Эдуардо Бланко-Амор - Современная испанская повесть

• Название: Современная испанская повесть
• Автор: Эдуардо Бланко-Амор
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1984

Сборник отражает идейные и художественные искания многонациональной литературы Испании последних десятилетий. В нем представлены произведения как испаноязычных писателей, так и прозаиков Каталонии и Галисии. Среди авторов — крупнейшие мастера (Э. Бланко-Амор, А. Самора Висенте) и молодые писатели (Д. Суэйро, Л. Бехар, М. де Педролу, А. Мартинес Менчен). Их произведения рассказывают о сложных проблемах страны, о социальных процессах после смерти Франко.

---

«Да кончайте вы про картошку, какого дьявола. Эта муть насчет памятника… Где, говоришь? В Париже? Не верю». — «А я вот верю, ты имей в виду, французы все жутко нечестивые и жутко эксцентричные». — «Нет, вы только послушайте, только послушайте, что она говорит!.. Ты же не всерьез, душенька?» — «Лапонька, Париж — это райское место, там все есть, лавки какие угодно, ночные клубы на все вкусы, музеев навалом, а уж что касается свободы нравов…» — «Тебя что задело за живое — теперь, когда открылось, какая картошка чудодейственная, тебе уже не погордиться, что у тебя, мол, и гимнастика, и сауна, и велотренинг на дому, и занудством этим ты занимаешься, лезешь на какой‑нибудь пик высоченный раз в неделю, по понедельникам и вторникам. На какой ты взобралась в последний раз? На пик Уриэльу?» — «Ну и намерзлась ты, надо думать, одно название чего стоит…» — «И кроме того, теперь уже нельзя будет устраивать, как раньше, голодные забастовки, раз картошка сама по себе такая революционная». — «Иисусе, ну и мясо, я прямо не решаюсь взять в рот, жесткое какое, сплошные жилы, ты обрати внимание, к картошке почти никто не притрагивается, вот уж точно предрассудок, пережиток прошлого, думают, если они будут есть картошку, потеряют престиж, их голубая кровь обесцветится, это ж надо, к чему ведет невежество, верно?» — «Знаешь, один мой приятель, он из университетских, малый с огоньком, ну конечно, не без заскоков, а у кого их нет, так он говорит, всегда можно установить, откуда в конечном счете берется мясо, подающееся в ресторанах: это ребятишки, потерявшиеся в парке Ретиро или в универмагах во время дешевых распродаж, когда такая толчея; монахини, смывшиеся из монастыря без разрешения настоятельницы, их очень часто подают, и у них сладковатый привкус; русские агенты, они скоропортящиеся и отдают свининой, по свидетельству авторитетных руководств по гастрономип…» — «По слухам, любое человеческое мясо отдает свининой, только не такое жирное…» — «А ты не читала про тот самолет, он свалился где‑то там, не знаю где, за тридевять земель?» — «Ну, детка, это все знают, сколько было разговоров, ты, должно быть, валялась в постели с гриппом, а не то бы…» — «Я, когда у меня грипп, вообще не могу ничего читать». — «Мой муж говорит, когда он тебя ни встретит, вечно у тебя простуда, вот интересное совпадение, верно, милочка?» — «Знаешь, уж меня твой обожаемый муженек…» — «Ну знаете, это слишком по — свински — мясо цыгана. Ты путаешь с тортом «Рука цыгана», торт что надо, но подается в мелкобуржуазных домах, так и знай». — «Правильно, ты уже говорила, цыгане то и дело убивают друг друга, в пригородах, но говорить такое — политическая пропаганда, самая растленная пропаганда…» — «Господи, да в Париже есть специальные лавки, где продается конина, да — да, они же во всем обогнали нас, и вам ее отпускают в самой лучшей упаковке, как первосортную телятину, и продавцы в белых халатах, но в наши дни и в наших условиях уже нет смысла вводить конину в торговый оборот, поскольку новые виды энергии…» — «Такое было в войну четырнадцатого года, но теперь, когда такие успехи в этой области, как ее, в атомной, вернее, ядерной, кто будет есть мулов, вы что, девочки, вы же ничего не смыслите, а что касается ослов…» — «После того как Хуану Рамону Хименесу[113] дали Нобелевскую премию, ослы стали совсем несносными. Как это — почему? Ты что, не знаешь Платеро, осла величайшего ума? Ну, детка, не знаю, где ты живешь, такое впечатление, что на луне, да это грудным детям известно, да — да, грудным детям», — «А есть ослы, которые всю жизнь только и делают, что читают лекции, я говорю это в двойном смысле, если и дальше так пойдет, скоро увидишь, они устроят демонстрацию, пойдут по городу с требованием изменить порядок проведения конкурсов для зачисления на кафедру, сейчас это самое актуальное». — «Так я и чувствовала, что ты это скажешь. Готов под нос нам сунуть свой университетский диплом. Много тебе от него пользы…» — «Ну вот. Еще одно пятно, бедная моя блузочка! На этот раз томатный соус, томаты, конечно, Канарские и таким манером выражают свой протест, здесь все выражают протест». — «Ты сама обожаешь выражать протесты. А блузочку самое лучшее выбросить на помойку, потому что в таком виде…» — «Слушай, Хуан де Мена[114], андалузский поэт, ненавидел жареную картошку и Посвятил ей шуточные стихи. Было про это в твоей статье в «Эль пайс?» — «Не помню, но, может, в студенческую

