Ольга Чайковская - Счастье, несчастье...

• Название: Счастье, несчастье...
• Автор: Ольга Чайковская
• Издательство: Сов. Россия
• Жанр: Современная проза
• Год: 1987

В этой книге речь идет о науке, которой в школе не учат, - науке жизни. Книга ограничена рамками семьи, которые на самом доле безграничны, поскольку к их пределах — и жизнь, и смерть, и бесчисленные оттенки отношений, от ненависти до любви. И радость тут, и печаль, и то счастье (подчас несчастливое), которое дарит совесть…

---

Сколько людей счастливо выросли в подобных, внутренне распавшихся семьях и только взрослыми узнали; что между родителями существовали какие- то нелады. Слава таким родителям! Сохранение семьи требовало от них жертв огромных, подчас «кровавых» — сопряженных с острыми страданиями. Куда легче бывает в таких случаях рубить все гордиевы узлы, расчищать место для новой любви, новой семьи. А дети? — они, мол, ко всему привы­кают.

Да, они привыкают, разумеется, и к тому, что у папы вторая семья, а у мамы другой муж, что в обоих семьях растут их полукровные братья и сестры; бывает и так, что отношения в этих новорожденных семьях складываются приличные — и все же, что ни говори, ребенок теряет то чувство жизненной проч­ности, которое живет, например, в сознании у Кольки или у Леночки.

Путь сохранения семьи — самый трудный путь. Если люди, решившие сохранить семью ради детей, еще и нашли в себе силы создать в ней доброжела­тельную и спокойную атмосферу, они могут гордиться тем, что выполнили одну из важнейших и труд­нейших жизненных задач (ведь каждый их день, каждая минута требовали самоконтроля и сознания цели).

Ну, а уж если родители решились на трагедию развода, то их первая обязанность, конечно, сделать так, чтобы дети от этого возможно меньше пострада­ли. Это сделать можно. Один молодой человек сказал мне с гордостью: «У меня два папы и две мамы — и все родные». Смогли, значит, эти четверо сохранить разум, совесть и чувство собственного достоинства.

Что может быть болезненнее: мужчина ушел из семьи, оставив троих детей. Но перестав быть мужем своей жены, он не перестал быть отцом своих детей, к нему они приходили со своими делами, со своими заботами, он был рядом и во время их болезней, и во время их экзаменов, каждое воскресенье они прово­дили вместе (что не всегда бывает и в самых благо­получных семьях). Он действительно остался отцом, любимым и авторитетным, но для этого нужно было, чтобы обе женщины, и первая жена и вторая, оказа­лись на высоте своих жизненных задач. Тут особо следует подчеркнуть заслуги покинутой жены, имен­но ей пришлось настудить на горло собственному самолюбию, давить в себе гнев (и это тоже ведь не единожды, а каждый день), действительно забыть о себе и думать о детях. Многие ли женщины на это способны?

К сожалению, практика обнаруживает здесь картину удручающую, когда мать делает ребенка орудием мести, нарочно обрывает его связь с отцом, чтобы сделать больно бывшему мужу, настраивает ребенка против отца — он-де тебя бросил (хотя на самом деле он и не думал бросать ребенка, а только не мог жить вместе с его матерью).

А как грубо нарушается тут закон! Ведь он провозглашает равенство родительских прав, а на деле (в частности, и потому, что в органах опеки и других, решающих эти проблемы, как правило, работают женщины, в чьих головах убеждение, что при всех обстоятельствах всегда виноват мужчина) приходится видеть множество несчастных отцов (тех самых, «кормящих», любящих ребенка нисколь­ко не меньше, чем его любит мать), которые стучатся в двери всевозможных инстанций, добиваясь осущест­вления своего законного права видеть ребенка, участ­вовать (как опять же велит закон) в его воспитании — а через неделю мать пишет в те же инстанции, что после свидания с отцом ребенок «кричит по ночам» (это «кричит по ночам» стало уже привычным клише и, как правило, достаточным поводом, чтобы свидания прекратить). Закон требует, чтобы при решении судь­бы ребенка принимали во внимание только одно — интересы самого ребенка, но как часто эти интересы бывают принесены в жертву самым низким стра­стям!

Однажды в редакцию газеты обратился за по­мощью интеллигентный человек, инженер, его исто­рия не могла не вызвать сочувствия. Он был как раз из «кормящих» отцов, без памяти любил жену и сына, готов был и в магазин бегать, и на рынок, и в прачечную. Жена ушла от него сама, взяла сына и вот теперь не дает ему возможности повидаться с мальчи­ком, который дороже ему всего на свете. Чего только он не делал, и в роно обращался, и в гороно, и в другие инстанции, жена ни с чем не считается, ре­бенок у нее в руках, а когда приходит час официаль­но установленного свидания, ребенок оказывается то спящим (нельзя будить!), то в гостях.

