Психея Лу - Зеленоглазая гадюка едет в Хогвартс

• Название: Зеленоглазая гадюка едет в Хогвартс
• Автор: Психея Лу
• Жанр: Фэнтези

Аннотация: Ребенок Лили и Джеймса Поттеров поступает в Хогвартс. Но это не наивный доверчивый мальчик Гарри, а циничная злопамятная Гарриет, которую даже декан змеиного факультета Северус Снейп называет гадюкой... АУ, но сюжет в общих чертах повторяет канон, детали мои, персонажи - ООС. Гарриет Поттер, Рон Уизли, Гермиона Грейнджер, Северус Снейп. Планирую цикл.

Отказ от прав: Все принадлежит Сами-Знаете-Кому, Той-Кого-Нужно-Называть - Дж.К.Роулинг.

Новый персонаж, Рон Уизли, Гермиона Грейнджер, Северус Снейп

Благодарю всех, кто читал и оставлял отзывы!

Надеюсь, вы будете читать и сиквел – фик про второй год Гарриет Поттер в Хогвартсе. Название – «Зеленоглазая гадюка и король змей»

---

– Вот и отлично, – резюмировал Вуд. – А теперь будем праздновать. Эри – поздравляю с дебютом!

***

– Это Малфой, тварь поганая, – Эри сидела в гостиной, закутавшись в тяжелый плед, ее колотило – наступил отходняк. В одной руке она держала чашку с горячим какао, в другой – бокал со сливочным пивом. Она уже пробовала слабый алкоголь, но этот сладкий напиток ей понравился больше, чем горькое магловское пиво. – Это он заколдовал метлу! А меня теперь опозорили на весь Хог!

– Нет, это был Снейп, – сказала Гермиона со скромной гордостью. – И это я его остановила. – Она рассказала, как подожгла ему мантию, и сразу после этого метла пришла в себя.

– Снейп хотел меня убить? – недоверчиво спросила Эри. – Что ты несешь, этого быть не может!

– Не убить, так напугать, – Гермиона была уверена в своих словах.

– Он не мог, он ко мне хорошо относится, – Поттер покачала головой.

– Тебе только кажется, что он к тебе благоволит, – Грейнджер была непреклонна. – Снейп постоянно издевается над тобой.

– Он зачитывает мне зелья – это раз. Не цепляется, когда мы с Невиллом на отработках что-то не то делаем – два. А что обзывает – так он ведь всех обзывает.

– П-позавчера он сказал, что ты проклятая психопатка, и больница Святого Мунго по тебе п-плачет, – с ненавистью сказал Лонгботтом. – Что тебе уже уготована палата с м-мягкими стенами, и ты оттуда никогда не выйдешь.

Эри улыбнулась:

– Ну, он преувеличил. Мне кажется, он был удивлен, но и впечатлился немного. К тому же лучше быть сумасшедшей, чем трусихой, как Малфой.

– Ты не понимаешь, – резко сказал Невилл. – Так нельзя г-говорить!

– Это обидно? Для меня – нет. Мне скорее кажется обидным, когда тебя и Рона называют тупицами, а Герми – невыносимой всезнайкой.

– Да ну его, этого Снейпа, – махнул рукой Рон. Сливочное пиво из его бокала расплескалось, Грейнджер кинулась вытирать, потом остановилась, покачала головой и сказала «Тергео». Эри улыбнулась про себя – магловские привычки уходят медленно. Тем временем Грейнджер снова начала говорить, дескать, логика подсказывает, что это был именно Снейп – не зря же метла перестала чудить как раз после того, как она, Гермиона, прервала его сосредоточенное бормотание.

– Да нет же, – Поттер снова покачала головой.

Эри сама долго думала, почему так хорошо относится к Снейпу. Его действительно следовало не любить – постоянные насмешки, язвительные слова о ней самой, о друзьях, о Гриффиндоре. Подсуживание слизеринцам, отработки – каждый вечер тащиться в подземелья и драить котлы без магии, хотя он мог очистить их одним Эванеско. Да, его надо было не любить.

Но…

Она не могла. Называйте это извращением – но ее грело, что Снейп о ней ДУМАЕТ. Пусть плохо, пусть терпеть ее не может – но помнит о ней. Взрослый – думает о ней. Для Эри это было немыслимо щедрым даром. Такого она не получала никогда в жизни.

Она вспомнила, когда впервые осознала свою ненужность взрослым…

…Летом 86-го года у нее, наконец, проснулась стихийная магия. Дадли, который был на несколько месяцев старше, примерно в то время понял, что он может сделать с кузиной все, что угодно, и ему за это ничего не будет. В крайней случае, мама скажет рассеянно: Диддикинс, оставь ненормальную в покое. Раньше общение кузенов проходило в основном в драках один на один, причем если мальчик был гораздо крепче и сильнее, то девочка не боялась боли, царапалась и кусалась (нечестно!), и не сдавалась даже в безвыходной ситуации. Сражения проходили с переменным успехом, миссис Дурсль делала вид, что ничего не замечает. Но тем летом до кузена наконец дошло, что – МОЖНО ВСЕ, и это сорвало крышу незлому, в общем-то, ребенку. Один на один – этого было уже недостаточно, и Дадли подключил друзей.

Душным июльским полднем они нашли ее на плоской крыше дома, где она рассчитывала спрятаться от шумной компании. И, опьяненные безнаказанностью, сбросили вниз.

