, что хотел бы услышать шеф, и поспешила его успокоить:

— Как пан профессор того и желали, ни одного желтоголубого флага не было в рядах демонстрантов. Сознательные украинцы пришли к святой Софии — пели и танцевали.

Грушевский удовлетворенно бросил:

— Браво!

Это была немалая победа!

— Демонстрация прошла под лозунгами: «Да здравствует свобода!», «Доверяем Временному правительству!»… Но, прошу пана профессора, — секретарша перешла на тревожный шепот: — социал–демократ и большевики выделились в самостоятельную колонну и пришли после всех.

— Самостоятельную? Какая наглость!

— Да, прошу пана профессора, — подтвердила секретарша таким тоном, будто по ее вине и случился упомянутый инцидент. — Во главе шли организации «Арсенала» и Третьего авиационного парка, а на знаменах они написали свои лозунги, пан профессор!

— Какие же лозунги?

— «Да здравствует международная солидарность пролетариата!», «Требуем восьмичасового рабочего дня», «Земля — крестьянам, фабрики — рабочим!»…

— Но ведь это целая программа!

— И еще лозунг, пан профессор: «Да здравствуют Советы!».

— Ха!.. Советы! Здравствуют! Да!..

Это было слишком! А в Советах кто? Пролетариат. А пролетариат — кто? По категорическому утверждению профессора Грушевского — украинского пролетариата не существовало: пролетариат на Украине был либо русский, либо русифицированный. Таким образом, Советы депутатов, но мнению профессора Грушевского, возможно, и имели какой–либо демократический смысл на Московщине, где существовал свой, из москалей, пролетариат, но на Украине они могли быть только новым орудием сохранения русификации. Нет! К черту эти Советы депутатов!

— Разрешите, пан профессор, продолжать? Большевистская колонна пела украинскую песню: «Шалійте»…

— Профанация! — воскликнул Грушевский. — И провокация! — Он стукнул кулачком по столу. — Составите прокламации к населению о том, что большевики коварно используют украинское песенное слово!

— Слушаю, пан профессор!

— Кто там у них, напомните, руководит?

— Председатель городского комитета Юрий Пятаков. Печерского, самого крупного, — Иванов…

— Кацапы!

— Газету редактируем Крейсберг…

— Жид!

— Еще весьма известен член большевистской фракции в Центральном бюро профессиональных союзов Боженко.

— Украинская фамилии! Боженко не может быть большевиком. Прошу проверить!

— Слушаю, пан профессор!

— А Пятаков? Какой это Пятаков? — Фамилия Пятакова показалась Грушевскому знакомой. — Не из тех ли Пятаковых, которые строят сахарные заводы у пана Терещенко?

— Прощу прощения, пан профессор! До завтра выясню.

Но Грушевский уже не нуждался в выяснении. Он вспомнил и сам. Пятаковы были почти его соседями: за квартал от его дома, на Кузнечной, стояли два солидных дома Пятаковых — да, еще с «доходными» флигелями во дворах. Кузнечная, пять, и Кузнечная, три: Леонида Тимофеевича и Даниила Тимофеевича, братьев. Леонид Тимофеевич, инженер, заместитель председателя киевского отделения «Императорского Российского технического общества», — владелец первого в Киеве автомобиля. А с Данилом Тимофеевичем Грушевскому доводилось частенько встечаться: оба были членами правления Киевского общества домовладельцев. Ну как же — известные всему Киеву братья Пятаковы! Почтенные отцы города! И пятеро молодых: Сашенька, Мишенька, Ленечка, Юрочка и Ванечка. Сашенька, то есть Александр Леонидович, — «октябрист»; Мишенька, то есть Михаил Леонидович, — «конституционный» демократ; Ванечка — монархист, Юрий Леонидович — социал–демократ, еще до войны эмигрировал куда–то, в Швейцарию, кажется… Ну конечно же! Он и есть социал–демократ! Был, правда, меньшевиком, но вполне возможно, что переметнулся теперь и к большевикам!..