2

пору квартирная хозяйка перекормила его жареной картошкой, вот он и отомстил, взъелся на нее, знаешь, такие бывают злопамятные люди. Он небось из левых был, твой поэт этот… Как, говоришь, его фамилия?» — «А, пу да… Слушай, Касильдита, знаешь ты такого — Мену?.. Из Сантандера?.. Ну ясно, я же говорила, эмигрант, наверное. Люди без всяких корней, вот они кто, и без всякой наличности». — «Слушай, а как ты думаешь, этот парень с фотоаппаратом, такой тощий, он картошку ест? Надо будет спросить, очень симпатичный малый, но…» — «В нашей благословенной отчизне до сих пор всего на свете стыдятся, мне ли не знать». — «А фотограф‑то не профессионал, это бросается в глаза. Ты погляди, как усердствует, чтобы сфотографировать героя дня. Видно, потом ему придется несладко, попотеет, чтобы сделать хоть один снимок, на котором у того было бы человеческое лицо». — «Ваши слова напоминают мне то, что говорил этот мой знакомый из университетских, но только вы остроумнее и не такой сквернослов. Ну и правильно, вежливость в расходы не вводит». — «Само собой, сплошная болтовня, легче всего утверждать, что это говядина». — «Друг мой, не будем преувеличивать, по — моему, у кошатины и собачатины совсем другой привкус». — «Я в этом ничего не смыслю. Муж говорит, он во время войны ел и то, и другое. Здесь все во время войны чего только не делали, и не самое лучшее, знаете ли». — «Ну, это уж чересчур закручено. Я вижу, вы юморист особого рода. Утверждать, что это мясо юной девы, изъяснявшейся на диалекте, — это, знаете ли… Скажите, с чем это едят, давайте, давайте, не поддразнивайте меня, мы с вами в одной люльке не качались…» — «Это сантандерская говядина, ее репутация подтверждается историческими фактами. Мясо с весьма почтенной родословной…» — «Луиса, вы слышали разговоры про Мену? Они все сели в лужу. Этот поэт жил до открытия Америки, они не в курсе. Он был из Торрелагуны. Я читал про него в хрестоматии, еще мальчишкой, как сейчас помню». — «Ну что же, мой друг, ошибиться может всякий, ничего страшного». — «Простите, по — моему, они хотят чокнуться, вот чокнутые…» — «Давайте и мы чокнемся в своем углу, за картофель и содержащиеся в нем крахмалы… Тимотео, Николас, вы, проф… Давайте, милочка, за молодой картофель, от коего не толстеют!»

* * *

— А вы, друг мой, приободритесь. Сидите тут мокрой курицей, что за нелепость… Взгляните, все разговаривают, смеются, общаются… Вам же как руководителю отдела общественных сношений цепы нет. Знаете, второго такого… какая муха вас укусила сегодня, друг Марио? Выше голову!