Когда девочка летела спиной вперед – на заасфальтированную дорожку, на фигурную решетку с острыми зубцами, оплетенную вьющимися розами – наконец проснулась ее стихийка. Вовремя, надо сказать.

Гарриет подбросило вверх, как на батуте, второй раз она опустилась плавно, отделавшись несколькими синяками. Вокруг словно ураган прошел – в доме вылетели все стекла, по саду будто слон топтался, розы выдраны с корнем, решетка улетела к крыльцу. Выбежала из кухни испуганная тетка Петунья. Сразу все поняла, выгнала остальных детей, наплела им что-то про взрыв газа.

И все изменилось.

Прежде равнодушные к племяннице, теперь старшие Дурсли возненавидели девочку. Ее начали лишать ужина, по поводу и без. Ей не стали покупать одежду к школе – с тех она одевалась исключительно в обноски Дадли. А безразличные оплеухи сменились настоящими побоями. К тому же кузен не отставал от старших – безграничная власть и не таких превращала в садистов.

К сентябрю Дадли разошелся вконец, настолько, что это обратило на себя внимание учительницы. В первом классе она не замечала тихую девочку в очках, но теперь это просто бросалось в глаза. Ужасная одежда, синяки, и этот затравленный вид… Мисс Лидвуд быстро выяснила ситуацию – Дадли язык за зубами не держал, да и в городке кое-что обсуждали. Она стала одергивать разошедшихся хулиганов, присматривать за девочкой на переменах, иногда зазывать в свой кабинет на чай. Казалось бы, мелочи, но Гарриет этого хватило. Она начала обожать учительницу со всей страстью никем не любимого и никогда раньше не любившего ребенка. В ее лохматой голове, забитой сентиментальными историями для девочек из школьной библиотеки, роились всевозможные глупые сценарии. Вот мисс Лидвуд приходит к Дурслям и оказывается, что она ее мама… Вот мисс Лидвуд говорит: хочешь жить со мной, Гарриет? Вот мисс Лидвуд находит ее родителей, они живы… нет, не надо, никакие родители не могут быть лучше, чем мисс Лидвуд!

Гарриет старалась находиться как можно ближе к своему кумиру – на переменах, на уроках, провожала, прячась за деревьями, до дома… в тот ноябрьский день она не пошла после уроков домой, а спряталась в туалете. Обеда все равно не будет (утром тетка была недовольна, и к двум часам наверняка не успокоилась), а тут можно еще раз увидеть – хоть одним глазком – свою сияющую звезду.

Разговор, который она подслушала, подкравшись к полупустой в это время учительской, отпечатался в ее памяти навсегда – будто выжгло с внутренней стороны черепа.

– …Ты не представляешь, как мне жалко этого ребенка. Но я ничего не могу сделать, ничего!

– А что случилось-то?

– Я зашла в социальную службу, давно собиралась. Ты знаешь, что миссис Дурсль состоит в одном бридж-клубе с этой Бергман?

– Это которая заместитель главы департамента?

– Да, и они лучшие подруги. Я только начала рассказывать, что с ребенком плохо обращаются, как она меня чуть не уволила на месте. И обещала, что эта… Петунья Дурсль подаст в суд за клевету.

– Успокойся, уволить она тебя не сможет.

– Зато директор может. Он вызывал меня сегодня перед обедом, и намекнул, что мое правдоискательство может плохо кончиться. Мало мне Бергман, которая уже позвонила ему и нажаловалась, так еще и Вернон Дурсль – тоже не мелкая рыбка. Оказывается, наша спортплощадка построена на его деньги.

– Я тебе и раньше говорила, что это бесполезно. Не лезь ты в это дело, береги нервы.

– Да… в конце концов, их много, а я одна. Жаль, конечно, девочку, но… Я попросила у директора поставить меня на другую параллель. Не могу больше видеть этого ребенка. Как мне ее жаль!

– Но и о себе надо думать. Выбрось ее из головы…

Гарриет опрометью выбежала из школы, промчалась до дома, забилась в свой чулан. У нее разрывалось где-то в груди – наверно, от быстрого бега. Разрывалось, и болело, и билось в ушах, и заливало горячей водой глаза.

Когда она пережила этот день, когда стала чуть старше, то поняла три вещи. Во-первых, никто и никогда не будет ее жалеть. Потому что жалость – это то чувство, которое позволяет улыбаться человеку, мимоходом гладить его по голове и подсовывать конфеты, но не бороться за него, не пытаться спасти. Это чувство слабых, равно унижающее и жалеющего, и жалеемого. «Пусть лучше ненавидят и боятся», – эта мысль пришла позже, когда она уже стала Лаской, когда уже знала, как и куда надо бить, чтобы сделать больно. Но с тех самых пор, с невинных шести лет, Гарриет не выносила, когда встречала это, приторно-страдальческое, сиропное выражение на лице взрослого.

Во-вторых, именно тогда, беззвучно всхлипывая и мотая головой, она поняла, что любви нет. Надо было родиться дочерью мисс Лидвуд, чтобы она ее любила. Надо было родиться Дадли, чтобы ее любили тетя Петунья и дядя Вернон. И надо было ее собственным родителям – безработным алкоголикам – остаться в живых, чтобы любить ее. Раз они умерли, ее никто никогда не полюбит.