— Так, так! — поморщился Грушевский, — Сыночки, значит… «Да здравствуют Советы!..» Любопытно, весьма любопытно!.. Вы, панна София можете записать… Нет, нет! — он остановил секретаршу, взявшуюся за блокнот. — Запишите в вашем студенческом конспекте — в лекцию по истории Украины, глава шестая, параграф 119, озаглавленный «Идеи народности, начало демократизма»… Еще один аргумент за то, что классового чувств нет, идея классового самосознания эфемерна, а классовую борьбу придукали Карл Маркс и Фридрих Энгельс…

Галчко быстро застенографировала слова своего академического руководителя.

— Но, если пан профессор разрешит, — снова, понизив голос, заговорила она, — могу сообщить, что в комитете большевиков не все благополучно, и об этом знает весь город!

— Неблагополучно? — оживился Грушевский.

— Они не могут договориться между собой, пан профессор!

— Очень интересно! В чем же у них разногласия?

— Большевистский центр в Петрограде созывает партийную конференцию, и Лении уже объявил тезисы своего доклада.

— Ну, ну? Это известно.

— Тезисы Ленина поддержали большевики и во многих украинских городах. В Харькове, в Екатеринославе и особенно в Донецком бассейне. В поселке Горловка, например, в местной конференции участвовали больше тысячи большевиков и они одобрили эти тезисы… А в Луганске…

— Хе! А кто же там… руководит?

— В Луганске? Какой–то слесарь по фамилии Ворошилов.

— Слесарь! А фамилия будто бы украинского корпя.

— Киевские большевики тоже намерены поддержать ленинские тезисы. По крайней мере, за них горячо стоит один из руководителей Киевского комитета, некий Петров, он же Савельев, он же Ветров, он же Макс…

— Многовато фамилий для одного человека! — фыркнул Грушевский, — Но, может, он хочет подпереть эти тезисы сразу четырьмя фамилиями, чтобы было надежнее?

— Прошу пана профессора: фамилия у него одна, остальные — партийные клички. До революции он действовал в подполье, то на одном, то на другом заводе… И вот…

Грушевского не интересовали подробности.

— Мне нужно знать не о большевике с четырьмя фамилиями, а о том, как относятся к этим тезисам все киевские большевики!..

— Прошу прощения! — спохватилась секретарша. — Пятаков горячо выступал против этих тезисов и даже составил для киевских большевиков исобую платформу,

Грушевский захохотал. Смех у него был странный: он смеялся не выдыхая, а, наоборот, вбирая воздух в себя. В прерывистом смехе слышались присвисты и какие–то прихлебывания — казалось, он заливается водой и вот–вот захлебнется.

— Га–га–га! Вот и отлично. Пускай грызути! Пусть перегрызут друг другу глотки! Смейтесь же, смейтесь, панна София: это все к лучшему!

Лицо секретарши, однако, оставалось неподвижным. Галчко было только двадцать пять лет, но она уже успела усвоить, что женщине смолоду смеяться вредно — на лице могут появиться преждевременные морщины. К тому же смеяться было, пожалуй, рано: киевские большевики продолжали горячо обсуждать ленинские тезисы, и платформа Пятакова далеко не у всех нашла поддержку.

— Вы меня утешили, панна София, — сказал Грушевский, перестав смеяться. — Но, может, нам также известно, в чем именно расходится «товарищ», — слово «товарищ,” он саркастически подчеркнул, — «товарищ» Пятаков с «товарищем» Лениным?

— Абсолютно по всем пунктам, пан профессор.

— Вот видите! — Грушевский даже руки потер от удовольствия. — А именно? Прошу вас, если вы информированы?

— Ленин отвергает сотрудничество с меньшевиками, которые предали идеи интернационализма и поддерживают оборонительную войну, а Пятаков считает, что нужен контакт со всеми социалистическими партиями… Ленин выдвигает лозунг — национализировать землю и отдать без выкупа малоземельном крестьянам, а Пятаков предлагает передать ее в государственный фонд, и пусть Учредительное собрание решит формы раздела… Ленин возражает против какой бы то ни было поддержки Временного правительства, а Пятаков настаивает на том, чтобы эта поддержка Временному правительству была оказана, только требует некоторого изменения его состава… Ленин призывает к переходу от революции буржуазной к революции социалистический, а Пятаков доказывает, что это преждевременно…