— Благодарю за намерение, которое хотел бы считать добрым. Отвечу вам быстрепько и ясно. Мyе, вы меня поймете, донья Конча, все это глубоко безразлично. Я стою много выше этой мелкой суеты. Я спирит, нахожусь в самых тесных сношениях с созидающей кармой[115], имею представление о том, что такое добавочное и мнимое перевоплощение и астральное блаженство, хотел бы знать, что смыслят в таких вещах все эти типчики, только поглядеть, как они стараются, ходят на задних лапках перед этим субъектом, что сидит в центре, ну и физиономия. В прошлой жизни он, должно быть, был навозным жуком или, может, вороном на пенсии, поди знай… Вот вы знаете, кем были во время своего предыдущего пребывания на земле? Священным животным? Членом некоего верховного судилища? Или всего — навсего американкой из какого‑нибудь городка или откуда‑то с нагорья? Янки весьма склонны возвращаться в Европу, как только окочурятся. Ладно, неважно. Здесь, знаете ли, самое лучшее было бы провести сеансик, мы бы увидели нечто интересное. Заранее представляю себе все, что было бы, начиная с гримас и вопросов и кончая формами проявления неизбежного мандража… Вы бы увидели, как все сразу же открылись бы в своей истинной сути, все в чаянии наследства, выигрыша, счастливого номера, премии, барыша, дивидендов. Сплошное дерьмо весь этот сброд, буржуазный, расчетливый, себялюбивый. Какую ахинею плетут. Ссылаются на собственные высказывания по любому вопросу и по самому неожиданному поводу. Повторяются почище, чем Хулиан Мариас[116] в своих статьях, без конца вспоминают собственные достижения, всем в зубах навязшие и давние — предав- ние, сплошная научная фантастика. Сеанс превратился бы в роман в духе «Войны миров» или сочинений Артура Кларка или Фредерика Поула… Вы, донья Конча, не читали «Кораблекрушение в лунном море»? И «Бессмертных» тоже не знаете? Чудовищно, что тут скажешь, трудно поверить!.. Что ж, бесконечно сожалею, сожалею из‑за самого себя: я всегда считал вас исключением в хоре приспешников дона Карлоса, тоже мне священная корова, недоделок несчастный. Ха — ха. Ладно, прощаю вас. Хотя не могу скрыть, что разочарован. Но простить этих дермоде- лов — нет уж, шиш! На первом же сеансе, который устрою я, Марио Ла — Луна, я доберусь до изначального начала начал, минуя всех военных и политических деятелей, вытащу на свет божий того красавца, который обосновал законом первую смертную казнь, и напишу о нем монографию. Предчувствую, что книга выйдет весьма волнующая. А затем прикину, не подойдет ли описание к кому‑нибудь из наших подонков, поглядим, время у меня есть, могу выбрать не торопясь — хоть ту же кассиршу, которая всегда платит жалованье мне последнему, или вон ту из отдела делопроизводства, она всегда кладет под сукно мои докладные по межпланетным вопросам… Скажу вам по секрету, донья Конча, проблема неразрешима, мы живем в обществе, где таланту не оказывается никакого уважения. Здесь что папа, что причетник — все едино. Ну ладно, так вот, как я вам уже говорил, я собираюсь войти в контакт с этим имяреком. Боюсь только, что не пойму его лексики, вот что паршиво, а может, он вообще на другом языке изъясняется. Тогда мне придется искать медиума высшего полета, отчего исследовательская работа обойдется намного дороже. Конечно, можно будет попробовать в качестве медиума мою нынешнюю, дура дурой, но у нее хороший почерк, английский коммерческий, а затем придется искать специалиста, который мог бы переводить астральные послания. Я надеюсь, да что там, уверен на все сто, в Мадридском высшем совете по научным исследованиям найдется какой‑нибудь страхоидол, способный оказать нам такую услугу. Сия организация — высший авторитет по всем загробным вопросам… Само собой, я прикидываю, я колеблюсь. План мой, безусловно, смел и потребует денег. А наши руководители, которые вечно спасают нас от всяких опасностей, таящихся повсюду, хотя откуда берутся — не ясно, на исследования ассигнуют жалкие гроши. Вот по какой причине, донья Конча, вы видите меня на этом сборище людей, которым не хватает духовности, и душевности, и просто духу. Это же в глаза бросается. Уверен, что чествуемый обормот на всей скорости переметнется в другой политический лагерь, если уже не переметнулся. Мне нужно держать ухо востро, чтобы я мог по — прежнему получать от него хоть какую‑то пользочку, ясно вам? У обормота есть нюх, чего не отнимешь, того не отнимешь. И долгий опыт. И он попадет в яблочко, потому что, уж вы поверьте, по части двурушнической предусмотрительности его никто не забьет.