Сотрудники газеты сделали все, чтобы уладить эти семейные дела, уговаривали маму, успокаивали папу. В конце концов было решено, что мама и папа вместе, так, ровно между ними не было никаких распрей, приходят в детский сад, чтобы взять ребенка и опять же вместе идти домой.

Так и было сделано. Мальчик, обрадованный встречей, очень веселый бежал впереди, а мама и папа шли за ним поодаль. Они не виделись больше года и шли теперь молча. От первого слова зависело многое. Первое слово сказал папа.

— Ну что? — сказал он.— Допрыгалась? Теперь на моей улице праздник — за мной стоит га­зета.

Что последовало дальше, нетрудно себе предста­вить. «Как вы могли?» — спрашивали его потом в редакции. «Не смог себя сдержать»,— отвечал он. Мужчина! Не смог себя сдержать! Он искренне любил ребенка, страдал от разлуки с ним, но всего сильнее была ревность, она взревела в нем, когда он увидел жену. И справиться с собой не смог. Не умел.

Я не понимаю языка, на котором поет эта жен­щина,— поёт, качает ребенка молодая, черноглазая, с сережками-звездочками в ушах. Мне переводят: «Ах, журавель, журавель, ты улетел от нас. Мы ждали тебя по весне, но ты и весной не вернулся». Остав­ленная жена — первая жена Сарибека, а занимаюсь я делом его второй жены, Карине,— ее, молодую красавицу, выдали замуж не спросив, и вот, когда у них уже были сын и дочь, она не выдержала семей­ной жизни и ушла, взяв их с собой. Связи с родными мужа она не теряла, привозила ребят к бабушке, своей свекрови, а та в один прекрасный день отвезла их к Сарибеку, который их спрятал и отдать отказал­ся. Дело происходит на Кавказе, и стало быть, страсти помножены тут на южный темперамент (но, с другой стороны, ведь именно на Кавказе семейные связи всегда были свято почитаемы).

Карине металась в поисках детей, обращалась в суд (он встал на ее сторону), но что толку, если детей прячут?

Мы с ней подходим к дверям квартиры (которую она так ждала и в которой не жила ни дня), прислу­шиваемся, не слышно ли детских голосов? Тишина. Звоним. Открывает нам какой-то непроспавшийся тип — Сарибек сдает квартиру приезжим. Но ведь он работает на заводе (отличный, говорят, сварщик), я прихожу, прошу директора устроить мне с ним встречу. И вот он входит, Сарибек.

Высок и прям. Лицом напоминает коршуна, высу­шенного и выгоревшего на солнце. Глаза не моргают, не закрываются, но разгораются и затухают, пульси­руют. Сдержанно начинает рассказ: первая жена (это та, что пела про журавля) была плохого поведения, и вторая жена плохого поведения, сама бросила детей, родная ее мать, и та считает, что Карине нужно лишить родительских прав, ее письмо об этом есть в суде.

—  Точно ли? — спрашиваю.

—  Совершенно,— отвечает он твердо.

—  Сарибек Артемович,— говорю,— была я в суде, читала письмо, там как раз все наоборот.

Мгновенная вспышка глаз. Соображает. Сообра­зил.

—  Имею сведения: письмо в суде подменили.

Наш разговор то и дело спотыкается о подобного

рода «неточности». Детей показывать он не хочет, но я настаиваю, и вот мы втроем (парторг завода, Сарибек и я) едем туда, где живут дети. И брат Сарибека — Балабек — здесь, и жена брата.

И дети. Какие прекрасные дети! Сурену нет трех, он весельчак, быстроглаз и весьма смышлен. Маленькая Гоар, ей лет шесть, тиха, улыбчива, взгляд у нее, как у матери, умен и мягок. Саму встречу я помню плохо, где кричали разом и громко, понося Карине. Подлая, грязная («Не надо при де­тях!» — умоляет парторг — куда там!). Среди этого кипения страстей мы с парторгом тихо тянем свою линию — мать есть мать, у нее неотъемлемые права. И тут я замечаю, что Сарибек мается — ему вроде бы хочется швырнуть на кон еще один козырь, старше всех козырей, но вроде бы он не решается. Эх, была не была!

—   Она хочет убить детей,— говорит он жестко.— Она прислала им отравленный шоколад.

—  Да полно вам! — говорю, и тут...

Тут они все разом вскакивают на ноги, и на лицах их такая дикая, такая дрожащая ярость, что, кажется, минута, и они кинутся на нас. Глаза Сарибека бешено пульсируют.

—   Ваши документы,— говорит он мне очень ти­хо.— Я извиняюсь.

После двух отчаянных часов мы понемногу выра­батываем компромисс. Карине разрешат прийти к детям, но в комнате будет сидеть Сарибек. Мы возра­жаем. Ну, тогда так: в комнате будет сидеть брат Балабек, играя в шахматы с парторгом, в соседней комнате — Сарибек, а Карине в это время будет непринужденно играть с детьми. Совершенно измоча­ленные, мы соглашаемся на это дикое предприятие.